Читайте также:
Серебрянские: одно имя и одна судьба
Дневник полкового священника. Часть 1. «Наступила минута бросить все родное…»
Дневник полкового священника. Часть 2. «Оля, родная моя Оля…»
Дневник полкового священника. Часть 3. «Держать себя честно»
Дневник полкового священника. Часть 4. Сибирские красоты.
Дневник полкового священника. Часть 5. Китай
Дневник полкового священника. Часть 6. «Бой идет со страшной силой»
О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны. Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.
|
12 сентября |
p-blagovest.narod.ru
Вчера вечером корпусной командир прислал сказать, что он просит 12-го отслужить обедницу в 8 часов утра.
Собрались, устроились. Началось богослужение, и на душе у меня было как-то легче, хотелось молиться, и так стало жаль, что все скоро кончилось…
По окончании богослужения подходит капитан Степанов и предлагает осмотреть мукденские императорские дворцы, на что получилось в штабе корпуса разрешение от их смотрителя. Конечно, я с радостью согласился; с нами пошел и Поля; всего было человек сорок. Подъезжаем к дворцам… Еще издали узнали их по желтым крышам; этот цвет, кроме императорской фамилии, никто не может употреблять. Перед главными воротами — рогатки и стоят два китайских часовых; отдали нам честь ружьями на караул; формы особой на них почти нет. