Дмитрий Менделеев: Откровение в прямом эфире

Портал «Правмир» продолжает путешествие по закулисью религиозной журналистики. Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.

— Дима Менделеев — он виноват, если я опаздываю! Включишь телевизор перед выходом — и все — застряла — «Библейский сюжет» идет… — призналась однажды коллега.

Он пришел в религиозную тележурналистику из большой политической журналистики, с самых перспективных телеплощадок страны — ОРТ, Листьев, «Час Пик»… Из самый рейтинговых передач он ушел на самый нерейтинговый канал, чтобы делать программу против всех правил популярного зрелища. Почти 300 выпусков программы «Библейский сюжет» сделано студией «Неофит».

Сейчас студия «Неофит» располагается в  Тихвинском храме в Алексеевском, вернее, не располагается, а, скорее, ютится. Приходская жизнь, строительство, постоянные ремонтные работы между службами — нам долго приходится искать относительно тихое место на территории храма. Самым тихим местом оказывается скамейка на улице. Мы возвращаемся к началу 90-х…

Дмитрий Владиславович Менделеев.

Автор и ведущий программы «Библейский сюжет», редактор сериала «Святыни христианского мира».

Художественный руководитель телевизионной студии «Неофит» московского Данилова монастыря.

Выпускник факультета журналистики МГУ. В 93–94 гг. работал корреспондентом телекомпании «ВИД», в 95–96 – ведущим программы «Тема», в 96–99 – редактором международной информации телеканала «НТВ». С середины 99-го специализируется на христианской теме. Вместе с режиссером Игорем Калядиным и оператором Михаилом Федоровым трудился над созданием документальных циклов «Святыни христианского мира» и «Лето Господне» (оба вышли на телеканале «Культура»).

— Для вас религиозная журналистика — это…

— Пионер православной журналистики – это, конечно, отец Александр Мень с его радиолекциями: пьеса про Моисея, роман Грэма Грина «Сила и слава», и «Сын человеческий»…

Мой путь в журналистике начался, можно сказать, по инерции: родители у меня журналисты-телевизионщики, и дедушка журналист. После армии мне даже как-то некуда было больше деваться, и я пошел на журфак. Мама работала моя в «Кинопанораме», папа в пропаганде, в передаче «Больше хороших товаров», «Экономика должна быть экономной». Самый-самый такой совок.

Но все равно это было сделано интересно и талантливо, готовили фильмы подолгу, не то, что сейчас — за неделю. Подбирали людей, характеры, подолгу дружили с героями. На журфаке не было конкурса, так — три-четыре человека на место. По тому же течению родители устроили меня работать на телевидение.

— Расскажите про журфак.

— Я поступил в девяносто первом году. Это был расцвет журфака, еще ничего не успело сломаться. Я успел поработать с Листьевым, мои однокурсники – с Парфеновым.

— Расскажите про людей, которых вы считаете настоящими учителями в профессии.

— Конечно, профессор Юровский, Царствие Небесное. Он вёл за собой все телевидение. Настоящий аристократ высоких нравственных качеств, муж Галины Шерговой, которая у нас ассоциировалась с голосом Советского Союза. В нем было какое-то внутреннее благородство.

Он говорил, что главная функция телевидения – это просвещение. Развлечение – это 155 позиция в списке. А вот общение людей, симультанность (когда огромное количество людей получает информацию в одно и то же время) – это важнейший момент. Она рождает чувство сопричастности, чувство, которое, в сравнении с временами, когда жили древние греки, сейчас совершенно потеряно.

Ток-шоу, которые начались в 90-е годы, не были пустыми. Люди различных точек зрения пытались вместе участвовать в управлении страной. Юровский как раз и говорил, что на телевидении самое главное – это просвещение, нравственность, высокие моральные качества. Он пытался нас воспитать. В том числе и своим примером. Он ходил с тросточкой, у него был платок на шее…. Совершенный светский лев. И мы ему верили.

Конечно, Влад Листьев. Уникальный человек. Он тоже ничего специального не делал, никогда не любил учить. Но умел показывать детали. Вот мы, например, едем в лифте. И он говорит: «Ты видишь краем глаза, какой этаж горит?». Мы болтаем, и лампочка этажей перетекает от одного, к другому. Я замешкался, не смог сразу сказать и он сказал: «Когда едешь – не теряй времени. Учись краем глаза замечать то, что происходит вокруг тебя. Это тебе очень поможет как журналисту. Когда ты на съемочной площадке — кругом много действий и очень важно, чтобы твой кругозор расширялся до птичьего, чтобы ты видел вокруг практически на 360 градусов».

У него была удивительная реакция. Он мог выйти на съёмку (может, и ошибаюсь) совершенно неподготовленным. Получить вопросы за десять минут до начала записи и ещё опоздать. И вдруг он как-то кончиком правого уха понимает, что в студии сидит человек, который в теме и он сейчас задаст тот самый вопрос. Как стрела, через секунду оказывался рядом с этим человеком, начинал его пытать и вытягивал (как сейчас Опра Уинфри) из людей признания, истории. Как это происходило, было совершенно невозможно понять. Это и было то зрение, которое он тренировал.

Его личное обаяние, его работа создали телекомпанию «Вид». И когда его не стало, она стала другой.

— Советская школа журналистики ломалась….

— Это не было сломом, это время было сливками её достижений.

На российском телевидении я был с первого его дня. Днём мы работали, вечером учились, а потом шли в кафе, где все вместе выпивали с Политковским и прочими нашими журналистами. Они рассказывали нам о своих последних достижениях, а потом мы опять работали.

По-настоящему яркая жизнь началась в путч. В августе 91-го Останкино было на стороне ГКЧП, а «Россия» как раз получила свой выход на сцену.

Я был в командировке во Владивостоке. 12 часов дня, последний день командировки, 19 августа. Мы сели поесть перед отлётом в гостиничном ресторанчике. Вдруг подходит официантка и говорит: «Извините, вы же из Москвы? Вы можете объяснить, что там происходит?». «А что происходит?». «Идите -посмотрите».

Идем, включаем телевизор и Инна Ермилова с абсолютно потерянным лицом, убитым голосом зачитывает обращение ГКЧП к народу. После чего включается «Лебединое озеро».

В самой Москве в этот момент было 4 утра, никто из наших ещё ничего не знал. Мы выходим на улицу, едем в аэропорт — в городе танки, армия. Пытаемся связаться со своими, но ещё раннее утро, никто ничего не понимает и не знает.

Прилетаем – вся дорога от аэропорта до центра Москвы в танках и колоннах. Страха не было, наоборот, ужасно интересно – прямо как в фильме про какую-нибудь Латинскую Америку. Конечно такое чувство было у молодёжи, у людей постарше, наверное, была тревога и опасение последствий таких переворотов. А нам все было интересно, был какой-то общий дух и невероятное единение.

Каждый день мы ездили к Белому дому, снимали там репортажи.

В метро люди переглядывались на эскалаторе, улыбались. 19-го числа еще напряженно смотрели, а 21-го радовались.

Наверное, так было и 9-го мая в 1945, конечно, в намного большей степени, но частичку этих переживаний в те дни застало и наше поколение.

Мои друзья пошли с гитарами к памятнику Дзержинскому, там под песни и сняли Феликса Эдмундовича.

Этого показалось мало и, возвращаясь обратно, в садике напротив школы уронили бюст Ленина. Из подъезда выбежал дядечка, который это увидел и начал страшно ругаться и размахивать руками. Мы подумали, что, наверное, расстроили чувства пожилого человека, а он подбежал и сказал: «Скоты, что же вы наделали, я всю жизнь мечтал сам его свалить!» Такое было единение.

— На что надеялись?

— Надеялись на новую, свободную, радостную, творческую жизнь. Думали: вот сейчас мы начнём жить в свободной стране, и все будет как в Америке. В детстве мы считали, что все самое лучшее находится в Штатах, а значит, что и у нас все будет так же, и мы начнём спокойно творить, будем журналистами. Действительно, какое-то время так и было. Если отбросить все экономические проблемы, то свобода была абсолютной. На российском телевидении не было никакого контроля, нужно было только уложиться в хронометраж. Лично я там нёс такую пургу, что сейчас просто стыдно вспоминать, какой это был кошмар. Я рассказывал про сновидения, про то, как стать счастливым.

И это делал не только я, это делали все люди вокруг, потому что просто не знали, что теперь делать с телевидением. Полная, абсолютная самодеятельность.

Потом Сергей Григорьевич Торчинский сказал мне: «Хватит заниматься глупостями! Есть программа «Крестьянский вопрос» и там нет ведущего. Давай делай хоть что-то конкретное».

Стихийный рынок выделил миллионеров, также и журналистика быстро выделила ярких людей. Они сначала собрались в ТСН, потом они пошли на НТВ, отдельным центром был «Взгляд». Собрались группы людей, которые чувствовали себя близкими по духу и по взглядам. Было ощущение, что открылись шлюзы, и все вылилось, плюс ещё молодость, здоровье.

— Надежды в итоге оправдались?

— Думаю, да. На этой почве выросло много хорошего. Если бы сейчас не завинтили гайки, то думаю, что мы бы продолжали видеть много яркого на экране.

 

— А 93-й года так же ярко помните?

— Да. 93-й год был трагедией. 91-й год, все-таки, был закономерным. Советская власть уже не воспринималась всерьёз, она всем надоела, и что-то должно было случиться, чтобы она ушла. Советы ушли бескровно. Да, три бедных парня погибли в переходе, но это была, фактически, случайность. А в масштабах того, что могло произойти, можно сказать, что это была бескровная революция.

В 1993 году было совсем другое настроение. Люди были озлоблены. Два года прошли, а никакой Америки не случилось. И люди старшего поколения, у которых отняли прошлое, чувствовали себя оскорблёнными, униженными, оплеванными. Оказывается, что все, что они делали до пенсии, было не так. Я знаю полковника, который был вынужден сидеть консьержем в подъезде, потому что другой зарплаты не было.

В тот момент я работал в совершенно аполитичной программе — «L-Клуб» с Ярмольником. Программа была весёлая, и сам Ярмольник невероятно обаятельный человек, с ним было очень интересно работать. Параллельно я работал в международных новостях, был редактором международной информации в Останкине.

Октябрь. Толпа зевак шла по улице Королёва, оттуда стреляли, пули пролетали прямо над головами людей, кого-то убивали. Толпа разбегалась, а кто-то падал раненный. Это была трагедия, как и любая гражданская война.

— Дмитрий, на фоне тех переломов истории развитие журналистики, наверное, вопрос не первой важности, и тем не менее. Вы рассказали об опыте работы Листьева, а с тех пор жанр ток-шоу трансформировался? Или вы считаете, что он и сейчас является площадкой для проговаривания важных вещей?

— Он никуда не уйдёт, конечно. Надо же давать людям выпускать пар. В основном ток-шоу – это площадка для выяснения отношений, это как агора в Афинах, Эфесе или Александрии. Так сегодня в итальянских городах. Я был в Болонии, и все мужчины города были на одной площади, орали, жестикулировали. Мы ходили вокруг и пытались, как любопытные туристы, узнать, что же происходит, и в чем дело? А суть была в том, что трамвайную остановку должны были перенести в связи с тем, что нужно было сделать подкоп для каких-то труб. Эту остановку нужно было на месяц сдвинуть. Город потерял покой, сон и аппетит!

— Вы думаете, что ток-шоу может на что-то влиять?

— Может, а почему нет? Допустим, я руководитель маленькой студии и знаю, что нам, например, не хватает кондиционера. И вот один раз жаркое лето, второй раз — надо уже купить его рано или поздно, нужно думать о людях.

И точно так же на уровне страны, наверное. Мне хотелось бы, чтобы так было. Почему бы не послушать, что хотят люди?

— А ток-шоу отражает то, что хотят люди?

— Конечно.

— А как же сценарии ток-шоу?

— Это все ерунда. Это все наши журналистские придумки о том, что нужен конфликт, нужно посадить провокатора, который бы говорил гадости главному герою, чтобы тот ему оппонировал. Достаточно выбрать правильную тему. Если она выбрана правильно, то дискуссия пойдет.

Но ведь это опять не самоцель. Вторая часть, «шоу» — это, может быть, не очень хорошо. Вот «ток» мне нравится гораздо больше. Есть в этом что-то электрическое, какая-то искра, какое-то напряжение в котором пребывают люди.

— Переосмысление слова «разговор»?

— Да. Было очень много хороших разговорных программ, и разговоры там были хорошие. Жаль, что сейчас их осталось мало.

Моя подруга — немка из Западной Германии — рассказывала, что в прайм-тайм у них шли программы о кошечках, о собачках. Вот – собачка без ножек, ей переехали ножки, сделали протез и такая-то бабушка взяла её к себе жить. А ещё есть специальный фонд, который создан для того, чтобы бабушка могла менять батарейки для этого протеза.

Но в мире начался банковский кризис. Начались одни ток-шоу о том, как выйти из кризиса. Это было уже не просто выпускание пара. Люди не просто ругались о том, что они много работают и платят тем, кто сидит на пособии. Было не только это нытье. Серьёзные люди говорили, что им делать, как поступать. В итоге – Германия единственная страна, которая не почувствовала на себе кризиса. Вот вам пример ток-шоу. И это сделало телевидение. И, может быть, Ангела Меркель никогда бы не смогла собрать у себя всех этих высоколобых экономистов. А тут они сами каждый день приходили к народу, объясняли и все это в прямом эфире. Все интерактивно, со звонками, в реальном времени.

