Дневник полкового священника. Часть 3. «Держать себя честно»

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны . Мы начинаем публиковать его дневник, который он вел с 1904 по 1906 год.

Читайте также:

Дневник полкового священника . Часть 2 . «Оля, родная моя Оля…»

Дневник полкового священника. Часть 1. «Наступила минута бросить все родное…»

Серебрянские: одно имя и одна судьба

20 июня

Плохо спал, часто просыпался, воевал с мухами, которые как-то ухитрялись пробираться под сетку. Природа здесь пошла однообразная — степь, но земля плодородная, родит прекрасно, и особенно пшеницу. С самого утра почти на каждой станции масса народу, и что за народ вежливый: все снимают шапки и искренне приветствуют. Многие держат в руках мешки с хлебом — лепешками пшеничными, лотки с кренделями и яйцами, которые они, ходя по вагонам, давали солдатам, так что к вечеру в каждом вагоне набралось по большой куче лепешек и всякой снеди!

На одной станции мужик разносил в подарок чудный свежий лук, и я соблазнился, взял себе пучок, которым за завтраком с удовольствием лакомился. К 11 часам утра приехали на станцию Зырянка, и здесь я отслужил обедницу, во время которой говорил эшелону краткое поучение о необходимости в предстоящих трудах взаимной любви и поддержки, а также соблюдения строгого послушания начальству, хранения дисциплины. После раздавал книжки и листки солдатам и народу. Нужно было видеть радость станционных служащих и усердие, с которым они молились; оказывается, церковь от них в пятнадцати верстах и службы на станции никогда не бывает. Пели по-прежнему все, и вообще богослужение прошло с таким же одушевлением и радостию, как и 13 июня.

В час дня приехали в город Курган Тобольской губернии. Город имеет двадцать тысяч жителей; достаточно поляков; красоты никакой, хорош только мост через реку Тобол. Дорога везде охраняется часовыми из запасных.

21 июня

Однообразная степь с жиденькими деревцами и солончаковыми озерами. Только и разнообразия что встречающиеся в степи огромные табуны киргизских лошадей, стада скота и около них гарцующие на своих карликах конях киргизы с длиннейшими кнутами. Киргизы при тридцати трех градусах жары щеголяют в ватных халатах, крепко затянуты поясами, и на головах меховые шапки; лица загорели, как уголь, вымазаны салом.

В полдень показался город Петропавловск — это уже Акмолинская область, земли войска Сибирского — казаков. Город очень живописно разбросан на гористом берегу реки Ишим (приток Иртыша), через которую перекинут весьма длинный мост. В городе поражает обилие мечетей — их пять, все каменные, с высокими минаретами. Оригинальны мусульманские кладбища: на каждой могиле поставлен маленький домик вроде конурки и покрыт железом.

Жара страшная. Вышел на станцию, буфет помещается в палатке, духота невообразимая. Осматривал вокзальную церковь, построенную на деньги фонда императора Александра III; очень красивая церковь с дубовым иконостасом.

Вывели лошадей, сделали проездку; у нас пока все благополучно, а вот в 4-м эскадроне неладно: сейчас получили телеграмму, что у него заболел солдат, которого оставили в Кургане, да у лошади солнечный удар. У нас же вышел казус: вырвалась лошадь и убежала в степь, два солдата верхами не могли нагнать, так и уехали; на следующей станции, за шестнадцать верст, киргизы привели ее к нашему поезду.

Слава Богу, разразилась гроза, прошел крупный дождь, и стало легче. Едем дальше. Я перебрал вещи — надо умудриться так уложить, чтобы можно было поместить в двуколке. Наступил холодный вечер, все попрятались по своим гнездам.

22 июня

Странная здесь температура: днем жарко, ночью холод. Спал довольно хорошо, встал пораньше, чтобы не проспать реку Иртыш, которую будем переезжать пред городом Омском. Омск очень красиво расположен на холмистом берегу многоводной реки Иртыш. Вот и река; опять длиннейший мост; смотрю на воду и вспоминаю о судьбе Ермака Тимофеевича, плывшего по этой самой реке в тяжелой броне; он не мог побороть быстроты течения и утонул. Да, течение очень быстрое… сердце замирает при этом воспоминании; думал ли я, когда учил историю, что увижу своими глазами эти места?!

