Дневник полкового священника. Часть 6. «Бой идет со страшной силой»

Читайте также:

Серебрянские: одно имя и одна судьба

Дневник полкового священника. Часть 1. «Наступила минута бросить все родное…»

Дневник полкового священника. Часть 2. «Оля, родная моя Оля…»

Дневник полкового священника. Часть 3. «Держать себя честно»

Дневник полкового священника. Часть 4. Сибирские красоты.

Дневник полкового священника. Часть 5. Китай

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны . Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.

23-28 июля

23 и 24 июля прошли томительно скучно. Побывавши раз в городе, другой раз не тянет. Вчера с корпусным ветеринаром ходили ко всенощной, а сегодня к святой литургии в церковь главной квартиры. Как сильно поднято у всех религиозное чувство!.. Вот в углу вместе с солдатами стоят два генерала и усердно молятся!.. Один почти половину простоял на коленях. Рядом солдат, смотрит на генерала, кладет земные поклоны. Церковь полна: офицеры и солдаты всех родов оружия, запыленные, загорелые; на всех лицах печать какой-то серьезности, немножко грусти; каждый как будто к чему-то великому готовится… И это одинаково у всех — высших и низших. Женщин нет; две-три сестры милосердия, и также запыленные, обносившиеся. Во время запричастного пошел офицер с тарелкой и посыпалось серебро, бумажки: целый ворох! Каждый клал щедрой рукой, как бы говоря: «Лучше пусть Божьему храму достанется, чем, если убьют, басурманину». Вышел церковник на амвон и внятным голосом вдохновенно прочитал молитвы ко святому причащению; причастников было человек сто солдат; слезы навертывались на глаза, едва не разрыдался. Да, трудно забыть картину: молитва и причащение перед сражением.

Ночью лил страшный дождь, и площади города Ляояна превратились в непроходимые болота. Идем из храма гуськом, один за одним, и вдруг картина: посреди площади-болота застрял обоз Красного Креста и на одной из двуколок, везущей двух больных, на козлах сидит и правит лошадью сестра милосердия. Едет целый поезд рикш, на которых сидят офицеры. Угнетающее впечатление производят на меня эти люди (лошади): бегут, тяжело дышат, с лица льет пот, выражение лица страдальческое, а в экипаже сидит подобный вознику человек. Я не решился сесть ни разу. Особенно тяжелое впечатление произвел на меня один офицер громадного роста, развалившийся в экипаже; он хлыстом тыкал усталого рикшу в спину, приговаривая: «Ну, лошадь, запузыривай!» И бедняга, хотевший отдохнуть, снова бежит. Недаром врачи говорят, что добрая половина рикш страдает сердцем. Теперь они много зарабатывают. Делясь впечатлениями, мы пришли в свою кумирню «сорока богов», и остальное время дня прошло скучно, однообразно.

Под вечер небо заволокло тучами, разразилась гроза, и хляби небесные, открывшись, пролили на нас море воды. 26, 27 и 28-е прошли скверно; мы все болели лихорадкой, теперь с погодой оправились.

29 июля

Вот уже десять дней прожили мы в ляоянской кумирне «сорока богов» в приятном обществе чиновников контроля и казначейства 17-го корпуса и ветеринара Пемова. Ежедневно друг у друга пили чай, беседовали и вместе тосковали по родине и близким, каждый раз прибавляя: «Хоть миллионы дай, а жить и служить в этой стране ни за что не остался бы». Зовут обедать… Кстати, об обедах. Это время мы питались на открытом воздухе, сервировали от собрания стол, и повар отлично готовил пищу. Если бы не духота, вонь и сырость, да не вечный страх пред скорпионами, то можно бы было отдохнуть за это время. Сели обедать; подают телеграмму от 4-го эскадрона: «При рекогносцировке реки Тайцзыхэ утонул корнет Гончаров», Как громом поразила нас эта весть! Первая жертва нашего полка пошла ко Господу. И вероятно, не последняя?! Сохрани, Боже! Тела не нашли, только поймали одну фуражку. Завтра поеду в эскадроны, отслужу панихиду и молебен, а то уже давно не молились. Ходили с Н. В. к главному полевому священнику; он дал мне советы и, между прочим, сообщил грустную новость: во время сражения убит священник Тамбовского полка о. Любомудров.

 30 июля

Кончилось наше ляоянское сидение; получен приказ передвинуться в деревню Цзюцзаюаньцзы. Мы с Михаилом [*1] оседлали коней и в сопровождении конвоя в 2 часа дня выехали в деревню Шигецзы, где стоят 3-й и 4-й эскадроны, чтобы отслужить там молебен, а также и панихиду по корнету Гончарову, а оттуда уже ехать на соединение с обозом. Проехали бесконечный Ляоян, выехали за стену и начали переправу через несчастную реку Тай-цзыхэ по понтонному мосту [*2]. Слезли с коней, ведем в поводу; мост очень длинный, узкий, и каждую минуту ожидаешь, что вот-вот его разорвет, так неимоверно быстро мчится вода от дождей! Вчера на броде перевернуло четыре пехотных двуколки и два солдата утонуло. Не более полуверсты от моста видим: опять река неширокая, но очень бурная, тоже образовалась от дождей; послал вперед унтер-офицера; оказалось неглубоко, немного выше коленей лошади. Один за одним переехали. Странное чувство испытывал я во время этого переезда: под ногами несутся волны и, как только взгляну вниз, так сейчас же голова начинает кружиться и сразу тошнит. Высокие сапоги сослужили мне здесь хорошую службу. Едем среди полей чумизы, гаоляна, бобов. Гаолян — вот удивительное растение: выше всадника на аршин. Я срезал один стебель — пять аршин и два вершка. Гаолян — это излюбленное местопребывание хунхузов. Навстречу едут китайские арбы, нагруженные женщинами: это китайцы, предвидя сражения и разорения, перевозят своих жен и детей на Мукден. При встрече с нами редкая китаянка посмотрит на нас, а большинство или закроется веером, или отвернется. Жаль мне их: ни в чем не повинные существа должны бросить свои гнезда, свои так тщательно возделанные и любимые поля и бежать с несколькими мешками гаоляновой муки и бобов, чтобы вернуться потом к пустырю.

Вот раздается визг и свист кнута: арба застряла. Животные выбились из сил, а ехать надо: сзади русские обозы, дай дорогу!.. Да и надо дать: ведь обозы везут хлеб и мясо на позиции солдатам, которые, может быть, под дождем день-два ничего не ели: каждая минута дорога…

Видим, на дороге лежит осел, умирающий. Бедное животное! Оно несет обычно три-четыре пуда, а теперь взвалили восемь пудов, да грязь по колено: не выдержал…

Едем по деревне; кумирня; вероятно, была хорошая, но теперь — одно разорение: боги разбиты в куски, валяются по полу, двери ободраны, поломаны, колокол разбит… Чье это дело? Одни говорят: «Это казаки», другие обвиняют хунхузов, а третьи: «Ведь здесь война, это обычно; да к тому же позиции близко; может быть, и японцы побывали!» Может быть, это и обычно на войне, но у меня сердце сжималось от этой «обычности». Значит, и Успенский собор Наполеон имел право обратить в конюшню? Ведь тогда тоже была война, и это «обращение» было обычно!.. В 4.30 приехали благополучно в деревню Шигецзы; вошел в фанзу, где помещается Бодиско[*3], с ним жил и Гончаров; собрались офицеры, и что же? Многие плачут, вспоминая погибшего товарища. Давали сто рублей китайцам, чтобы они отыскали тело этого полкового первомученика, но не нашли; подполковник Чайковский привез только всплывшую его фуражку. Солдаты вымели двор фанзы, набросали ветвей, травы; собрались 3-й и 4-й эскадроны при полной боевой амуниции; унтер-офицер встал впереди с иконой… Трогательная картина!.. В далекой Маньчжурии на дворе китайской фанзы собрались христианские воины молитвенно помянуть погибшего при исполнении своего долга товарища… И грустно, и поучительно. «И я,- думал каждый молящийся,- и я исполню свой долг, когда приидет час мой!» Я облачился и отслужил панихиду… Смотрю на небо, и мне представляется, что мы поем там, на родине!.. Да, везде Господь, везде Его возможно славить; вот и здесь мы молились, и китайцы притихли, с удивлением из своих фанз наблюдая за нашим богослужением. Окончили молитву, вошли в фанзу и за чашкой чая вспомнили еще раз подробности смерти Гончарова. Унтер-офицер из его разъезда рассказывает: «Подъехали мы к реке Тайцзыхэ; ее перейти надо; вижу я — вода бушует; поехал, попытал — никак невозможно; докладываю его благородию, что, мол, невозможно, а они мне: «Коли офицер приказывает, так, значит, можно», и с этими словами первый въехал в реку… Не успели мы и глазом моргнуть, как вода перевернула его лошадь три раза; побарахталась она, выплыла, а барин наш даже не вынырнул ни разу. Бросились искать мы да с другой стороны сто пятьдесят казаков, не нашли; видно, тело унесло водою». Корнет Раевский передал, что пред отправлением в разъезд Гончаров говорил: «Мне кажется, я сегодня увижу папу и маму». Предчувствие сбылось. Я взял фуражку его и дневник, чтобы переслать сестрам. Оседлали коней; дали мне десять человек конвоя: надо проехать восемь верст среди двух стен гаоляна. Едем, разговариваем… Один солдат вдруг задает вопрос: «Батюшка! Правда ли, что и теперь горы растут? Вот у нас в горах спор вышел: одни говорят — растут, а унтер-офицер Власов, что Библию прочитал, забожился, что от Рождества Христова ни одной горы не выросло!» Пришлось объяснить устройство земли и образование гор. Встретили китайца-христианина с большим медным крестом на груди; указывая на него, он твердил: «Католик, Езус Христус, Мария»; а увидевши у меня крест на груди, обрадовался и быстро заговорил: «Патер, патер!..» Показал нам дорогу. Встречается много китайцев во всем белом; значит, в глубоком трауре. Ах, эти ужасы войны! Помоги, Боже, терпеливо перенести их! Приехали в свою новую стоянку уже вечером, темно; подошел обоз, и мы расположились прямо на бобовом поле; едва дождался я палатки и кровати; свалился как убитый!.. Слава Богу, сегодня и я был полезным членом армии: я служил и молился с солдатиками, видел, как им было приятно помолиться, как они ободрились. Если буду здоров, постараюсь навестить эскадроны.

31 июля — 5 августа

Утром едва поднялся с кровати: слабость, боль в костях и тошнота; очевидно, пришла и моя очередь поболеть маньчжурской лихорадкою; все ведь наши уже переболели, я один отстал! Решили перейти с этого неудобного бивака. Ник. Вл. Букреев [*4] нашел под деревьями на берегу озера хорошее местечко, куда к 11 часам утра и переехали. Разбили палатки в тени деревьев; почти рядом линия железной дороги; бегут поезда в… Россию, и мы, грешные, как дети, мечтаем, что вот-де сидим в вагоне у окошечка и катим на милую родину; с каждым поворотом колеса мы ближе к вам; но… прошел поезд, оглянулись… палатки, кони, фуры, китайцы, грязь… вздох и шепотом молитва: «Пусть будет воля Божия над нами: Господь все устроит!» Часов до четырех погода была хорошая; но я сильно разболелся. Предполагал служить всенощную, но не мог. Часов с пяти пошел сильный дождь; сразу все превратилось в липкую грязь. Под дождь и спать улеглись. Палатка наша стала немного протекать! Сегодня закончился тридцать третий год моего земного бытия, настал тридцать четвертый; благослови, Господи! Кругом льет, сырость; в палатку залезли спасаться масса мух, козявок, пауков, двухвосток… Всю ночь промучился: страшно голова болела; а день 1 августа был для меня самый трудный: жар до тридцати девяти градусов, рвота. Спасибо великой княгине: ее лекарство «от малярии» спасло меня. Весь день ни одной крошки не ел, пил по глотку холодный чай. Ксенофонт [*5] и Михайло не отходили, искренно сокрушаясь. Но болезнь моя оказалась обыкновенной здешней лихорадкой, и 2 августа я стал уже оправляться, а 4-го был уже совершенно здоров.

Здесь очень трудно достать пищу: каждая фанза занята войсками, нам и фанз не хватило; но Ксенофонт вдруг куда-то пропал… Смотрю, явился и с торжеством объявил, что он обошел окрестные деревни, забыл и о хунхузах, и вот достал двух маленьких цыплят; а Михайло еще лучше сделал: тоже скрылся, а Ксенофонт по секрету сообщил мне, что Михаиле, зная, как я люблю лимоны, сел в поезд и уехал за ними в… Мукден (в Ляояне нет их), за сорок верст. Да, вот что делает любовь! 2 августа вечером он действительно привез десять свежих лимонов и несколько мягких булок. Спасибо им, этим истинно добрым душам; участие их меня до глубины души трогало! С 31 июля и до 5 августа дождь лил не переставая; все у нас промокло, отсырело; палатки, погребцы, белье, сапоги, кровати — все зеленое. У меня осталось немного сухарей; так они сделались снова хлебом, как будто и не сохли никогда. Со страхом открыл святую дароносицу, и что же? Святые Дары, к моему глубокому удивлению, до сих пор еще не зацвели; видно, Господь хранит!.. Озера и реки разлились и затопили дороги. Около наших двуколок шла хорошая, сухая дорога (здесь все дороги в углублении); теперь это речка, и сегодня утром наши солдаты около своей телеги поймали рыбу — красноперку, я сам видел! Мих. Матвеевич [*6] и адъютант живут в одной палатке; пошли они к писарям, в это время вдруг прорвалась вода и затопила их палатку. Их погребцы, чемоданы, подушки, туфли плавали по воде. Мы же спаслись: наша палатка выше, на холмике. Вчера перед нашим биваком перевернулась фура и лошадь упала; едва спасли, почти совсем захлебнулась. Прошли мимо нас на позиции Воронежский и Козловский пехотные полки. Господи, что это за зрелище! Это было прохождение шести тысяч мучеников; они уже больше года здесь: обносились, оборвались, погонов нет ни у кого, ни шинелей, ни сумок, ни белья: что на себе только, остальное бросили на позиции при отступлении; многие в старых шляпах вместо фуражек, в шапках, поддевках драных; у некоторых головы обвязаны тряпками; много босых, в опорках; лица бледны; в одной руке ружье, в другой палка… Они уже не раз сражались. Уныния не заметно: идут, шутят, шагают под проливным дождем, переходят по пояс в воде… Истинные герои! Часа три продолжалось это прохождение; офицеры идут тут же, наравне с солдатами… Тяжело! Первый раз в жизни видел я подобное зрелище. Сегодня почти весь день нет дождя, и мы немного обсохли. Со вчерашнего дня разболелся Михайло, и его отправили в госпиталь в Ляоян. Хочу взять Савву Шевченко.

6 августа

Ночь была страшно холодна, а несколько дней назад здесь жара превышала сорок градусов. Небо покрыто тучами, ветер. Очевидно, природа борется, и у нас многие того мнения, что дожди оканчиваются. Встал в 7 часов и поскорее пошел выбрать место для богослужения. Нашел среди гаоляна, под развесистыми деревьями. Солдаты выровняли лопатами борозды, вымели, принесли стол; я его накрыл скатертью и поставил иконы, Евангелие, крест. В 10 часов утра собрались генерал, командир полка, офицеры, чиновники 17-го корпуса и много солдат; пел хор чиновников. Очень торжественно под открытым небом прославили мы Преобразившегося Господа. После «Отче наш» я говорил проповедь о том, что благодаря соединению во Иисусе Христе Божеского естества с человеческим это последнее просветилось. Посему нужно и нам, последователям Христа, имеющим немощное естество, стараться всеми силами соединить его с Богом Иисусом Христом, твердо веря, что Он везде с нами и готов просветить, очистить, оживотворить немощное естество наше. После службы все прикладывались ко кресту, выражая духовную радость, что великий праздник встретили по-христиански, молитвою. Убрали все; напился чаю и приказал седлать Друга: решил ехать в 3-й и 4-й эскадроны, чтобы и там помолиться. Со мною поехал Букреев и два солдата; ехать нужно было верст шесть по невылазной грязи. Мы выбирали места сверху дороги и так в час дня благополучно добрались и до деревни Шигецзы. Сейчас же очистили двор китайской фанзы, усыпали травой и при общем пении отслужили и здесь обедницу; проповедь говорил ту же, что и утром. Наше богослужение весьма утешительно; не говорю про солдат, офицеры подходили ко мне и с неподдельной радостью говорили: «Как хорошо, что вы приехали: истосковались мы, теперь отдохнули!» Непременно поеду в остальные эскадроны, да и съездил бы уже, если бы не дожди и реки. После богослужения собрались все в фанзу ротмистра Витковского, закусили и сердечно побеседовали часик за чашкой чая. В 4 часа выехали обратно, благополучно возвратились в свою фанзу. Слава Богу! Я счастлив, что пришлось помолиться и послужить в такой великий праздник.

7 и 8 августа

Сегодня особенно памятный день с самого моего детства! Как я любил еще ребенком этот день, день открытия мощей святителя Митрофания! Иду, бывало, в церковь; после обедни молебен; папаша поздравляет меня с днем ангела и, целуя, дает просфору. Отец святым мне тогда казался, а храм — небом! Что храм? Даже караулка и сторож Дор Иванович казались чем-то особенным. Бывало, войдешь в церковь, когда в ней никого еще нет (я очень любил один быть в храме), так сейчас охватит не страх, нет, а какое-то святое чувство — Бог здесь! А запах ладана? Счастливое детство!.. Окончилась служба; я в новой синей шелковой рубашке, в плисовых черных шароварчиках и маленьких сапожках бегу, бегу домой скорей; ноги подкашиваются, хочется увидеть мамашу, уцепиться ей за платье, шепча на ухо: «А папаша мне дал просфору». Смеется мамаша, гладит меня по головке, говоря: «Милый мой именинник… а вот придет папаша, будем кушать пирог с яблоками, и так тебе яблочко дам из комода: ведь ты сегодня именинник». Радости моей нет конца, и я смотрю мамаше в глаза ее голубые; ну до чего они милы мне!..

Прошло тридцать три года моей жизни, и вот сегодня тоже 7 августа, но… мамаша в могиле, отец и жена далеко-далеко, ни одного близкого существа рядом, один только Бог. Стою сейчас на берегу грязного болота-дороги и вместо святой литургии и молебна прочитал тропарь святителю Митрофанию да потихоньку пропел величание ему. Вместо пирога с яблоками кусок черствого хлеба.

Остальное время дня, сознаюсь, провели скучно: воспоминания прошлого, детского окончательно осадили, и добрую половину дня прошагал взад и вперед по краю своего болота, борясь внутри и приводя себя в порядок. Хотел ехать в 1, 2, 5 и 6-й эскадроны, но пошел дождь, и я остался; так, скучая, просидел и 8 августа в своей палатке, думая-гадая, что-то будет после этого дождевого затишья.

9 и 10 августа

Сегодня мы как дети радуемся хорошей погоде, ясному солнышку. Ведь почти десять дней просидели безвыходно в палатках, дрожа от пронизывающей сырости! Первый раз в жизни пришлось наблюдать такой дождь; именно открылись хляби небесные, и если бы этот дождь шел не десять дней, а сорок, то — потоп!

И после пережитого дождливого времени вдруг чистый, свежий ветерок, ясное солнышко, на небе ни тучки!.. Ну как же не радоваться! Сейчас же разобрали палатки (они сверху покрылись плесенью, как и все вещи), вымыли их карболовым раствором; вещи же все и кровати вытащили и разложили на солнце. Вам это, может быть, неинтересно, но у нас, обитающих в поле, хорошая погода — вопрос жизни. Военных действий долго нет. Многие в России возмущаются, но действительность показывает, что во время здешних дождей обе стороны двинуться не могут. И вот мы весь день радовались, мечтали о родине и сушились. А вечером вместо радости пришлось испытать великую тревогу. В 11 часов почти рядом с нами началась сильная ружейная пальба, взвились тревожные ракеты и труба заиграла тревогу-сигнал: «К оружию! Неприятель близко!» Я вскочил, выбежал из палатки, вижу: суета у нас, солдаты уже схватили винтовки, примкнули штыки… Послали дозорные патрули; ожидали вот-вот нападения, но пограничники отбили. Это было нападение на железнодорожный мост недалеко от нас. Сначала я немного испугался, а после успокоился, предавшись в руки Бога, только тяжелая мысль часто пробегала: «А вот сейчас свистнет пуля». Ведь темно и не видно, кто и куда стреляет! Через час все успокоилось, вернулись дозорные, и мы улеглись, но долго-долго не могли заснуть! 10-е число прошло без приключений. Собираемся опять переезжать в Ляоян 11-го, а оттуда уже поеду в деревню Сяпу отпевать корнета Гончарова, тело которого нашли саперы и похоронили без священника. Погода поправилась.

11 августа

Получили приказ выступить в Ляоян… Очень приятно оставить гнилой бивак, на котором я довольно сильно болел, тем более что квартирьер выбрал нам место на окраине города, где почти нет китайского зловония. С утра, наскоро напившись чаю, уложились, поседлали коней и поехали. День выдался очень хороший, солнечный, ветерок, так что особенного томления на этом переходе не испытывали. Реку Тайцзыхэ переезжали по железнодорожному мосту; понтонные же во время дождей все разорвало. Я вел своего Друга в поводу: ужасно боится шума воды и мостов… Вот и город; снова толпы китайцев, снова невообразимый гвалт от их быстрого гортанного говора, несносные выкрики продавцов: «Леба нана (хлеба надо)?», «Трубка кули, кули (кури, кури)», и дикое завывание погонщиков… По некоторым улицам едва двигаемся: так они узки. Наконец добрались до отведенного нам помещения. Пошли осматривать фанзы… В одной живет китайский «капитан»: на видном месте красуется капитанская круглая красная шапка с длинным пером и посредине с большим стеклянным шариком. Фанзы довольно приличные; но ужасный запах и явные признаки присутствия клопов и вшей заставили нас опять поместиться в палатках. Корнет Шауман нашел виноградный садик среди большого огорода, где поместилась наша кухня; тут же разбили свои палатки командир полка, Букреев и я; остальные поместились рядом на чистом дворе. Место, где мы сейчас живем, очень оригинальное — я первый раз вижу; все пространство над палатками и вокруг покрыто висящими огромными гроздьями чудного винограда, но он еще не готов, и потому мы на него только любуемся, есть же не решаемся: много здесь болеют дизентерией. Мы в палатках устроились очень уютно: я купил за рубль циновку и разостлал ее посредине палатки, а по бокам поставлены кровати; получился своего рода ковер… Одно плохо: с винограда падает масса червей и огромных пауков. Вечером принесли мне восемь писем. Вот счастье! Целый час читал и перечитывал.

12 августа

В 9 часов утра оседлали коней и отправились в деревню Сяпу на берегу реки Тайцзыхэ отпевать корнета Гончарова. Поехали командир полка, подполковники Букреев, Образцов и четыре эскадрона; сделали более двадцати верст. Подъезжаем к деревне. Могилы Гончарова и рядом с ним двух пехотных солдат в стороне, на самом берегу реки — три холмика, на них простые небольшие деревянные кресты. Тело покойного офицера завернуто в циновку и так закопано; гробов здесь негде взять. Я покрыл могилу ковровым платком, поставил на нее Евангелие, положил крест и вставил свечу. Окружили эскадроны могилу; я облачился и сказал воинам в память умершего небольшое поучение на тему, что лежащий в этой могиле наш боевой товарищ твердо помнил данную присягу и исполнил ее до последней капли крови. Царство Небесное да даст ему Господь на небе! А нам, живым, да будет он одушевляющим примером!

Началось богослужение. Многие офицеры все время стояли на коленях, некоторые плакали, молились усердно… Вместе с Гончаровым отпел и погребенных рядом с ним неизвестных героев Филиппа и Сергия, пехотинцев. Пропели вечную память, бросили по горсти земли на дорогую могилу и простились. Перед началом погребения вдруг раздались артиллерийские залпы — это в девяти верстах началось сражение, и в полк прислано приказание отправить немедленно на место боя 5-й и 6-й эскадроны, 1-й и 2-й завтра в 6 часов утра, а 4-й послать против хунхузов, которые стали настолько дерзки, что обрывают проволоку полевого телеграфа. 5, б и 4-й эскадроны я здесь же благословил, а 1-му и 2-му эскадронам, так как они стоят с нами в Ляояне, решил отслужить вечером сегодня же молебен. Окончилось погребение, еще раз опустились офицеры пред могилой товарища на колени, прощаясь с ним навеки! В 2 часа дня возвратились мы благополучно в город Ляоян. Приехали пограничные офицеры, говорят, что бой идет уже другой день. Пушечная канонада слышна и здесь, в Ляояне, в двадцати четырех верстах от места боя. В 6 часов вечера очистили двор фанзы, собрались эскадроны, пришел я и долго беседовал с ними, увещевая воинов помнить данную клятву и по поводу приближения праздника Успения Пресвятой Богородицы убеждая всегда помнить, что смерть не есть уничтожение, а только успение, что и за гробом продолжается жизнь и благо тому, кто перейдет ко Господу со спокойной совестию. Посему просил их постараться в трудах, болезнях и сражениях не унывать, а все силы души и тела направить к тому, чтобы честно исполнить долг воина-христианина, просил их также не сквернословить, объяснив им, как это оскорбительно для Бога и людей. Затем начали служить молебен. Пели буквально все. Да, истинно на всяком месте может прославляться имя Господа!.. Солдаты через вахмистров передали, что они очень утешены и постараются служить по совести. Невыразимо отрадное чувство наполнило душу мою: теперь со всеми эскадронами помолился, побеседовал, всех благословил и ясно видел, как утешает и ободряет наша религия. И скорби, и лишения не тяжелы, когда видишь, что приносишь хотя малую каплю пользы воинам-труженикам.

Наш старый китаец-хозяин так рад, что мы поселились в его саду и невольно охраняем его виноград от расхищения, что вечером принес нам два арбуза, десятка два яблок и тарелку винограда в подарок.

13 августа

Проснулся в 6 часов. Канонада продолжается, на улице беготня — эскадроны уходят, с ними корпусной командир. Идет артиллерия, пехота — в подкрепление на позиции, едут линейки Красного Креста за ранеными. Наши войска уже третий день сражаются. При виде этой картины как-то дрогнуло сердце. Боже, помоги нам! Весь день мы просидели в томительном состоянии духа, так как за малыми перерывами пушечные залпы продолжались постоянно; как гром гремит раскатами, так и пальба. Если бы знали вы, какое гнетущее впечатление производит беспрерывная канонада! Сегодня получили телеграмму от государя, в ней он всю маньчжурскую армию назначает восприемниками наследника-цесаревича. Это всех ободрило и обрадовало. Орловские запасы все кончились, чай уже отлично пью с сахаром, который выдает нам казна. Пришло известие о геройском подвиге корнета нашего полка Крупского. От дождей реки и речки так переполнились, что течение воды сделалось необычайно быстрым, броды стали опасны для переправы, но война не признает опасностей: переправляться нужно. Идет пехота, и один солдат на броде был перевернут водою, вынесен на глубину и стал тонуть. На берегу стоял пехотный полк, но спасать никто не решился: это значило идти на верную смерть — волны кипели… В это время подъехал к реке Крупский и, видя, что его собрат во Христе и боевой товарищ погибает, помня завет святого Евангелия «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» и завет воинский «Сам погибай, а товарища выручай», не рассуждая, бросился с конем в бушующие волны. Вода сбила коня и перевернула. Корнет успел соскочить с него, схватился за стремя, подхватил утопавшего под локоть и со страшной опасностью для жизни выплыл на берег. Радости спасенного не было конца. Да, жив еще дух Христов и дух истинного товарищества между нашими воинами! Да благословит их Бог! С 7.30 вечера снова начался дождь, и мы немного «подплыли», затем окопались и спали сравнительно удобно, только сырость пронизывала все насквозь: чулки сырые, кровать сырая. Завернулся в теплое одеяло и уснул. Наши эскадроны отлично несут разведочную службу, особенно замечательны Калинин, Залесский, Свидерский, Тимофеев, Пантелеев. Многие из них были на поле сражения, но, слава Богу, остались целы.

14 августа

День прошел в большой тревоге. Бой идет со страшной силой; масса японцев обрушилась на 10-й корпус; ему на подмогу пошел и наш, 17-й корпус; потери наших значительные, у японцев — громадные. Наши отступают к Ляояну, где и будет самый ожесточенный бой. Утром я ездил к главному полевому священнику, докладывал ему о погребенных мною солдатах. Принял меня очень любезно, подарил много брошюр для раздачи солдатам.

В 4 часа утра пошел в штаб корпуса, где на чистом Дворе выбрали место для богослужения. Поставили стол, убрали его цветами так, что икона Божией Матери утопала в цветах. Собрались офицеры, чиновники и солдаты штаба 17-го корпуса, и мы очень торжественно отслужили всенощную, первую за все время после выезда из Орла. Пели прекрасно чиновники. Не могу выразить, как отрадно было на душе! В конце всенощной приехал с позиции генерал Бильдерлинг. 1-й и половина 2-го эскадрона просили завтра в 9 часов утра здесь же отслужить обедницу. Вернулся в свою палатку с облегченным сердцем.

Во время ужина приехали наши офицеры Голдчаар и Свидерский, бывшие в бою. Они передали, что 3-й корпус разбил японцев; особенно отличился Зарайский пехотный полк; у японцев наши отбили тридцать пушек, из которых шесть увезли, а двадцать четыре уничтожили. 10-й корпус держался два дня, а на третий должен был отступать: у японцев оказалось четыре дивизии против наших двух. Теперь неприятель стоит уже в пятнадцати верстах от Ляояна. Наступила тихая ночь.

15 августа

Среди ночи раздались дикие вопли из фанзы нашего хозяина. Я быстро вышел из палатки и увидел, что ярко пылает огонь: там приносили жертву по случаю смерти родственника хозяина, пожилого китайца. Утром начались следующие церемонии: один китаец с фонарем и чайником в руке впереди, за ним три молодых китайца один за одним шли покупать материю белую на саван и на траур себе (белый цвет — траур). На обратном пути дико завывали, выражая скорбь, вошли в фанзу и усопшему сделали по три земных поклона. На воротах вывесили белый флаг в знак траура. Родные облеклись в белые балахоны, туфли и головы обернули белыми платками со спускающимися до земли концами в знак того, что слезы их по усопшему текут до земли. Привезли огромный гроб (колоду), поставили посреди двора. Мы ходили в фанзу смотреть тело: умерший лежит среди комнаты, очень прилично одет, на ногах белые туфли, на голове шапка, лицо закрыто белым платком, руки вытянуты, на груди чашечка с рисом, сбоку курится жертва.

На другой день встал я рано; к 9 часам на том же дворе устроили в цветах подобие престола; собрались корпусной командир, генералы, офицеры, чиновники, солдаты.

Я отслужил обедницу; пели опять чиновники и офицеры штаба. Сказал поучение о том, что смерть не есть уничтожение, а успение, переход к новой, лучшей жизни, посему ее не нужно бояться и приготовлять себя честною жизнью. Все прикладывались ко кресту; я раздавал молитвы перед сражением и брошюры. Все были довольны и просили на будущее время послужить.

После службы собрались мы в нашем винограднике, сидим и беседуем. Вдруг прибегают сказать, что привезли раненого нашего солдата с позиции. Бежим на двор и видим: стоит лошадь, нога у нее в крови, ранена пулей; на лошади наш солдат 6-го эскадрона, голова обвязана платком, нога без сапога в крови, ранен в голову и в ногу; сняли и отправили в госпиталь.

Солдат передал следующее: половина 6-го эскадрона под командой Ведерникова, Образцова и Свищева была послана на разведку; впереди ехали дозорные. Японцы же во множестве, до двух рот, спрятались на сопке (горке) около деревни в засаду. Дозорных они пропустили, а как только солдаты наши вошли в деревню и слезли с коней, вдруг раздались залпы: пули посыпались, как дождь; сразу было убито и ранено несколько лошадей и солдат; полуэскадрон рысью отступил в гаолян. У Ведерникова убили лошадь, и, когда он свалился, на него напали два японца, но он успел схватить револьвер и застрелил их.

Весь день шла ужасная канонада, и совсем близко от нас.

16 августа

Вчера поздно вечером принесли на носилках тяжело раненного рядового 6-го эскадрона Илью Кузнецова, орловского уроженца. Я благословил его и предложил приобщиться; он с радостью согласился. Пришли врачи, перевязали и отправили в госпиталь; говорят, умрет. Бой и сегодня идет. Поднялся наш воздушный шар «Брест», осматривает японские позиции. Сегодня утром штаб нашего корпуса выступил за двенадцать верст в деревню Цовчинцзы, куда и мы пойдем завтра утром.

17 августа

Приехал поручик Ведерников и сообщил, что убито у нас пять солдат, четыре ранено и четыре пропали без вести, может быть, взяты в плен. Под Ведерниковым подстрелена лошадь и, падая, придавила его. В это время подбежал японец и схватил его за грудь, но Ведерников успел выстрелить из револьвера и убил японца, а сам ушел пешком. Унтер-офицер Абалмазов ранен в голову, остался в строю. Одному солдату пуля пробила щеку навылет и выбила зубы. У корнета Образцова убили лошадь. Тогда солдат слезает с лошади и отдает ее офицеру, ясно сознавая, что сам погибнет. И действительно, сейчас же был убит. Вот герой!..

Получено донесение, что удачно сражался разъезд от 3-го эскадрона под командой корнета Романова. Калинин, Свищев отлично и бесстрашно во время сражения передавали приказания, удостоились похвалы. Калинин недавно спас утопавшего солдата, бросившись одетым в реку, и едва сам не погиб. И все это рассказывается просто, как будто тут и нет геройства. Да, слава Богу, есть герои и в нашем полку!

Сегодня ужасный день! В 5 часов утра мы проснулись от страшной ружейной стрельбы, а в 6 часов началась уже пушечная пальба, но гораздо сильнее прежних дней и недалеко от Ляояна. Мы пошли на стену и оттуда смотрели на это побоище: батареи ясно видны, все горы вокруг Ляояна беспрестанно вспыхивают огнями от выстрелов, и вверху, в небе, с огнем и треском рвутся снаряды; буквально гремит, как страшные раскаты грома. Ужас!.. Господи, когда же кончится война? Множество китайцев на стене, на крышах, все вперили взоры в роковые огоньки и дымки, беспрестанно вспыхивающие; слышен кое-где плач. В 8 часов утра выступили и мы на позиции 17-го корпуса, тронулись и выехали на стену… Навстречу мчатся в карьер артиллерийские повозки в четыре лошади со снарядами на позиции; солдаты все бородачи. Долго они мчались мимо нас. Потом пошла пехота с бесконечными обозами.

Более часу мы стояли. Затем через быструю и широкую реку Тайцзыхэ переезжали по «живому» мосту — понтонному, на саперных лодках. Так и ходит под ногами! Все слезли с коней, и Друга вели в поводу. Он довольно спокойно переносит канонаду, только ушами поводит. Наши батареи очень близко, и мы к ним подъезжаем. И здесь страшно. Что же там, у пушек! А ведь стреляют с 6 часов утра до сего часа, 11 вечера, без перерыва. Я и Букреев отправились вперед и прибыли в Цовчинцзы в 12 часов дня, а обоз двигался постепенно, начиная с 3 часов дня и до 8 вечера, на пространстве двенадцать верст!

Вот каковы маньчжурские дожди и дороги! Разместились в грязных фанзах под горою, на которой стоят наши батареи, а в двух с половиной верстах от нас рвутся снаряды. Везде вокруг нас окопы и массы пехоты и артиллерии; пушки всю ночь везли и лошади, и люди.

Посмотришь на этот ад  — все сожмется в груди.

О своей участи не думаешь, а только сердечно жаль людей и животных! Идут навстречу два раненых — один в плечо, сам несет винтовку, а другой держит платок у рта. Спрашиваю: «Что с тобой?» Он открыл рот; я ужаснулся: пуля попала ему в рот, выбила зубы, вместо языка — кровавая масса, а он кое-как мычит: «Ничего, малость тронута!»

Подъехал комендант корпусного штаба подполковник Ильин и говорит полевому казначею: «Денежные двуколки не распаковывайте, через полчаса может прийти приказ нам уходить дальше; да и нужно бы, а то если японцы повернут пушки в нашу сторону, то снаряды будут падать и сюда!» Вечером командир полка пошел к корпусному командиру и принес приказание не очень разбираться, так как чуть свет мы можем уйти — эта позиция начнет, вероятно, дело. Так я и спал, не раздеваясь; на ум приходило, что вот сейчас прилетит к нам граната… И все-таки под гром пушек я заснул. Вероятно, можно ко всему привыкнуть! Ночью были залпы, но реже; ружейная пальба сильнее. Говорят, что этот бой самый серьезный — уже неделю длится. Наши все атаки японцев отбили и, говорят, уничтожили сорок пушек. Сегодня две дивизии японцев напали на наш 17-й корпус, и началось сражение.

18-20 августа

В 4 часа утра снова открылась пальба из орудий и ружей, и хотя тише вчерашней, но тоже продолжалась весь день. В 6 часов утра получено донесение от полковника Стаховича [*7], что дивизия японской пехоты переправляется на нашу сторону и идет прямо на наш корпус. Начали стрелять и наши батареи. Японцы, очевидно, хотят прорваться между Мукденом и Ляояном, чтобы испортить путь и отрезать нас от России. Против нашей деревни стоит самая высокая гора — две версты, крутой подъем, — на вершине этой горы находится наблюдательный пост с гелиографом и телефоном. Калинин и офицер генерального штаба, как более способные, назначены следить с этой сопки за движениями неприятеля. После обеда и мы отправились на эту гору; едва влезли. Там работа кипит: смотрят в две подзорные трубы; только и слышен голос наблюдающего: «Показался японский эскадрон; люди слезли; ищут брода; идет батальон пехоты; везут понтоны; спустили белую лодку на воду; доехали до середины (наши в них стреляют, но наших мало); сразу спустили пять понтонов; плывут; пристали к берегу; наводят мост…» Все в этом роде, а по телефону сейчас же передают в штаб нашего корпуса и по гелиографу разговаривают с 10-м корпусом. Мы смотрели в бинокли — плохо видно; я подошел к подзорной трубе; она замаскирована от неприятеля воткнутыми в землю ветвями; смотрю, ясно вижу японцев, их движения и как они строят мост на белых лодках. Через сорок минут навели уже и повезли по мосту орудия. С их позиции раздалось в нашу сторону два пушечных выстрела, но до нас не долетели их снаряды. Офицеры говорят, что нас, вероятно, заметили; тогда все мы, любопытные, стали обратно спускаться вниз. На горе стоят наши четыре осадных орудия. Очень интересно было смотреть! Все снаряды по всей линии видны: как падают, рвутся; горят деревни… Виды открываются почти на пятьдесят верст. На гору ведет конно-железная дорога, по которой везут орудия, снаряды. Возвратились благополучно, больше не пойдем — и трудно, и опасно. Любопытство удовлетворено: видел неприятеля и бой близко. Сражения и их результаты описывать не буду: в газетах можно прочитать. Мы получаем «Маньчжурский вестник армии», и понятно, с каким нетерпением ждем его и читаем. Вечером разразилась гроза, и пушечная пальба слилась с раскатами грома; огни пушек и снарядов соединялись с блеском молнии, и получалась такая фантастическая картина, что при всем ее ужасе не хотелось оторвать от нее глаза! Долго смотрели мы на это потрясающее зрелище, но… Ночь прекратила семидневный бой, и мы улеглись. Наутро 19 августа в штабе корпуса сказали нам, что вчера вечером был страшный натиск японцев; они отбиты, и два их батальона подняли руки вверх и сдались; их уже отправили в Харбин.

19, 20, 21 августа все идет бой рядом с нами; ясно слышим свист снарядов. У нас в 5-м и 3-м эскадронах четверо ранено. Разъезд из трех солдат 3-го эскадрона наткнулся на японский секрет; наши шашками двух зарубили и сами были ранены. Горы, у которых мы стоим, буквально курятся от выстрелов и снарядов; гром пушек, ружейной пальбы непрерывен. Ужас! В Козловском полку, что из Курска, осталось четыреста-пятьсот человек всего. Господи, прекрати битву! Вчера весь день мимо нас несли и везли раненых; некоторые сами тащились — потрясающее зрелище!

21 августа

Ляоян в огне и дыме: станция, церковь, в которой я молился,- все разрушено, горит! Убило на платформе двух сестер милосердия, доктора, офицера… Китайцы с плачем бегут по линии железной дороги; тянутся обозы, на мостах — Вавилон! Я с командиром полка влез на маленькую сопку, в которую еще не попадали снаряды, и оттуда смотрели. Бой на двадцать пять верст вокруг — подковой: грохот пушек, ружей, дымки, огни… Ужасное зрелище!.. Ночью с 20 на 21 августа японцы внезапно напали на наши полки в пяти верстах от нас. Произошла паника, но наши скоро оправились и сбили японцев. Эскадроны нашего полка очень хорошо держат себя в бою и панике не только не подверглись, но даже сдерживали бегущих и возвращали назад. 3-й и 4-й эскадроны наутро ходили осматривать позиции и захватили японскую амуницию: одежду, семь винтовок, перевернули их котлы с варившимся мясом. Полковник Ванновский подарил мне на память японский штык-тесак в металлических ножнах на прекрасном ремне; когда окончится война, привезу его домой. Все атаки отбиты. Японцы понесли огромные потери, да и у нас с 12 по 22 августа выбыло из строя не менее пятнадцати тысяч человек. Пришло известие, что японцы пошли спешно к Мукдену; значит, и нам, дабы не быть отрезанными, нужно идти туда же. Действительно, генерал Куропаткин приказал отходить, и мы оставили Ляоян, идем на Мукден. Лошадь моя заболела, сел в лазаретную линейку, но в ней так трясет, что не выдержал, вышел и последние три версты до Латотая шел пешком с саперным батальоном. Ночевали в фанзе покойно.