Часто именно в такие моменты общения Господь даёт людям откровение. Не знаю, замечали вы или нет…. Два человека ведут беседу — и тут рождается что-то важное. А сам бы ты до этого никогда не додумался, пока не произнёс этого в разговоре с этим, вот, человеком. На этом принципе были построены диалоги Сократа, Платона, других философов. Если мы запишем великую мысль, то какой бы великой она ни была, человек, который прочтёт её через какой-то период времени, не переживёт всего того, что мы переживали в тот момент. То же самое делает и телевидение в прямом эфире. Велика вероятность того, что придёт откровение, и люди с Божьей помощью найдут выход из кризисной ситуации. Как идеалист, романтик, я верю в это, и вижу на живых примерах.

При всем уважении к власти, которое я как христианин обязан испытывать, то, что у нас на большом экране не стало свободы слова….

— Скажите, а есть ли, на ваш взгляд, идеальная ситуация со свободой слова? Она где-нибудь достигнута?

— Я не жил в другом обществе и не могу сказать – просто не имею такого опыта. Но ощущение, что в других странах дела со свободой слова обстоят гораздо лучше. Хотя бы, если судить по тем статьям, которые я читаю , например, в английских СМИ.

— Тем не менее, в американской журналистике есть опыт, когда телеведущих увольняют за высказанные сомнения в правомерности действий США. Допустим, когда лауреат Пулитцеровской премии кончил жизнь самоубийством….

— Может быть. Но зачем нам смотреть на плохие примеры?

— А есть положительные примеры?

— Не знаю, не могу сказать. Но почему бы нам не стать таким примером, даже если его нигде нет? Мы можем найти абсолютную свободу слова в Евангелии. Вот давайте посмотрим на Библию. Пророк Нафан описывает историю царя Давида, или царя Соломона. Скрыт какой-то факт, который бросает тень на личность царя Давида? Ничего не скрыто. И, как ни удивительно, это никак не повлияло на нашу любовь к нему. И тот страшный случай, когда царь Давид отправил на верную смерть мужа полюбившейся ему женщины, мы ему простили. Царь Соломон тоже несколько раз ошибался, но мы его любим. Апостол Петр отрекался, но в Евангелии ничего не скрыто. Вот пример для нас.

Правда всегда прекрасна. Есть, конечно, моменты, когда святые отцы говорят, что можно немного изменить, или утаить её ради спокойствия человека, ради того, чтобы, например, не случился сердечный приступ. Но когда речь идёт о каких-то общественно-важных делах, то надо обсуждать все, и говорить обо всем.

Журналисты сегодня, как писатели в девятнадцатом веке, должны быть совестью народа. Они должны прямо говорить, что думают — как пророки. Они не должны быть ангажированными. Я сейчас утрирую, но, по идее, это функция, которая им досталась от них: возвещать правду и царям, и людям.

— А где же в вашей жизни случился поворот? Как вы пришли к вере и Церкви?

— Господь привел вопреки.

На журналистов иногда страшно посмотреть со стороны. Когда съемочная группа куда-то приезжает – журналисты — это самые главные люди. Все события, которые происходят – все ради того, чтобы приехал человек с камерой. Сейчас этого меньше, потому что и камер стало больше, больше и негативного отношения к телевидению, а вот пятнадцать лет назад это было так. Журналисты, к сожалению, чувствовали себя главными, и я был таким же.

Когда благодаря жене, или родным я сталкивался в книгах с христианством, то всегда думал, что это, конечно, интересно, но это для бедных, для бабушек. Им же нужно какое-то утешение, куда им ещё податься? Пойти и свечку поставить со своей маленькой пенсии. А я молодой, здоровый, сам всего добьюсь, мне это зачем? Но потом, в какой-то момент Господь поставил меня перед Собой, как перед фактом.

— А что значит «поставил перед фактом»?

— Я вдруг, в одну секунду, превратился из неверующего в верующего.

Я был с женой в Италии в туристической поездке. В последний день мы пошли в собор Святого Петра в Риме. Наш гид – профессор, историк, искусствовед, между делом предупредил: «Приготовьтесь, Собор святого Петра может произвести самое неожиданное впечатление. У человека может случиться потрясение».

До этого у нас были экскурсии по катакомбам, по другим христианским местам. Я принципиально не ездил. Меня раздражало все, что было связано с христианством. Жена уговаривала меня, но я отказывался и шел покупать какое-то барахло.

Но в собор-то я схожу – надо отметиться, а то, как же это я был в Италии, но не был в Ватикане?

В соборе я на какой-то момент остался один. Там было полно туристов, июль, пик сезона, огромная толчея людей, шум, гам, экскурсоводы с зонтиками, мегафонами, и вот я иду с этой толпой. Вдруг в чёрном епископском облачении идёт старенький дедушка, невысокий, преклонного возраста, очень милый. Он идёт как бы между струй людей, от иконы к иконе, и здоровается. Подходит, улыбается, кланяется, крестится, целует икону, потом идёт к следующей. Через какое-то время я понял, что иду за ним. Это был единственный человек в этой толпе, в котором была жизнь, остальные были с совершенно пустыми глазами. Я и сам был таким, мы блуждали как овцы. А он шёл и здоровался.

В какой-то момент, когда мы прошли уже почти по всему собору и подошли к алтарю, я его потерял в толпе. И тогда меня стали душить рыдания. Удержать их было невозможно. А кругом туристическая группа, туристы меня узнают, потому что я тогда был ведущим популярной программы, потому что мы всю неделю вместе выпивали. Мне было очень стыдно за такую реакцию, но с этим ничего невозможно было сделать. В ушах у меня звучала одна фраза: «Господи, как я грешен». И всё, вышел я из собора совсем другим человеком.

Я не знал Бога, и вдруг узнал. И для меня все стало ясно. Потом я стал читать Евангелие, Библию. Начал с Закона Божьего и, открывая этот потрясающий мир, уже не мог остановиться. Мне стало ужасно жаль тех, кто не может начать читать и увидеть мир другими глазами.

— А как вы крестились?

— Это было раньше, мы только поженились, жена уехала вместе с «Темой» в круиз. А я делал «Час пик» и должен был остаться здесь.

Я очень переживал: круиз, три недели, страдал из-за разлуки и вообще, мало ли что там может произойти? Куча народа, бесконечное пьянство. И тогда я решил совершить сделку с Господом. Сказал: «Господи, сделай так, чтобы с Олей все было хорошо, а я тогда крещусь». А потом подумал, что, наверное, это хамство, и лучше я сначала крещусь. И буквально в тот же день крестился — тихонько, никому не сказал. Совершенно ничего не понимал в Православии.

А потом приехала жена, я ей все рассказал и сразу же подал заявление на венчание. А она уже тогда была верующей. И она мне сказала: «Ты должен загадать какое-то желание, потому что когда что-то первое попросишь – Господь обязательно исполняет». Такое вот «православное предание». А я-то уже попросил!

Когда я крестился, батюшка отвел меня в алтарь, когда я вышел оттуда, подумал, что же такое попросить у Бога? А тут меня как раз должны были назначить ведущим «Темы». Это было колоссально, и я попросил: «Господи, избавь меня от гордыни». Мне показалось, что это достойные слова.

А на следующий день у меня угнали машину. Я ей очень гордился, это была девятка, цвет «валюта», с длинным крылом – эта модель была самым писком. Когда я в неё садился, то чувствовал себя так же, как сегодня чувствовал бы себя на Феррари. Так что мое первое желание исполнилось.

Я стал ходить в Тихвинский храм. И, как потом оказалось, это мой семейный храм. Здесь крестили мою маму, бабушку, прабабушку, прапрабабушку. И свою я дочь здесь крестил, и с сыном мы сюда ходим. И потом жена у меня ходит в Останкинский, а мне надо было так каяться, что я решил пойти в другой храм (смеется).

Это так же, как не работать вместе.

— Вы не сторонник того, чтобы работать вместе?

— Трудно сказать. Конечно, это зависит от людей, от конкретных ситуаций. Но, в большинстве случаев лучше, когда люди работают в разных местах. Потому что у них тогда появляется хоть немного личной жизни. Это расширяет круг общения.

— Получается, что вы как-то резко ушли из телевизионной богемы в православное телевидение?

— Было Информационное агентство Русской Православной Церкви, Николай Иванович Державин был ведущим, я пошел туда и сказал: «Вот, Николай Иванович, случилось так, что я стал верующим ….»

Это был ещё бессознательный период в православии. Рядом были люди, которые пытались меня воцерковить, например, Максим Клименко. Он очень эрудированный в церковном отношении человек и при этом очень открытый. Он с радостью делился своей информацией, иногда её даже было очень много. На любой минимальный вопрос он мог выложить гору информации, начиная от ветхозаветных пророков, Моисея и до наших дней.

Потом, были совершенно чудесные гости – митрополит Кирилл, отец Алексей Уминский был очень ярким, отец Федор Соколов – он тоже был замечательный. В тот период я «плавал» в православии, все было на уровне желания сделать что-то доброе.

