Дневник полкового священника. Часть 4. Сибирские красоты.

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны . Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.

Читайте также: Серебрянские: одно имя и одна судьба

Дневник полкового священника. Часть 1. «Наступила минута бросить все родное…»

Дневник полкового священника. Часть 2. «Оля, родная моя Оля…»

Дневник полкового священника. Часть 3. «Держать себя честно»

29 июня

Поезд идет по долине между чудных гор, очень похожих на Уральские, только одна особенность: нет скал и правая сторона покрыта лесом, а левая голая, ни одного дерева, а все покрыто травой и разделано под пашни.

Очень красивый вид имеют эти горные пашни и огороды, почти до самой вершины расположены они; и как это взбираются туда пахать? В общем, выходит, что горы покрыты как бы правильными четырехугольными коврами: зелеными, серыми, желтыми, черными. Есть горы около реки Енисей очень высокие, особенно одна, даже смотреть страшно. Тайга и в горах продолжается, но здесь деревья гораздо лучше — много огромных дерев пихты, сосны и кедров. Смотрю на кедры и вспоминаю Давида, который из кедров васанских построил себе дворец… могучие деревья, и на них-то растут такие маленькие «сибирские разговоры», то есть кедровые орехи, как их здесь называют, так как сибиряки любят разговаривать и щелкать эти орехи, как у нас семечки. Завиделся город Красноярск… не даром он так назван: действительно, город расположен на голых горах, которые летом, когда солнце выжжет траву, кажутся красными. Красноярск расположен на берегу многоводной и неимоверно быстрой реки Енисей; такой быстроты течения при огромной ширине и глубине я и представить себе не мог. Около устоев (быков) железнодорожного моста вода буквально кипит и шумит, как водопад. Город снаружи очень красив, особенно собор и духовная семинария, но внутри нет ни одной мощеной улицы, хотя камня тут же очень много. Поезд подошел к военной платформе, расположенной на самом берегу Енисея. Я начал осматривать окрестности: прежде всего направо в нескольких саженях от меня огромный мост чрез Енисей, длиною без двух сажен верста; особенно в этом мосту длинны пролеты — на одном пролете помещается почти весь самый длинный товарный поезд, и таких пролетов шесть. Направо и налево от реки очень большие горы, между которых зеленые долины, и на них построены дачи, точно гнезда ласточек; в бинокль я насчитал шесть таких дач одна над другой; так красиво, что не оторвешься! Город весь как на ладони; к нему бегут пароходы и тянут за собою баржи. Я видел здесь плоты с пилеными и колотыми дровами; как ухитряются удержать их в деревянной очень редкой раме при быстроте течения Енисея — не могу понять! Прямо предо мною высокая с острой вершиной гора, «сопка» по-здешнему; кажется от меня в нескольких саженях; спрашиваю у рабочего: «Далеко ли до нее?» Отвечает: «Восемь верст по прямой линии». Вот как мы, жители равнин, не привыкли к горам!

Пошел через лагерь Красноярского резервного батальона, на зеленом плацу которого стоит очень красивая часовня. Тронулись, с замиранием сердца переехали мост чрез реку Енисей и поплелись долиною между гор. С большим интересом продолжали путь среди роскошной природы; хотя немного отдохнули душой от однообразных равнин Барабинской степи. Чаще стали встречаться села с церквами: церкви почти все деревянные и многие убогие; дома же у жителей порядочные и решительно все крыты тесом.