Река судоходная, бегут пароходы, плывут баржи. Вокзал в четырех верстах от города — их соединяет ветка железной дороги; поезда ходят в город и обратно каждый час. Около вокзала огромная слобода, скорее похожая на город, так как в ней красуется много очень хорошей и оригинальной постройки домов, церковь. Спрашиваю: «Что это за селение?» Кондуктор отвечает, что десять лет назад здесь не было ни одного дома, а с проведением железной дороги образовался целый город. Стоим три часа; генерал поехал представляться генерал-губернатору Сухотину, а офицеры — осмотреть город. Приехали в восторге от магазинов, театра, зданий, Иртыша.

Переехали на продовольственный пункт в пятнадцати минутах от главного вокзала, вывели лошадей, трубачи поехали в Иртыш купаться и купать лошадей. Опять горе: вырвались две лошади и ускакали в степь, так мы и уехали, а лошадей нет; сделали заявление коменданту. Мы были в местах, которые на судебном языке называются «не столь отдаленные»; теперь вступаем уже в «отдаленные»… Степи и степи, чахлые березы, вот и весь ландшафт пути; несколько станций проедешь — и никакого жилья, ни сел, ни церквей.

23  июня

5 часов утра. Приехали в город Каинск; самого города почти не видно, он в двенадцати верстах. Стоим два часа. Далее начнутся непрерывные болота, более чем на сто верст, и вода — такая гниль, что местные жители только по привычке переносят, а нас предупреждали не пить, потерпеть. Поехали. Действительно, непроглядные пошли болота и степь Барабинская; везде вода, покрытая плесенью; в вагонах сидеть невозможно от несчетного множества нападающих на нас болотных обитателей, как мы их называем, «песьих мух» и «японцев».

Представьте себе: в жаркий летний день вас окружает масса мух… вы негодуете, отмахиваетесь, чуть не проклинаете день рождения; теперь подумайте, что переживали мы, когда вагон и воздух полны не только мухами, но роями буквально оводов, стрекоз, кузнецов преогромных, комаров, мошек?! Все это кружится, жужжит, кусает… Едем уже целый день и только к вечеру встретили небольшое село с церковью на берегу озера-болота; бабы выносили продавать карасей, жаренных в сметане.

Странные здесь постройки: потолки почти все покрыты землей с дерном. Кругом на жилых местах везде курится помет — нарочно жгут и этим немного ограждают себя от комаров и оводов! Замечательно, что животные сами лезут в дым и стоят там. На лицах надеты сетки, или почти наглухо обвязаны они платками с прорезом для глаз.

24  июня

Утро, 6 часов; наскоро оделся, сейчас переезжаем широкую и глубокую сибирскую реку Обь по мосту немного меньше волжского; на другой стороне станция Обь и новый город Николаевск. На станции Кривощеково простояли лишних два часа, так как в Оби собралось уже восемь эшелонов и для нас не было места; наконец тронулись.

Переехали реку Обь… Уже стали свыкаться с длиннейшими мостами и многоводными реками, а сначала было так жутко! Река очень оживлена, много пароходов и барж; видимо, река Обь — хорошая водная торговая артерия, да еще на самом берегу — станция Обь. Соединение железного и водного путей сделало то, что здесь образовался торговый пункт — теперь уже город Ново-Николаевск, или, как здесь его зовут, Никольск. Девять лет назад на месте этого города была непроходимая тайга, с дикими зверями, ни одного дома буквально, а теперь большой торговый город с сорока тысячами жителей, чудным собором, еще тремя церквами, прекрасными школами, магазинами… прямо по-американски, да и городом-то стал только с 15 января 1904 года.

Город очень живописно расположен на крутом берегу Оби. Приехали, выгрузились; здесь стоим двое суток; путей запасных мало, а собралось уже десять эшелонов… что творится на коновязях — просто ужас: две тысячи лошадей собраны вместе на веревочных коновязях, их кусают мухи; жара, лошади дерутся, ржут, визжат!.. Здесь же работает интендантская рушка, сушилка, веялка… все шумит, кричит и покрыто тучею пыли. Что же будет на войне? Страшно подумать. Терпели, терпели солдаты, да и взялись за кнуты, хворостины и начали строптивых кусак и драчунов отхлестывать по спине, только этим и смирили немного; после уже только крикнет солдат да покажет кнут — сейчас страсти лошадиные стихают. Вот и подите — кнут помог; я сам свидетель, что среди этого ада больше ничего не оставалось делать! К вечеру выкупали коней, напоили, накормили, спала жара, и немного успокоились. Боже мой, целых шесть писем принесли, из них два от Оли (жены), одно от Н. Я.[1]; какое счастие увидеть в такой дали родной почерк, услышать милую речь — говорю «услышать», именно да: когда читаешь здесь письмо с родины, то в воображении воскресает самый голос пишущего. Слава Богу, Оля бодрится и смирилась; о, если бы это было не в письме только, но и на деле?! Конечно, сейчас же ответил.

Идет подполковник 52-го Нежинского драгунского полка и говорит: «Советую пойти в баню, здесь рядом, казенная, хорошая! Вот удовольствие-то». Действительно, прекрасная баня, и мы вымылись отлично. Вообще на этом пункте построено несколько огромных каменных зданий в два и три этажа каждое; в них находятся: офицерские номера, солдатское помещение, столовые, офицерская и солдатские бани, лазарет, прачечная — все это даром, для отдыха и чистки проходящих войск! Спасибо великое устроителям сказали мы, да и все, конечно, говорят то же.

Около пристани стоял пароход — казенный, на который сели наши песенники, генерал, офицеры и поехали кататься по Оби; это «водяные», то есть чиновники по водной части, оказали любезность: пригласили наших покататься на их пароходе… И понеслась удалая черниговская песня в Сибири над водами быстрой Оби! Со времен Ермака не видали, вероятно, Сибирь и Обь в своих недрах такого молодецкого войска! Глядя на плывших, живо вспомнились храбрые казаки Ермака Тимофеевича, также плывшие добывать славу царю своему и родине по сибирским рекам и оглашавшие их, наверное, такими же удалыми песнями!.. Песня истинно русская, как и музыка, выражает душу народа… Какою широкою волною разливается песнь наших воинов! Какая ширь, мощь, энергия в песнях этих! Именно только русские воины так поют, в их песне ясно чувствуется бесхитростность, простодушие, вера и сила, сила могучая, не падающая, не теряющаяся при напастях, а идущая все вперед и вперед, пока не достигнет цели своей… Да, особенно поет войско русское: грянет ли хором с бубнами песнь военную — заликует друг, затрепещет враг; запоют ли хором «Отче наш» — слышит Бог его веру и молитву сердечную!

Люблю я своих воинов, с малолетства стал любить их, а теперь в восхищении от их терпения, безропотности, даже радости, что вот-де и они «сподобились» постоять за Русь-матушку, за царя-батюшку, за веру православную — это их слава!

25  июня

Утро; стоим в Оби. Услышал звон в железнодорожной церкви и поспешил к богослужению. К обеду купил себе пару копченых стерлядей за двадцать пять копеек; не поверил, когда сказали цену; ведь это вкуснее сига, впрочем, стерляди в Оби сколько угодно, потому и дешево.

26  июня

Тронулись в дальнейший путь. Началась тайга сибирская, местность холмистая, покрытая сплошь лесом; деревья уже не чахлые, как в Барабинской степи, а огромной высоты и толстые. Встречается много полян и оврагов без леса, они покрыты густо высокой травой, такой высокой, что коровы видны только наполовину; масса цветов разнообразных оттенков! Возделанных полей почти нет, сел — ни одного не встретили до вечера, а лишь при станциях пять-шесть домов новоселов-переселенцев, еще не устроившихся и не обстроившихся.

На станции Чабула я разговорился с мужичком — переселенцем Курской губернии — о земле; он сказал, что землю еще правительство не делило между ними, а пашет каждый, где хочет и сколько хочет, также и косит; только деревьев без разрешения лесничего рубить нельзя; да они и боятся уходить далеко в тайгу: можно легко погибнуть.

Солдаты наши купили две косы и косят на каждой остановке сено, сколько хотят. Вот в какую страну приехали, странно как-то даже! Пью без конца чай. Мошки и комары — это здешнее бедствие; начальники станций, кондуктора, стража, рабочие, мы — все в сетках. Бедные лошади прямо мучаются. Купил себе на одной станции земляники и клубники, поел и поплатился жестоко; не буду больше есть здешние ягоды, они растут на болотистой почве и, кажется, вредны.

27 июня, воскресение

4 часа утра (8 по местному времени), приехали на станцию Тайга, что близ города Томска; хотел здесь устроить богослужение, но наше начальство еще спит, а служащие очень просили… Что делать, пришлось отложить. Ходил смотреть привокзальную церковь, каменная, но мала чрезвычайно, между тем, кроме большого числа служащих, здесь же расположен довольно большой поселок из переселенцев; замечательно — ни одной соломенной крыши. Церковь внутри ремонтируется, службы не будет.