— А как к этому отнеслись ваши коллеги?

— Отошли от меня, как от сумасшедшего. Но и я на какое-то время отошел от них. Потому что все меняется, и ты на какое-то время уходишь в затворничество.

— На любую программу должны быть положительные и отрицательные отзывы. С чем связаны негативные, если таковые есть?

— Если говорить про «Библейский сюжет» — иногда недовольны выбором художника, или персонажа. Кого-то раздражало, что мы сделали программу про Кинчева. Хотя Константин Евгеньевич большой поэт, просто форма его поэзии непривычна для любителей классики. Потом, допустим, такие художники как Пикассо или Шагал у части аудитории вызывают непонимание. Моя бабушка нецерковная говорит: «Вот, Адам и Ева – такая красивая история, что же ты там показываешь?». Это про картину Шагала. Не смог объяснить, что художник так видит и так все выражает. Нет, абсолютно испортил библейский сюжет.

Помню случай с женщиной, которая очень любит Чайковского. Ей не понравилось, что мы рассказали о том, какой он верующий. И она написала раздраженное письмо о том, что мы сделали из него верующего человека. Ну, что я тут могу сказать, если в дневниках Пётр Ильич как раз очень много писал о своих духовных переживаниях.

— Есть отдача?

— Большую награду я получаю ещё в процессе создания программы. Сам процесс творчества уже награждён Богом. Это самая главная награда для творческого человека, что бы он ни делал: стул, музыку или передачу. И сладкое чувство выполненного долга – это тебя совесть награждает. Она ведь может не только мучить.

— Интересно…

— Конечно! А вы что, никогда не ощущали чувства сладости выполненного долга? Когда что-то было тяжело, а ты это сделал, выполнил, встал из-за письменного стола и вышел на улицу. Это состояние души дорогого стоит.

Высоцкого спросили: «Вам не обидно от того, что ваши песни не вошли в этот фильм?». Все его баллады, которые были написаны на рижской студии, вошли в фильм «Айвенго», который вышел только после его смерти, а должны были войти ещё в «Стрелы Робин Гуда». Но они не вошли. И он ответил: «А что обидного? Кто пишет, уже получает награду».

Если на тебя снизошло вдохновение, то ты уже получил свое – будь благодарен. Плюс, ты ближе узнаешь сам библейский сюжет. Начинаешь более вдумчиво и внимательнее его читать, находишь какие-то толкования в богословской литературе. Узнаешь художника, знакомишься с его биографией. С Пушкиным, с Тарковским, с Леонардо да Винчи, с Тургеневым, с Толстым — прикасаешься к душе творца….

Конечно, редко, но иногда удается узнать, что кто-то из зрителей стал ближе к Богу. Господь дает узнать, если такие вещи происходят

— А какие у вас отношения с рейтингами?

— Соответствуют общему рейтингу канала. А культурные каналы во всем мире не имеют большой аудитории.

— А не хочется что-то с этим сделать? Сделать такую программу, чтобы сразу побить рейтинги ток-шоу?

— Я думаю, что нет. Потому что придётся следовать за не всегда хорошим и тонким вкусом широкой аудитории.

Принцип должен быть таким, чтобы это было интересно тебе самому и всегда найдутся твои единомышленники, которым это тоже будет интересно. Почему все программы должны быть рейтинговыми?

— Потому что от рейтинга зависит время эфира и финансирование.

— Но не на «Культуре». Это канал, где нет рекламы, поэтому большой роли это не играет. И слава Богу! Государство выполняет великое дело.

То, что есть такой канал – большое счастье. Потому что, если бы реклама была, то все бы зависело от стоимости минуты рекламного пространства. Но сейчас этого нет и не надо. И пусть. Люди все разные. Есть часть наших соотечественников, которым интересен «Библейский сюжет». Их меньше, чем тех людей, которым интересны другие программы, но это не значит, что они не имеют права на свою передачу. Конечно, приятно, когда вдруг получаются большие цифры. Это бывает редко, но иногда случается.

— Вы же работали и в суперрейтинговых форматах, делали новости православия в утренних новостях на втором канале, там было всего 50 секунд..

— Полторы минуты. Да, можно подстроиться под любой формат.

— Расскажите, как вообще началась студия «Неофит»? Где закончился «Канон»?

— Это ТВ-6 закончилось, вместе с ним и «Канон». Там ещё до этого был какой-то период безвременья, но я уже точно не помню. Информационное агентство РПЦ тогда перестраивалось и на тот момент стали заниматься уже третьим каналом. Я понял, что нужно что-то делать самому, потому что у нас уже слишком разные интересы. Поэтому мне нужно было создать какую-то маленькую структуру, которая могла бы технически обеспечивать те задачи, которые бы стояли перед ней.

Нас было трое друзей, мы выросли в одном дворе. Я стал журналистом, второй (Миша) — продюсером. Он уже давно в бизнесе и ему не страшны такие понятия как бухгалтерия и все, что связано с финансовой стороной вопроса. А Володя стал генеральным директором. Он всегда был директором на телевидении, всегда занимался тем, что организовывал производственный процесс: съёмки, монтажи, озвучки, павильоны, камеры, и так далее. И так, потихоньку мы стали делать программу.

— А почему «Неофит»?

— Это канал для людей, которые недавно вошли в церковь, как и мы сами. Мы сами с Мишей стали неофитами. И мученик Неофит, наш покровитель всегда помогал нам в критических ситуациях, до сегодняшнего дня.

— А какой выпуск дался труднее?

— Конечно, были такие, но я сейчас не могу вспомнить. Когда сделаешь, всё кажется лёгким. Как ребёнок родится, женщина уже ничего от радости не помнит (смеется).

— Существует ли в СМИ такая вещь, как информационная война против Русской Церкви?

— Господь сказал, что мир будет нас ненавидеть, потому что мы будем свидетельствовать о Суде, о правде, об истине. Конечно, людям не хочется прислушиваться к этому свидетельству, потому что тогда надо будет менять свою жизнь; удобнее жить, как живешь, а тут кто-то тебя учит… Так что, эта война — не новость, она началась ещё с Эдемского сада, когда произошло грехопадение.

Хотя, вот, мы недавно встречались с патриархом Илией и он сказал страшные слова. Мы показали ему один из фильмов, а он спросил: «А зачем вы это делаете?» Я растерялся: «Как же? Чтобы людям ещё раз напомнить о Христе, о Боге, о покаянии». «Да…. Но, к сожалению, это уже никому не нужно. Потому что мир сейчас – это огромный камень, который катится вниз с горы. Его уже не остановить. Но, с другой стороны, пока есть возможность, надо кого-то спасать».

Это было очень страшно, и я боюсь, что правда такова. Это уже даже не борьба с Церковью. В жизни каждого теряется что-то человеческое.

Есть ощущение, что даже какие-то элементарные вещи уходят из жизни. Такое действительно есть. Может быть, у меня это выражено не так, как у патриарха Ильи, но в мире стало так много злобы! Любовь оскудевает в людях. Я это вижу и в себе самом.

— А что вы делали в момент перехода на православное телевидение с журналистским цинизмом?

— Церковный цинизм не идёт ни в какое сравнение с журналистским. Я вообще не знал, что такое цинизм пока не столкнулся с церковным. Потому что цинизм среди врачей, патологоанатомов, ещё кого-то – это просто детский сад по сравнению с шутками и анекдотами, которые позволяют себе православные люди. К сожалению.

Когда хорошо удобряют почву, то не только розы хорошо растут, но и сорняки. Если каждый вечер тщательно себя не пропалывать, как нам советуют святые отцы, то все лишнее будет цвести, укореняться бурным цветом, а розы как раз будут лишаться света, влаги, и прочих радостей теплицы.

— Если бы вы сегодня делали православный телеканал, то что бы вы делали?

— Я бы с удовольствием попробовал. Как в Америке у католиков сделан телеканал. Потрясающий. Замечательно сделан. Правда, он кабельный: многие люди, у которых есть деньги, содержат свое телевидение. Например, я хочу, чтобы у меня дома был канал про Церковь, без рекламы, мыльных опер, и чтобы ДТП там не показывали — плачу 50 долларов в месяц, набирается такая же группа людей, и мы получаем такое телевидение.

Есть «Клуб кинопутешествий» — совершенно не убиенная форма на телевидении всех стран. Она всегда будет интересной, потому что сколько бы человек ни ездил – все равно всего не увидит. Сколько у нас интересных мест, которые связаны с православием, христианством…

Я бы делал политическую программу. Церковные люди при всех своих недостатках — самая свободная часть населения. Я имею счастье знать многих церковных людей, рядом с которыми находишься, и только это и дает силы жить и радоваться. И если в стране что-то случилось – хорошо бы их послушать.

У нас сейчас начнутся, уже начались, основы православной культуры в школах. Нужно просто возродить систему школьного телевизионного образования, которая существовала в советские годы. Ребёнок приходил, включал телевизор, и там рассказывали о физике, или астрономии. Также и с основами православной культуры. Для журналистики – это просто «купайся — не хочу». Все это очень недорого!

