Дмитрий Брусникин: «Театр – это очень серьёзно»

Многим зрителям Дмитрий Брусникин известен по своим работам в сериалах. Но на самом деле есть ещё многочисленные актёрские и режиссёрские работы и много лет преподавания в школе-студии МХАТ. С актёром, режиссёром и сценаристом, заслуженным артистом России Дмитрием Владимировичем Брусникиным мы говорим о том, как поступить в театральное училище на спор, как воспринимается актёрская профессия людьми, далёкими от театра, об Олеге Ефремове – человеке и мастере, о том, как рождаются театры. И о сериалах, естественно.

Про восемь школ, французский в Тамбове и посвящение в одноклассники

Вспоминая своё школьное детство, я не могу сказать, что своему ребенку пожелал бы такого – смены коллектива в течение десяти лет семь-восемь раз. Это довольно сложно, сложно привыкать.

Вы говорите, самый яркий момент из детства? Я помню, например, когда мы переехали из Тамбова в Подмосковье, в Клин. Это был военный городок, а школа была в городе, и нужно было ездить на автобусе – что-то час или час-двадцать, а потом еще пешком идти.

Причем мы приехали не в начале учебного года, а что-то в середине. Это был пятый, нет, шестой класс, и в этой школе не было французского языка. А я в пятом классе в Тамбове учил французский. И вот мне пришлось учить немецкий язык вместо французского спустя полтора года.

Дмитрий Брусникин

В первый день, когда я пришел в эту школу, ко мне подошел (до сих пор помню, как его звали) Вася, фамилия его была Гныб. Он подошел и отвесил мне два таких профессиональных удара, очень лихо. Это было такое посвящение в одноклассники.

Потом мы с ним стали очень близкими друзьями. Меня посадили на последнюю парту, он тоже там сидел, и он был второгодник или третьегодник.

Я писал за него все контрольные. Еще я в детстве очень хорошо играл в футбол. После того как наш класс у кого-то выиграл за счет моей помощи, меня стали уважать.

Это пример одного из таких ярких впечатлений, как получить по морде в первый же день. Ни здрасьте, ни до свидания – прямо сразу, раз, и всё!

Про документ о рождении, поступление на спор, несмешных актёров и главного режиссёра Советского союза

Все было довольно традиционно. Я окончил школу очень рано. Не потому, что был какой-то очень одаренный ребенок, просто меня отправили в школу учиться раньше обычных детей, потому что не с кем было сидеть дома.

Я ходил в школу, это было под Загорском, деревня называлась Малинники, и туда в эту школу отправили мальчика, которому только-только исполнилось шесть лет. В общем, я на год раньше пошел.

Ещё одно из таких детских воспоминаний: я помню, что был очень маленького роста, и учительница меня спросила, сколько мне лет. Наученный родителями, я сказал, что мне семь. Тогда она ответила, что нужно принести свидетельство о рождении.

Дмитрий Брусникин

Я не мог запомнить это словосочетание «свидетельство о рождении», вот это слово «свидетельство», и помню, что говорил родителям: «Надо принести что-то такое, что говорит о моем рождении».

Мама и папа писали на листочке в клеточку, что «это Дима Брусникин, родился тогда-то». Я приносил этот листочек. Учительница сначала говорила, что это не то, потом стала просто ругаться.

В какой-то момент я, плача, объяснил, что либо меня выгонят из школы, либо пусть они едут и разговаривают с учительницей. Как-то они съездили и договорились. В общем, я школу окончил рано.

Мой старший брат учился как раз в институте электронной техники. Тогда был период, когда все увлекались… Физика и математика были самыми главными и самыми любимыми предметами.

Я поступал сначала в университет на физфак. Поскольку я был очень маленький, и после десятого класса тоже был маленького роста, и вообще, я был такой домашний ребенок, а бабушка, папина мама, жила в Москве как раз недалеко от университета.

Я сдал экзамены. А тогда была такая система, когда абитуриент мог сдавать два экзамена и потом средний балл приплюсовывался к ним. Если этого было достаточно, то его принимали.

Короче, этих баллов было достаточно для того, чтобы перейти в институт электронной техники, потому что там учился старший брат, и мне было с ним как-то не так одиноко.

Я пошел в институт электронной техники и отучился там четыре года. Правда, после третьего курса ушел в академку.

Насчет театральной студии… Брат у меня занимался в этой студии, а я иногда ходил смотреть, что он делал. Один из его коллег, Дима Кравцов, который потом даже работал в театре Вахтангова, окончил Щукинскую школу. Так вот, он потащил меня в Москву на какое-то прослушивание, он там что-то читал. Меня тоже попросили что-то почитать.

Тогда было такое время, что мы часто ходили в театр. Театр на Таганке был нами чрезвычайно уважаем, поэтому мы знали весь его репертуар. «Антимиры» Вознесенского, «Под кожей статуи Свободы». Все это мы пели, читали и знали почти что наизусть.

Что-то из этого я прочитал. И мне посоветовали поступать, но это было так, просто, это не было никаким желанием.

А потом наступила весна, и мы поехали из Зеленограда в Москву еще с одним моим другом. В общем, на спор мы стали ходить по театральным вузам, даже не зная адресов.

Помню, как мы приехали в Москву и на площади Революции в справочном бюро узнавали адреса театральных школ. Оказалось, что две довольно близко – Щепкинское училище и МХАТ. Сначала я пошел в Щепкинское, почитал там, а потом в Художественный театр. И было так удивительно, что и там, и там мне довольно быстро предложили заканчивать учиться в физико-техническом институте и переходить в театральный.

Я никак не мог понять, что это такое, почему так должно случиться. Но на меня это подействовало. Я пошел еще в Щукинское училище, дальше, правда, никуда не пошел, потому что эти три училища были согласны, чтобы я переходил туда учиться.

Но, наверное, все решило то, что в МХАТе набирал курс Олег Николаевич Ефремов. И был такой педагог Игорь Павлович Власов, который нас потом учил, на одном из туров он просто мне сказал: «Ты что, дурак, что ли? Это самый главный режиссер Советского союза, а, может быть, и мира. Что тут выбирать?» Короче говоря, я как-то тайно решил поменять профессию.

Когда родители об этом узнали, это был для них абсолютный шок, потому что у нас в семье никто в этой области себя не пробовал. Хотя мама была человеком чрезвычайно ярким.

Вокруг нее всегда собиралось огромное количество людей, она обладала каким-то авторитетом, и была невероятно красочной рассказчицей.

И всё-таки, помню, папа приехал в общежитие в Зеленоград и увидел, что я днем вместо того, чтобы заниматься или быть в институте, спал. А уже были какие-то туры, он спросил: «В чем дело?» Я говорю: «Нам надо поговорить. Я решил поступать в театральное училище».

А, нет, не так было дело. Их обеспокоило то, что к ним, домой пришло письмо, о том, что меня ждут на втором или третьем туре в Щепкинском училище. Это послужило поводом для приезда отца в общежитие. Он сказал: «Что это за письмо?» Я говорю: «Такая история, я собираюсь менять профессию». Он на меня внимательно посмотрел и сказал: «Я не понимаю, что ты делаешь, какой артист? Какое театральное училище? Ну, ты же не смешной!»

Я потом очень часто это вспоминал, потому что действительно обычные люди часто думают, что в этой профессии человек должен хоть чем-то отличаться от других, по крайней мере, хотя бы быть смешным.

Но потом родителям были какие-то звонки – педагоги, которые набирали, что-то такое им сказали, что они почему-то с моим поступлением смирились. Так я стал учиться в театральном институте.

О годах учёбы и Олеге Ефремове

Потом был очень непростой период моей адаптации в театральном мире. Потому что, во-первых, мне казалось, что я уже взрослый человек. Несмотря на то, что мне тогда было не так много лет, все-таки я уже отучился четыре года в другом институте. И моим однокурсником был Рома Козак, который к тому времени тоже проучился в институте связи. Это мой самый близкий друг. Мы с ним с самого первого дня оказались вместе, и как-то потом всю жизнь вместе были. Саша Феклистов тоже. В общем, были уже взрослые ребята.

Ну, да, отбирал он, Олег Николаевич. Это был его курс, до этого у него был один набор, а потом этот.

Еще нашими педагогами были Алла Борисовна Покровская, Андрей Васильевич Мягков и Анастасия Валентиновна Вознесенская, супруга Андрея Васильевича. Были два молодых педагога – это Николай Владимирович Скориков и Игорь Павлович Власов. Ещё на курс приходил Александр Александрович Калягин, делал какие-то работы.

Дмитрий Брусникин

У Олега Николаевича, видимо, был такой период, что ему необходимо было общение именно с нами, с нашим поколением. Что-то такое подошло, и он относился к этому очень серьезно.

Обычно уже в те времена мастер курса редко появлялся на курсе. А Олег Николаевич ходил чрезвычайно часто, он занимался нами, вкладывал в нас.

Чему он меня научил? Во-первых, это человек, который был абсолютным фанатиком своей профессии. Это человек театра, такой Дон Кихот театра. Я таких людей больше не встречал в жизни, потому что для него театр вмещал в себя весь мир.

Наверное, эта шекспировская формулировка больше всего подходит к жизни Олега Николаевича, у которого, в общем, на самом деле не было семьи. То есть, она была, но это всегда было вторично.

Первичным для него был театр, репетиции, люди, драматурги, авторы. Поэтому он вкладывал туда так много сил, энергии, любви, что это замещало вообще всё. Это замещало даже какие-то самые обычные потребности.

Мне кажется, он мог какое-то время даже не есть, а только говорить о театре, о репетициях, роли, задачах и сверхзадачах. Это был его мир. Наверное, такая преданность делу отличает и его учеников.

Ещё я понял, что он в какой-то момент был непререкаемым авторитетом. И не потому, что был каким-то великим режиссером. Он был великим артистом, да. Но он был великим деятелем театра, эталоном. Его мнение уважали все.

Когда Ефремов говорил о том или ином спектакле, это был эталон, потому что у него все было по очень серьезному счету. Он очень серьезно относился к этому делу – к театру. Это наука, это не развлечение. Это не праздное времяпрепровождение, а очень серьезное дело. Так он учил и нас.

О современном театре, творческих поисках 80-х и о том, как ставить классику

Когда мне говорят, что такое современный зритель, наверное, сначала следует задать вопрос, что такое современный театр. Потому что зритель без театра невозможен.

Есть замечательный ответ на вопрос о современном театре Анатолия Александровича Васильева. Правда, он, когда его спросили, скорее всего, был на что-то сердит. Но он ответил: «Современный театр – это такой театр, который современный». И лучшей формулировки я не знаю.

Что такое современный театр? Каким образом играть классику сегодня? Почему необходимо сегодня играть Островского? Что случилось, что произошло в мире? Что произошло со зрителями? Что случилось, что сейчас необходимо рассказать словами Островского о том, как мы сейчас живем?

Если эта связь найдена, если эта дуга протянута, значит, тогда в этом есть необходимость. Потому что просто некий культурологический экскурс – это не то. Как вы справедливо заметили, некоторые театры уже по несколько раз сходили в эту сторону.

Например, я помню свои школьные ощущения от Островского и от его пьесы «Гроза». Мы же все были невероятно испорчены школой и этими определениями, которые вкладывались нам с детства. И «луч света в темном царстве», и что это за «темное царство»?

Потом я понял, что такое на самом деле Кабанова, как она любит своего сына, что это за удивительный, фантастический человек. И что это за отношения с Диким. Все совсем не так, как нам рассказывали, все гораздо серьезнее, глубже и интереснее.

Почему возник в моей режиссерской биографии Беккет? Первая театральная постановка, и сразу Беккет, «В ожидании Годо». И там играли два моих однокурсника – Саша Феклистов и Паша Белозеров. И еще выпускник нашей школы Володя Стержаков.

Это как раз был период, когда Ефремов отпустил нас. Он взял нас в театр со спектаклем «Дни Турбиных», это был дипломный спектакль, и весь наш курс попал к нему в театр. До этого я уже играл некоторые роли на малой сцене, и все было хорошо. Мы, наверное, могли развиваться в этом театре, но вдруг нам показалось, что необходимо уйти, и он нас отпустил.

Дмитрий Брусникин

Он отпустил нас в студию «Человек» к Людмиле Романовне Рошкован. Мы стали делать новый театр. Рома Козак, Саша Феклистов, Игорь Золотовицкий, Гриша Мануков, Егор Высоцкий, я, еще группа людей, которые вышли из Художественного театра. И там я с ребятами спектакль «В ожидании Годо».

Почему «В ожидании Годо»? Да, наверное, это был поиск, наверное, что-то нас не устраивало. Я не помню уже этого времени, но, наверное, нас что-то не устраивало в том, что происходило в Художественном театре. Наверное, мы хотели каким-то образом рассказать о стране, о себе с помощью какой-то другой драматургии.

Например, чуть раньше на курсе возникла пьеса Мрожека «Эмигранты», которую принес Игорь Павлович Власов. И Миша Макеев с Романом и Сашей Феклистовым сделали спектакль, который был запрещен, игрался потом по подвалам, по звонкам. Это был действительно какой-то культовый спектакль, который родился, условно говоря, на нашем курсе.

Потом Рома поставил ещё один спектакль, тоже открыл во многом Петрушевскую. И спектакль «Чинзано» тоже был поколенческим, чрезвычайно важным, наверное, в истории современного театра. Да, происходил такой поиск, поэтому возник Беккет.

Но вообще я недолго пробыл в студии «Человек», потом вернулся в театр, потому что Олег Николаевич предложил мне роли, от которых нельзя было отказаться. Это был Иванов после Смоктуновского. И после Олега Ивановича Борисова – Астров. Кроме того, он предложил мне ставить спектакль по Чехову. И я сделал свою первую работу в Художественном театре — по «Безотцовщине», по «Платонову».

О студентах школы-студии МХАТ и о том, как рождаются театры

Мне кажется, каждые четыре года они меняются. Поскольку моя театральная деятельность не прерывалась с середины 80-х годов, в какой-то момент это стало для меня просто необходимым, и каждый раз, каждые четыре года – это новые люди, новый взгляд, новое поколение. Хотя, говорят, между поколениями проходит, лет шесть, но…

Они все талантливые. Были ли за это время любимчики? Конечно, были. И они остаются.

Понимаете, школа-студия – это такое уникальное место, оно и задумывалось создателями как уникальное пространство. Оно задумывалось как Лицей. Как что-то избранное. Конечно, нельзя сказать, что это законсервировано, но мне до сих пор кажется, что что-то такое сохраняется, и можно отличить студентов школы-студии от других.

Это не потому, что я хвастаюсь. Все, конечно, очень изменилось. Если раньше фактура значила чрезвычайно много, то сейчас она все меньше и меньше что-то значит, а гораздо интересней наблюдать за личностью. Сам-то я теперь занимаюсь тем, что пытаюсь не найти роль для студента, а отыскать его личное проявление, то есть, пытаюсь создать такие условия, где человек сможет проявить себя. И мне кажется, что самое интересное время – это то, которое есть сейчас.

Мне кажется, эти студенты, которые сейчас учатся в школе-студии и заканчивают в этом году четвертый курс… Я бы очень хотел, чтобы этот курс остался и сохранился. Потому что все спектакли, которые были сделаны ими за три с половиной года, не только на мой взгляд, но и на взгляд театральной критики, –конкурентоспособны с профессиональными театрами. Значит, настал период, чтобы это поколение сформировалось в театр.

Потому что театры, которые возникает по указу или по авторитету какой-то личности, как правило, недолговечны. В общем, это случайные истории.

Возникновение театра – это какая-то необходимость. Например, когда возникал театр «Современник», в этом была необходимость. Просто было необходимо, чтобы возник театр этого поколения. Так же, как была необходимость возникновения Театра на Таганке – это было необходимо этому городу, этой стране, этим людям и этим зрителям. Просто необходимо, чтобы возник Театр на Таганке, чтобы возник Высоцкий, чтобы был Любимов.

Мне кажется, настало время, когда необходимо, чтобы возник театр этого поколения. Станет ли этим театром наша мастерская? Я бы очень этого хотел. Но дальше все зависит от Господа Бога.

О работе в сериалах

Что касается сериалов, почему я занимался сериалами и иногда занимаюсь ими сейчас. Я вам скажу, что это жизнь.

Я был актером и режиссером Московского Художественного театра и учеником Олега Николаевича Ефремова. Потом возникла моя первая сериальная работа «Петербургские тайны». Над этим фильмом работали Леонид Аристархович Пчёлкин и Вадим Николаевич Зобин, они позвали меня сниматься, а рекомендовал меня им Иннокентий Михайлович Смоктуновский…

Почему-то он решил, что мне необходимо поработать с этими режиссерами; он активно настаивал на том, чтобы я там снимался, и их очень убеждал. На что я говорил: «Иннокентий Михайлович, это же сериал, это вторичная, бульварная литература».

Я никак не мог понять, зачем я этим занимаюсь. Я помню, что меня из дома вытолкали, сказали, чтобы обязательно шел на пробы и не возвращался, если я туда не приду.

Я пришел, но мне казалось, что это не достойно моего внимания. Помню, когда я входил на какие-то очередные пробы, навстречу мне шла Ира Розанова, а мы тогда, как раз с ней сотрудничали в студии «Человек». И она мне сказала: «Ты читал? Ты прочел это все?» Я говорю: «Я прочёл. Слушай, Ира…», – я хотел ей сказать, как это ужасно. Она говорит: «Это грандиозно, правда?» Я никак не мог понять, почему я там.

В общем, как-то меня уговорили. Я с таким нежеланием стал там участвовать. Этот сериал показывают довольно часто, и когда в некоторых эпизодах я вижу выражение своего лица, по-моему, оно недовольное. Потом меня покрасили в такой цвет, я долго ходил с этим. Все мне не нравилось, я был страшно недоволен.

Но у меня сложились замечательные отношения с Леонидом Аристарховичем и с Вадимом Николаевичем Зобиным. Тогда все снималось подолгу, и у нас сложились прекрасные взаимоотношения и с авторами – с Леной Греминой и с Мишей Угаровым, это ведь тоже мое поколение.

Возникла такая доверительная атмосфера, что Пчелкин мне разрешал, например, импровизации, а иногда даже позволял какие-то куски режиссировать. Постепенно он включил меня в работу, и в какой-то момент мне стало невероятно интересен этот процесс. Вплоть до того, что после этой работы он предложил мне совместную работу в качестве режиссера-постановщика. В общем, он и Вадим Николаевич, они стали моими в какой-то степени учителями.

Потом была еще такая работа «Чехов и Ко», моя самостоятельная работа по рассказам Чехова, где нам удалось снять почти всех актеров Художественного театра того периода. И как-то эта телевизионная деятельность меня увлекла.

Потом, когда не стало Олега Николаевича, был очень тяжелый период в моих взаимоотношениях с театром. Потому что он был для меня не просто учителем, а еще таким театральным отцом. Когда не стало отца, оказалось, что я совершенно не прикрыт.

Я оказался один, несмотря на то, что были друзья, был Роман, который потом даже стал руководить театром. Я какое-то время работал, что-то играл у него, но мне было невероятно одиноко. Я не находил места, поэтому ушел совсем в сериалы. И снимал. И учился, на самом деле учился этой профессии. Поэтому не жалею этого времени.

Я понимаю, что это производство, что это все невероятно компромиссно. Но я пытаюсь эту работу делать честно. И совершенно точно знаю, что актеры, с которыми я сотрудничаю в этих сериалах в качестве режиссера, любят у меня сниматься. Иногда этим пользуются продюсеры, они знают, что актеры любят у меня сниматься, поэтому это дешевле. Когда у Брусникина, они не выставляют те ставки, которые выставляют обычно.

Я люблю с ними общаться, делать с ними роль, я люблю в этом копаться, разбираться, я их люблю. Да, в таком жанре, в сериале, но это интересно. Я – актерский режиссер. Я люблю актеров, люблю живых людей и на сцене, и на экране. Если мне это удается, то я этому чрезвычайно рад и счастлив.

Дмитрий Брусникин

Фото: Анна Гальперина

Видео: Виктор Аромштам