30 июня

 Ночь прошла благополучно. Каждое утро благодарю Бога за ночь, и не мудрено: эти ужасные уклоны и зигзаги, по которым поезд мчится. Сердце замирает: вдруг слетим с рельсов, ведь наш поезд состоит из тридцати трех нагруженных вагонов, да два паровоза, тормоза могут не сдержать и… так каждую ночь! Стоим на станции Иланская. Из природы записать нечего: все то же, что и вчера, только больше стало попадаться огромных и стройных сосен, издали кажущихся красными. На станции Юрты встретили санитарный поезд: сто двадцать пять раненых солдат и офицеров — зрелище поучительное; половина на больничных рубахах имеют Георгиевские кресты, большинство раненые: кто без ноги, кто без руки, у кого обвязана голова и пр.— но все имеют бодрый вид. Офицеры советуют запасаться теплой одеждой; хорошо, что я взял ее в достаточном количестве. Поезд их весьма удобный: своя кухня, ванна, доктора, сестры милосердия… Приехали на станцию Тайшете, где вкусно пообедали. Читаю «Добротолюбие» и богослужение Великого поста, переведенное на русский язык. Что это за восторг, оторваться нельзя! Так устали сидеть в вагонах, что не дождемся Байкала, хотя бы немного освежиться! Сегодня исполнилось двадцать суток нашего пребывания в вагоне; слава Богу, до сих пор все было благополучно! Читал прекрасные произведения иеромонаха Михаила (преподаватель Санкт-Петербургской духовной академии).

1 июля

Ночь спал совсем плохо; летели мы ужасно; паровозы дергали немилосердно, даже вещи падали; я положительно мучился на ложе своем! Не говорю уже, что жутко становится при такой бешеной езде, но и физическая мука: каждую минуту движется тело, прыгает, да еще этот ужасный угольный дым, прямо закоптились! Когда настало утро, от души сказал я: «Слава Богу!» Чего же достигли от такой езды? На четыре часа раньше расписания приехали в город Нижнеудинск, где и без того три с половиной часа стоянки; это машинисты для себя старались, все-таки лишних четыре часа отдохнуть. Генерал вышел рассерженный, офицеры тоже, сделали заявление начальнику станции и получили уверение, что дальше этого не будет. И действительно, дальше поехали по расписанию. Местность очень гористая, но город Нижнеудинск лежит в долине на берегу страшно быстрой горной реки Уды, чрез которую перекинут большой мост в четыре пролета. Дно реки каменистое, и вода до того прозрачна, что с высоты моста можно считать камни на Дне; быстрота течения ужасающая; кондуктор добавляет, что это еще мало воды, а вот скоро вода начнет сильно прибывать, когда солнышко пригреет и снег начнет таять в горах! Выходит, таким образом, совершенно обратное нашему речному положению: у нас, чем жарче, тем воды в реках меньше, а здесь наоборот — больше. Городишко плохой, весь деревянный, только две церкви. Началась Иркутская губерния. Здесь мы простояли восемь часов и тронулись дальше. Опять потянулась тайга; горы стали уходить назад и теперь кажутся синими облаками. Двигаемся среди долин и холмов, покрытых хвойными лесами. Чаще стали попадаться хуторочки — это переселенцы, семей по пять-десять поселились, получили по пятнадцать десятин на душу и теперь разрабатывают под пашни, выкорчевывают пни, жгут их, так что среди леса вблизи хуторов разбросаны возделанные маленькие участки земли. Встречается много берез, но как жалок их вид: половина ствола красная, с него ободрана кора, из которой крестьяне делают коробки для хлеба, яиц, даже кроют крыши,— просто варварство, так как березы после такой операции еле-еле влачат существование, болеют! Увлекаюсь сочинениями иеромонаха Михаила. Какая спокойная критика современной светской литературы. О. Михаил пишет и о церкви и о таинствах так, что каждый может читать с пользою его произведения.

2 июля

Утро чудное, недавно дождь был, ни пылинки, ярко сияет солнце, зеленеет трава, ветерок прохладный… Местность холмистая, на горизонте горы. Чаще стали попадаться населенные места, даже большие села с церквами, и, что особенно замечательно, в каждом порядочном селе видна пожарная каланча и дороги сносные. Косят сено. За станцией Зимого переехали по огромному мосту реку Оку — какое совпадение с нашей орловской Окой, только сибирская Ока гораздо лучше орловской. Виды по берегам прекрасные.

3 июля

 Станция Половина. Опять пересекали два больших моста через реки Белую и Китай… вот как Сибирь богата реками и огромными мостами; стали привыкать, а сначала поражались. Сейчас конец первой и большей части железного пути и «начало болезней», то есть три дня пути походом (на лошадях); думаю непременно ехать с полком в двуколке и верхом. Станция Иннокентиевская; приехали вовремя; нас здесь выгрузили. Жара такая ужасная, доходит до сорока градусов. Верстах в двух от станции ярко блестит на солнце крест Иннокентиевского монастыря, где и почивают мощи первосвятителя Иркутского. Величественный монастырский собор особенно красиво рисуется на синеве близлежащих гор. Рядом с воинской платформой находится несколько двухэтажных каменных зданий, в которых устроены номера для проезжающих офицеров бесплатно, столовая офицерская с обедами из двух блюд — сорок копеек, и помещение для солдат. В баню не успели пойти, так как комендант объявил, что по новому расписанию мы должны выступить из Иннокентиевской сегодня же в 6 часов вечера. Вдали в синей дымке виднеется Иркутск со своими многочисленными храмами. Решил первый переход совершить на двуколке. Штандарт и трубачи впереди, мы в средине, с боков и сзади вооруженные караульные солдаты; заиграла музыка, и мы выступили в поход. Пыль невообразимая. Скоро мы потеряли совершенно человеческий образ и обратились в каких-то эфиопов! Приблизились к Иркутску; большой город, особенно его красят величественный собор и прочие православные храмы. Переехали реку Иркут, а потом красавицу Ангару, проехали мимо вокзала и поднялись на высокую гору; спуск очень опасный, едва не разбилась офицерская кухня; мы спустились благополучно, но страху набрались порядочно! Окрестности все покрыты лесами. Спустившись с горы, на лужайке, среди леса, мы увидели развевающийся флаг, большой стол, накрытый белой скатертью, с винами, закусками! По сторонам стола два костра — картина дивная; это уполномоченный великой княгини Елисаветы Феодоровны г-н Второв угощал нас. Простояли до 2 часов ночи и на рассвете тронулись далее в путь. Глаз не пришлось сомкнуть даже на одну минуту.

4 июля

Держали путь среди лесов по хорошей, выровненной и широкой дороге, так называемому большому Сибирскому тракту. Вся Сибирь вследствие отсутствия железных дорог перерезана трактами, вроде наших больших дорог, только лучше содержимыми; а один тракт, который идет от границы Европы через всю Сибирь непрерывно, называется «большой»; теперь он главное значение потерял благодаря проведенной параллельно с ним железной дороге и имеет значение только местное. На всех стоянках, через каждые двадцать верст, построены станции с большими комнатами для проезжающих и запасными лошадьми. Двигаемся горами, да какими! Две-три версты подъем — это еще милость, а то вот семь верст непрерывно поднимались; затем спуски не лучше подъемов, приходится тормозить, иначе лошади не сдержат. Леса девственные, к некоторым местам никогда не пробраться вследствие крутизны, да и по сторонам дороги едва пройдешь несколько шагов; дальше лежали сухие павшие огромные деревья, переплелись ветвями с ползучими растениями — но красота, красота какая! Не оторвешься. Вот поднимаемся в гору, осталось два-три зигзага, лошади выбились из сил, становятся… раздается команда: «Стой, подложи под колеса камни!» Стали передохнуть, а я бегу туда, на вершину!.. На подъеме, внизу, как-то все сдавливается в груди, как будто горы сжимают; кажется, вбегу туда и надышусь полной грудью…

Я на вершине; воздух утренний чист и свеж, ветерок обдувает уставшее тело. Вид открывшийся прямо чудесен: узенькой ленточкой, зигзагами вьется под ногами дорога туда, вниз, далеко-далеко, и не видно конца, а вдали синие горы — и сбоку, и спереди, и внизу горы и горы. Своими очертаниями и зеленью, меняющимися по мере прохождения, они составляют все разные картины и не производят однообразного впечатления. Внизу, среди гор, у подножия высокой горы, на берегу чистой и быстрой реки Иркут заблестел крест на церкви… Село Введенское — наша первая остановка, пройдена тридцать одна верста; в 5.30 утра подъехали к коновязям! Все и все устали, не спали, и все-таки везде смех, шутки, прибаутки — что за люди наши солдаты?! Рядом с коновязями пять огромных деревянных бараков с нарами у стен для солдат; есть один барак офицерский. Подошел комендант, очень советует прямо идти купаться. «У нас вода — кристалл»,— говорит он. Да и нужно-таки основательно вымыться, мы ведь от пыли черны, как уголь. Зазвонили на колокольне церкви; пошел в храм. Иду по селу — богатое: не говорю уже про крыши тесовые, дома-то построены из толстейших бревен, и многие с затейливыми, резными украшениями. Оказывается, жители землею мало занимаются, а главное ремесло их — сплав леса, извоз и охота. Церковь деревянная, небогатая, что стыдно богатым жителям, но чистая и светлая; особенно меня поразило, что церковь внутри оклеена комнатными шпалерами, и притом разных цветов, то есть трапезная — один цвет, главная — другой. Служил молодой священник; на утрени не было ни одного человека, на обедне — пятнадцать человек. Во время литургии на клиросе пела матушка с племянницей. После литургии зашел к батюшке. Приняли меня так радушно, что и высказать невозможно: был как в родной семье — напоили чаем, накормили, много рассказывали о Сибири как о благодатной стране; очень сокрушались, что в России пренебрежительно отзываются о Сибири, ее населении и природе по неведению; в Сибири действительно хорошо: и люди радушные, и природа великолепная, кроме некоторых частей Барабинской степи, да и то потому, что она не возделана. Батюшка проводил меня до двуколки. В 3.30 отправился дальше. Подъем версты в три был так крут, что некоторые двуколки тащили на руках. Я верст пять шел пешком, а остальные одиннадцать верст ехал верхом. По дороге иногда встречаются кресты — это путники несчастные или убитые на тракте. Между прочим, говорят, что Кругобайкальский тракт строили каторжники и между ними декабристы.

5 июля

В 3 часа отправились дальше. Почти рядом с дорогою грандиозный лесной пожар; благодаря массе павших сухих дерев пламя бушует целым столбом, и огненные языки высоко поднимаются к небу, смолистый дым ест глаза; наконец проехали. Открылись виды — положительно восторг и описать невозможно! Как только поднимаешься на перевал, так и замрешь, невольно остановишься: горы, горы, море гор, совершенно как будто когда-то волновалась почва здесь, образовались огромные волны да так и застыли. Горизонт открывается огромный, горы вокруг нас, под нами и вдали синеют, сливаясь с облаками. Мы даже поспорили: я говорю, облака, а спутники отрицали, и они оказались правы. Приехали в Глубокое; ночлег; нам отвели огромный флигель, и я расположился очень удобно, поставив кровать на нары. Подгурский, добрая душа, приготовил и предложил нам горячий ужин — суп, и мы поужинали из солдатских котлов на славу! Но какая картина пред нашими глазами! В котловине между гор расположилось тысяча восемьсот лошадей и людей: масса лошадей, масса костров; разговоры, песни… вдруг все смолкло… труба заиграла зорю, и понеслась по нашему огромному лагерю Господня молитва: в одном конце «Отче наш…», в другом раздается «…да будет воля Твоя…», в третьем — «…победы на сопротивныя даруя…», в каждом эскадроне отдельно! Впечатление грандиозное! Долго-долго смотрели все мы с балкона барака на это дивное зрелище!

6 июля

Еще раз полюбовались горами; солнышко всходит и, разгоняя туман, золотит их вершины… Не знаю отчего, но горы окрашены в разные тона: синие, зеленые, желтоватые, дымчатые… Все это вместе, сливаясь в картину, представляет прекрасное зрелище! Казаки предупреждают, чтобы мы остерегались выезжать вперед далеко от своего эшелона; они уверяют, что иногда медведи выходят даже днем на дорогу и сидят на ней, нежась на солнце. Офицер Нежинского полка говорит, что они сегодня на походе днем видели недалеко от дороги медведя, а жители селения очень жалуются, что медведи часто посещают их огороды и убивают коров. Вообще зверя разного в этой дикой тайге, которая идет от Перми до Манчжурии, масса: медведи, лоси, кабаны, соболя, белки, волки, горностаи, черно-бурые лисицы, олени, козы, серны, дикие гуси, тетерева, фазаны, рябчики, утки и пр. — и все это в таком множестве, что охотой кормятся буряты и русские, населяющие добрую половину Забайкалья. Местные жители занимаются почти исключительно скотоводством, причем разводят яков — быков и коров с лошадиными хвостами, главное достоинство которых в том, что они зимою сами добывают себе пищу, разбивая снег, и дают молоко столь густое, точно сливки, хотя немного побольше одной бутылки с удоя; мясо их вкусное. Буряты ни сеют, ни жнут, ни собирают никаких запасов на зиму. Кроме скотоводства и лесного промысла, жители почти поголовно охотники, у каждого две-три собаки-ищейки; в разные времена года охотятся на разного зверя: ходят на медведя, кабана, соболя, шкурка которого стоит на месте от двадцати пяти до ста пятидесяти рублей, на черно-бурую лису и пр.

Озолотиться можно бы в этих местах населению, но водка и тут делает свое дело: как только буряты выезжают на соболя и черно-бурую лису, купцы с запасами водки едут в тайгу вслед за ними и, спаивая охотников водкой, за ничтожную цену покупают дорогую пушнину! Двигаемся дальше.

Дивная дорога, только горы ужасные… Вот вдали завиднелся Байкал, а за ним горы еще выше, и облака бегут по их вершинам. Последний спуск к Култуку прямо ужасен — более трех верст, едва спустились!.. Ну, опять рельсы и вагоны завиднелись на самом берегу озера-моря. Солдаты хотели было купать лошадей, но это оказалось невозможно: вода — лед. Рыба водится только в двух видах, и то не особенно большая, по причине необычайно низкой температуры. Глубина озера весьма велика — до трех-четырех верст; сейчас садимся и едем прямо по берегу Байкала: слева вода, а справа огромные горы. Совершили поход в девяносто шесть верст; самый удобный способ езды в походе — верхом на лошади.