Не надо нудно снимать. Все жанры хороши, их все можно применить.

Сериал? Пожалуйста. Можно сделать миллион разных хороших сериалов, в том числе, и по классике.

Вот Честертон, «Записки отца Брауна», например. Один рассказ – одна серия. А там их 250. И каждый рассказ имеет под собой нравственное начало.

И не обязательно рассказывать про Англию. Можно найти какого-нибудь отца Петра Брауна, поволжского немца, и пусть он каждый день расследует какие-то местные преступления в Саратове.

Или сделать сериал про передвижников. Вокруг Саввы Мамонтова собралась вся русская культура. Там была история и русской живописи, и русского театра, и оперы. В этих спектаклях участвовал Станиславский, Серов с Поленовым и Репиным писали декорации, Шаляпин пел. Можно сделать такой сериал, и каждая серия будет о судьбе одного из членов этого коллектива. Это тоже на год сериал.

И так далее… Идей много. Нашлась бы у нас такая форма, как в Америке – подписка, дотация, какой-то фонд….

Я думаю, все это возможно. Вопрос только в контроле, главное, чтобы не давили.

— Сейчас многие говорят о том, что православию не хватает какой-то политической журналистики. Нет ли такой опасности, что православие будет ассоциироваться с какой-то политической партией?

— Ведь это принцип печалования. Если все хорошо и спокойно, то петушок спит. А если что-то случилось, на нас напали то: «Кукареку, царствуй, лёжа на боку».

Попрали человеческий или Божий закон – собрались люди, которые хорошо знают Священное Писание. Так было всегда, вплоть до революции. Нашли ситуацию, когда один раз против Бога пошли, второй раз пошли, третий раз пошли. Чем же дело кончится, долго Господь будет такое терпеть?

— Нет, ну получается какой-то инквизиторский настрой….

— Ну почему инквизиторский? Наоборот, надо иметь мужество говорить правду властям. Вот опять — пророк Нафан. Пришел, и в виде притчи рассказал, что у бедняка была одна единственная овечка. И богач, у которого целое стадо, захотел наесться со своими друзьями. Но своих овец он пожалел и зарезал овцу бедняка. И Давид вскочил: «Кто, кто этот мерзавец?». «Это ты!» Есть форма, есть притча, которую нам дал Господь – пожалуйста, все есть.

И ко всяким запретам надо относиться осторожно. У меня был, царствие ему небесное, очень близкий человек – отец Никон, монах из Данилова монастыря. Он был «без кожи», утонченный человек, который все принимал близко к сердцу. Он говорил о гей-парадах: «Конечно, все это нехорошо, я понимаю. Но вместе с тем, все законы, которые защищают меньшинства, будут во времена Апокалипсиса спасать нас. Потому что меньшинством окажемся мы, христиане. Все законы, против которых мы выступаем, нас же и будут защищать».

Всегда возможен какой-то парадоксальный взгляд на ситуацию.

Господь ведь шёл к мытарям, грешникам и все фарисеи вокруг говорили: «Куда Он пошел, посмотрите, с кем Он сидит?». А сейчас ходит молодежь с плакатами «Православная молодежь против дня любви». Почему мы против дня любви? Почему мы против святого Валентина? С какой стати? Почему не воцерковить этот день, почему не сделать нашим? Церковь же всегда была мудрой и впитывала все доброе. Сколько тому примеров! Та же Масленица.

Надо почаще смотреть на Христа. Кто-то из московских проповедников говорит: «Не смотрите на христиан. Посмотрите на Христа!»

— Ваш совет тем молодым людям, которые сегодня приходят в православную тележурналистику.

— Я нахожусь, всё-таки, в очень специфической области журналистики. Я как книжный червь.

Поэтому, может быть, этот совет не окажется универсальным, но для верующего человека он пригодится в любом случае.

Надо стараться делать свое дело до тех пор, пока ты не почувствуешь, что сделал действительно все. Нужно искать и делать до тех пор, пока не пойдут по спине мурашки: «Вот оно!»

Ты можешь работать над своей темой, разговаривать со своим другом по телефону, и вдруг, он скажет тебе что-то, чего тебе, как раз и не хватало. Может быть, читая биографию писателя, ты на 397 странице из 398 найдешь то самое главное слово, Божее, ради которого ты делал всю программу.

Это обязательно должно произойти. Если не произошло, то значит, ты не довёл дело до конца.

Фото из открытых источников в сети Интернет.

Читайте также:

Иван Семенов: Православный телеканал не должен быть православным телеканалом!

Ольга Любимова: Жизнь и смерть православного ТВ