22 августа

Сегодня скорбный день — день отступления целой армии!.. Вчера мы и не подозревали, какой опасности подвергались. Японцы могли прорваться, и тогда… меня бы, вероятно, не было на свете. Была критическая минута, но наши удержались. Утром встали рано; нужно проехать до Янтая шестнадцать верст, но, когда идет армия, эти версты будут равны шестидесяти. Я ехал на козлах двуколки, а завтра поеду на Китайце! Боже мой, какие картины видел я! Ввек не забуду! Наш корпус назначен охранять отступление всей армии, поэтому наш обоз идет почти последний. Приятно сознавать, что сзади близко японцы?.. Подъезжаем к железной дороге. На пути стоят два товарных поезда. Они наполнены пушками, ранеными, но всех не поместили, и потому рядом с поездом идет обоз из китайских арб, на которых по два страдальца. Как взглянул я на них: кровь, воспаленные глаза, бледные лица, раны, стонут — не выдержал и слезы полились из глаз. Ах, война, война!.. Несут, кроме того, на носилках; здоровые солдаты везут раненых в ручных китайских тележках. Батальон пехоты охраняет поезд. За поездом несколько вагонеток, наполненных солдатскими вещами, их подталкивают пехотинцы. Кругом пути ужасное пламя: горят станционные постройки, склады, будки, рвут мосты; по дороге валяются убитые лошади, быки… Ужас!.. Внутри какая-то дрожь, на устах молитва! Тяжело… Ксенофонт рядом одно твердит: «Ох, хоть бы раз посражаться, а то на позиции были, а и выстрелить разу не пришлось!» Подъехали к станции Янтай, на которой 17 июля высадились. Все вокруг буквально кишит, кипит от войска; масса обозов и войск. Думаю, что в одном этом месте было не менее ста тысяч человек, да еще лошади, быки! Кое-как выбрались и стали биваком на огороде какого-то китайца, разбили палатки, немного отдохнули от десятидневного грома; рады, мечтали выспаться… Вдруг… бум, бум, бум… Опять пушки, ружья, снова несется на позиции артиллерия, шагает туда же пехота. В восьми верстах от нас снова бой. Значит, японцы идут за нами и параллельно нам. Думал немного отдохнуть ночью, но гром пальбы из пушек, пулеметов и ружей, а также сознание, что враг близко-близко, не дали забыться. Японцы напали на наш арьергард, чтобы прорвать его и уничтожить русские обозы, но наши удержались, и мы спаслись. Сегодня я из себя представлял довольно воинственную фигуру: подрясник подпоясал японским ремнем, на котором висит японский штык.

23-27 августа

В 6 часов утра мимо нашей палатки проехал с конвоем генерал Куропаткин, а в 8 часов выступили и мы из Янтая по направлению к Мукдену. Выехали на большую Мандаринскую дорогу и втянулись в массу обозов, движущихся по ней. Армия, более двухсот тысяч людей, несколько десятков тысяч животных, движется сразу; обозы идут в восемь рядов. Крики, брань: обоз каждой части хочет пройти вперед и потому старается сбить соседний; подолгу стоят. А что творится, когда эта масса подходит к какому-либо мостику!.. Уму непостижимо!.. Я ехал на своем Китайце — чудная лошадка, быстро бежит и, как мышь, шныряет между повозками. Переехали вброд две широких реки; сапоги мои были в воде. Весь день ничего не ел, кроме одного сухаря, голова от солнца разболелась. Наконец наступила темнота, и в 8.30 вечера мы остановились ночевать на пашне, в бороздах которой еще стояла вода — дожди замучили. Лошади прямо падают. Палатки разбивать некогда: завтра уходим в 4 часа. Солдаты нарезали гаоляну, постлали его на пашню, поставили на него походную кровать, и я, завернувшись в бурку, забылся часа на три. В 2 часа уже встал, дрожа от холода и сырости; всю ночь обозы шли; конечно, я не раздевался.

24 августа. Это великое переселение народа продолжалось. Картины те же, только гораздо больше встречалось павших животных. Китайцы разбежались, деревни почти пусты, а что осталось, солдаты берут, едят, жгут. Это китайцам невольная отплата за то, что так ужасно дорого драли раньше с нас.

24  августа мы без остановки ехали с 5 часов утра до 6.30 вечера, остановились в деревне и ночевали в фанзе.

25  августа к вечеру прибыли в Мукден и остановились биваком около городской стены под деревьями, разбили палатку, устроились, сварили кое-что поесть и, кажется, отдохнем несколько дней, а затем или далее в Телин, или снова на Ляоян. Не могу описать этого отступления; пишу кратко — некогда; хочется хотя что-нибудь записать, а главное, недостает слов изобразить пережитые картины. Одно скажу, что несколько раз, глядя на солдат, на муки их и животных, я вдруг начинал рыдать. Конечно, это не было бегство наше: под Ляояном наши хорошо сражались, но перейти всей армии на новые позиции с обозами — очень трудно! Через реку Хуанхэ, что у Мукдена, перекинуто два моста. По ним идут только войска, а обозы бегущих китайцев с женщинами, детьми, имуществом должны искать брода. И вот они со страхом лезут в воду; ослы и мулы их почти плывут; колеса все под водой; крики… Одно время мы ехали около линии железной дороги. Лежат кучи брошенных пушечных гильз; рядом с ними отдыхающая пехота раскладывает костры; солдаты роются в гильзах… и в одной куче нашли девять нестреляных снарядов. Еще минута — и они могли разорваться! Бог спас.

26  августа просидел на биваке. Видел Ляоян. Хотел поехать в эскадроны, да поднялась такая гроза, что в жизни я такой не переживал. Мы окопали палатку и отсиделись благополучно.

27  августа — день для меня счастливый: я ездил в 5-й и 6-й эскадроны, также посетил 1-й и 2-й эскадроны. Везде подолгу беседовал с солдатами: просил их быть мужественными, терпеливыми, поддерживать друг друга и утешать себя тем, что удостоились защищать отечество.

Везде служил молебны под открытым небом; все пели… Спокойствие и твердость ясно виделись у всех. О, как я рад!.. Теперь полк наш снова идет в первую боевую линию. Помоги нам, Боже! Вахмистра 6-го эскадрона Бурбу в разъезде ранили в ногу, и в темноте он заблудился в гаоляне; до сих пор, шестой день, его нет — вероятно, взят в плен или добит японцами. Жаль, я очень любил его!

О.Митрофан Сребрянский «Дневник полкового священника, служащего на дальнем востоке»

Москва, «Отчий дом», 1996 год

ПРИМЕЧАНИЯ

[*1] Церковником.

[*2] Этот мост через два дня разорвало.

[*3] Ротмистр, ныне уже умерший.

[*4] Подполковник.

[*5] Ксенофонт Самосюк — денщик о. Сребрянского.

[*6] Делопроизводитель полка.

[*7] Командир 52-го драгунского Нежинского полка.