Симпатичный сторож-старик при этой церкви — отставной солдат; узнавши, что я полковой священник, он воодушевился и стал рассказывать, как он воевал в 1877 году, как брали Карc, и пожелал мне, чтобы я на войне подражал их священнику: «Вот у нас батюшка был, старик, белый как лунь, а при штурме Карса и других битвах всегда с крестом в руках с нами идет: в атаку мы, и он с нами; благословит крестом нас… славно было биться рядом с ним!» Это было в Абхазском пехотном полку, фамилию священника старый вояка забыл. Я поблагодарил его за пожелание.

Пошел к генералу, решили служить обедницу на станции Судженка, куда приходим в 9 часов утра по петербургскому времени. Опять едем тайгою… я представлял себе, бывало, тайгу чудным лесом красивой, но оказалось не то. Мы обыкновенно привыкли видеть лес зеленым, всякое сухое дерево сейчас не убирают, а тайга — это дремучий лес, но перепутанный, то есть среди зеленых пихт, сосен, кедров, берез и других находится масса сухих деревьев, поломанных, обгорелых и тут же валяющихся; встречали десятки десятин горелых дерев, эта безжизненность, присутствие сушняка, который никто не убирает, страшно портит общую картину тайги.

На одной станции разговорился с крестьянином — переселился в 1853 году, жаловался на трудность возделывания земли, на плохую почву: и много земли, да толку мало, замучились пахотой, а родит скудно — действительно, встречающиеся возделанные поля жидки. Поддерживает здешний люд тайга да сенокосы.

Приехали в Судженку; начальник станции, кажется поляк, не позволил служить обедницу в зале второго класса, пришлось устраиваться в третьем классе, где не оказалось даже иконы; я принес свою, святого Митрофания, да Евангелие поставил и крест, сторож принес двухкопеечную свечку — вот и церковь готова!

Собрались генерал, офицеры и почти весь эшелон да служащие — много богомольцев оказалось. Служба, как и прежде, прошла очень хорошо, воодушевленно все пели; я говорил поучение о необходимости честно и верно исполнять возложенный на нас Богом и царем долг, помнить присягу и не только исполнять, как приказание, но и любить свое дело, чтобы совершать его с сердечностью, без зависти и помогая друг другу!

При таком исполнении долга, да к тому же если будем держать себя честно, Господь, Который укрепил немощи расслабленного, укрепит и наши слабые силы и благословит успехом наши дела! Приложились ко кресту… и с ободренным духом пошли к вагонам. Местность немного веселее, тайга реже.

В город Мариинск приехали на два часа раньше расписания; вот и Сибирская дорога: говорили, она плохая, а вот до сей поры не только нигде не задержались, но даже целым днем приехали раньше. Мариинск в унылой местности, две трети жителей — евреи, торговля вся в их руках; никак не думал я, чтобы в Сибири были и евреи, однако города Каинск и Мариинск почти сплошь населены ими.

28  июня

Природа резко изменилась: опять начались горы — отроги Саянского хребта; тайга продолжается. К прежним бедам прибавилась новая — мошки, да такие назойливые, что лезут всюду: в уши, нос, рот, за рукава; все поголовно в сетках, иначе — гибель. Забыл упомянуть, что все стрелочники и путевые сторожа вооружены револьверами, а некоторые и винтовками.

Никак не могу привыкнуть к здешнему пути, всегда мне жутко, зигзагов на Сибирской дороге масса, подъемы и уклоны очень крутые, так что поезд то летит сломя голову с уклона и на этих ужасных заворотах вагоны идут прямо боком, то едва-едва ползет в гору и солдаты-денщики спрыгивают на лужайки тайги нарвать цветов для своих офицеров. Вечером разразилась страшная гроза, удары грома были похожи на залпы из нескольких орудий; говорят, что в тайге всегда такие ужасные грозы! Никто не ложился, заперли окна, вентиляторы и с трепетом ожидали ударов: ведь поезд идет, а в движущиеся предметы молния особенно попадает, но Бог милостив.

[1] — Родственник о. Митрофана.

О.Митрофан Сребрянский «Дневник полкового священника, служащего на дальнем востоке»

Москва, «Отчий дом», 1996 год