Инокиня Евгения (Сеньчукова)
Главный закон пищевой стороны Великого поста: «Чем больше ешь, тем больше хочется». Поэтому с утра решила поститься по Типикону, пока сил хватит – то есть «трапезу не поставлять».
Вообще-то трапеза у нас в первые два дня Четыредесятницы и «не поставляется», но можно погрызть орешки или яблоки. Я честно держалась и пила водичку, а параллельно убиралась в келии. Внимательный и вдумчивый читатель имеет полное право спросить, чего это инокиня не молится утром в храме, а келию драит. А инокиня, печально опустив голову, ответит: «не шмогла».
С сегодняшнего вечера все службы собираюсь посещать. Порядок наводить – тоже своего рода аскетическая практика, в конце концов. Пока разложишь книжки по стопочкам, пыль протрешь, ненужные бумажки выбросишь, соберешь ненужные себе, но полезные еще кому-то вещи для социального отдела – можно поразмышлять о своем окаянном житии. И в голове и душе тоже будет наводиться порядок потихонечку.
Вообще для людей, чья работа и послушания связаны с информацией (журналисты, пресс-секретари и т.д.), одно из важнейших упражнений в Великий пост – хранить себя от лишней информации. Понятно, что журналист-новостник просто вынужден отсматривать все новостные ленты, блоги, социальные сети. События происходят не по календарю. Или по календарю – вот воскресная трагедия в Кизляре, убийство пятерых прихожанок, предположительно ИГИЛовцем (ИГИЛ – террористическая организация, запрещенная в РФ. – Прим. ред.). Пост начинается…
Но можно не участвовать в бесплодных дискуссиях, например. Воздержаться от развлекательно-отвлекающего использования социальных сетей. Каюсь, не утерпела – влезла аж в две бесплодные дискуссии: о женском призвании в христианстве и о современном искусстве перфоманса. В качестве доказательства их бесплодности – убедить никого ни в чем не удалось, все остались при своих, так сказать.
Это у нас телевизора еще нет.
Вечернюю службу специально поставили попозже – на шесть вечера. Канон любят все, а вот отпроситься с работы возможность есть не у всех. Господи, как же хорошо работать при Церкви! Нет, бывают случаи, когда все идут молиться, а у тебя, как у пресс-секретаря, дым коромыслом: пять новостей, парочка пресс-релизов, комментарий…
А в монастыре обязательно есть бедная сестра, которая, пока все молятся, готовит праздничную трапезу. Я уж молчу о работниках и работницах церковных лавок, например. Вроде и при храме – а до службы не дойдешь. В этом смысле я очень счастливая – мне в первые дни Великого поста надо только о богослужениях сообщать. А остальное время – молись хоть круглые сутки.
Без молитвы, конечно, пост не пост – даже не диета, а какое-то бессмысленное самоистязание. Вот перед службой сходила в магазин и купила ржаного хлеба со сладкой мыслью: «Вечером съем» – и ведь съем же, возможно, даже весь этот пятисотграммовый хлебушек.
«Даже Типикон, – утешаю себя, – гласит, что немощные могут есть хлеб и пить воду. А я ужасно немощная. Сейчас вот возьму и свалюсь. Голова-то как кружится… И зачем только я начала эти эксперименты?»
Но ничего, на службе было все в порядке. Господь пощадил меня, глупую такую. Правда глупую: надо было не выпендриваться, а съесть яблоко еще в полдень. Тогда бы под вечер не шатало так. Между прочим, в неофитские годы я в первые два дня поста просто спала – только на Канон и приходила. Тут уж, конечно, можно и без еды обойтись…
Вечером в итоге все же съела горсть орехов и половинку своего хлебушка. Прислушиваюсь к себе: сытое брюхо к молитве глухо? Или на пустой желудок было хуже?.. Вроде разница не принципиальная. Пока полна энтузиазма на келейное правило. Правда, есть ощущение, будто температура растет. На самом деле никто никуда не растет – это нормальная реакция на еду после «голодного» дня.
…Опять Святая Четыредесятница сводится к бесконечному перетиранию вопросов еды. А ведь без молитвы все это смысла не имеет. Владыка сегодня в проповеди после Великого повечерия так и сказал: сейчас очень модно говорить о духовности, духовной жизни, духовно-нравственном воспитании, но без молитвы это становится совершенно не церковным понятием. Канон Андрея Критского прекрасен не только как образец византийской поэзии, это ведь действительно очень глубокий и вдумчивый разговор с собственной душой и с Богом.
Фото: patriarchia.ru
Я не знаю, как преподобный писал эту поэму, но у него получилось невероятное: удержаться и от духовного флагеллянтства, и от яда самооправдания. Автор очень тонко показывает, насколько красив человек изначально – весь, и душой, и телом: «Вообразив моих страстей безобразие (это еще и поэтически дивно: «Воплотив образ безобразия своих страстей»), любосластными стремленьми погубих ума красоту», «Оскверних плоти моея ризу, и окалях еже по образу, Спасе, и по подобию» («Осквернил я одежду моей плоти, очернил Твой образ и подобие»).
Никакого дуализма души и тела. Никакого презрения к материи. Покаяние – изменение ума. Актуально не только для великих грешников – всякий раз, когда ум «застаивается», вся душа превращается в болото. Церковные службы начинаешь «выстаивать», правило «вычитывать», заповеди «исполнять».
И вот тут приходит на помощь древний гимнограф, Критский епископ Андрей, который своим каноном хватает тебя за шиворот, трясет и кричит прямо в ухо: «Просыпайся! Хватит спать, Царствие Небесное проспишь!»
Интересно, что кондак Великого Покаянного канона «Душе моя, восстани, что спиши? конец приближается…» – написал не Андрей Критский, а его современник Роман Сладкопевец – кстати, даже с нецерковной точки зрения выдающийся поэт, развивавший тоническое стихосложение. Вот так два мастера слова уже почти полтора тысячелетия молятся с нами. Это примерно как если бы, читая Гомера, мы на самом деле оказывались на Троянской войне или путешествовали с Одиссеем…
Ну что ж, первый день путешествия к Воскресению Христову подошел к концу. Компас и карты на месте – Постная триодь даже в телефон закачана. Идем дальше – навстречу новым духовным приключениям!