7 июля

Берега Байкала — это огромнейшие, сплошные горы: скалы, состоящие наполовину из мрамора; вот на боку-то этих скал пробита динамитом узкая ленточка — полотно железной дороги, аршина на четыре-пять в некоторых местах от воды Байкала. Холодно в воздухе и в вагоне, от Байкала, что от ледника, дует… Жители говорят: «У нас вся погода от моря зависит: с Байкала ветер — значит, холодно!» В Байкал впадает множество горных рек и потоков ключевых, и сам он имеет массу ключей, и, сверх того, лед опускается и находится в воде озера очень долгое время. Действительно, на горах в бинокль и простым глазом видно очень много снега; он тает, и по рекам и ручьям вода бежит в Байкал. Байкал в длину восемьсот верст и в ширину от сорока до ста восьмидесяти верст. Буряты называют его «священное море», так как оно совершенно чисто и все постороннее, попадающее в него, выбрасывается вон. Байкал, особенно для бурята, живое, одухотворенное существо. Он (то есть Байкал) бывает добрый, когда кормит людей рыбою, поит скот и зверей своею водою,— зверей, охота на которых есть главное подспорье их; он позволяет плавать их лодкам, он доставляет им и скоту их прохладу среди летнего зноя, он… «Да нет,— махнет рукой скуластый бурят с трубкой во рту,— не перечтешь, какой он добрый…» Но бывает, он серчает… кругом все тихо, ни ветерка… вдруг как зашумит, как заревет он, как пойдут по нем волны горами, так страшно на берегу стоять, а уж не дай Бог быть в это время в лодке. Зато буряты и чтут Байкал именно как живое существо: они ежегодно 9 июля на берегах его совершают в честь своего «священного моря» разные религиозные церемонии: надевают маски, жгут костры, прыгают через огонь, обливаются, даже купаются, хотя четыре-пять градусов. Население почти сплошь бурятское; снаружи истые монголы, и грамота у них монгольская; многие носят косы, только головы их гораздо скуластее и шире китайских. Двигаемся по участку Култук — Танхой, еще не открытому для движения — ходят только воинские поезда; постройка в разгаре, поезд идет десять верст в час; по такой дороге проехали мы сто десять верст. Слышны частые взрывы, наподобие пушечных залпов,— это динамитом рвут скалы для полотна дороги по берегу Байкала. Кругобайкальская дорога — двести пятьдесят верст, и на последних ста верстах прорыто тридцать семь туннелей, не говоря уже про громадные коридоры. Один туннель, замеченный нами, пробит в скале из белого мрамора, отлично обделан, небольшой. Я подошел к окну… волны ревут и мчатся прямо на нас, точно гидры стоглавые, разинув пасти, чтобы поглотить нас; сойди поезд с рельсов — мы их неотъемлемая добыча! Виднеются в тумане горы противоположного берега, на вид верст десять, на самом деле — пятьдесят верст. Вот из воды выделяется огромный камень, на нем сидит целая стая чаек, сидят покойно, невзирая на то, что вокруг бешено ревут и, пенясь, разбиваются о камень волны. Станция Мурино, потом Выдрино; при последней — новая хорошая светлая церковь. Особенно поразил нас чудный запах, наполняющий весь храм,— сторож объясняет, что церковь вся построена из кедра. Опять вспомнился мне храм Соломонов, в котором было много кедра, подаренного Соломону Хирамом, царем Тирским. Поехали к Танхою, куда и прибыли в 6 часов вечера. Буфетов, конечно, нет, и горячего не достать, вся надежда на котел солдатский. В это время в барачной церкви отправлялось богослужение. С радостью мы и несколько солдат нашего эшелона пошли к богослужению. Церковь очень хороша… Это опять заботы доброй нашей великой княгини — ее жертва! Служит священник — студент академии, а другой студент — за псаломщика; хорошо прошла служба, с удовольствием все помолились. После всенощной заходил к батюшке, по его просьбе побеседовали: жалуется, что мало солдат проходящих эшелонов заходит в храм и что первоначальная идея служить воинам, идущим на войну, не оправдалась [*1], — а служат они больше железнодорожным служащим и местным жителям.

8  июля

Путешествие по Кругобайкальской дороге я называю сухопутно-морским: сидим в вагоне на суше, а рядом мчатся грозные волны, ревут и почти брызжут в лицо! Ночью было переселение: на станции Мысовая в 2 часа ночи прицепили к нам еще вагон первого класса и генерал со своим штабом перебрались туда, а мы разместились в своем вагоне попросторнее. Верхнеудинск — город очень хороший, много церквей, стоит на берегу реки Уды — верхней, которую переехали по огромному мосту; вообще в Забайкалье и Маньчжурии много мостов, везде реки и реки. Едем долиной между гор; этот ландшафт уже стал надоедать нам, жителям равнин! В Петровский завод приехали в 9 часов вечера, темно… Очень красивое зрелище представляет собой завод ночью… доменные печи выбрасывают массу пламени, еще чернее делается ночь, еще ярче блестит огонь! Клубы дыма вертятся в пламени, получается что-то фантастическое! Интересное лицо — проводник нашего вагона, вот его послужной список: был в Иркутске приказчиком, плавал на судах Добровольного флота, в память чего имеет татуировку на руке — якорь, служил в труппе артистом — пел куплеты и декламировал, и, наконец, истопник.

ПРИМЕЧАНИЯ

[*1] Усталого, измученного дальним походом солдата едва ли справедливо упрекать. — Ред.

о.Митрофан Сребрянский .
«Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке».
— М.: «Отчий дом», 1996. — 352 с.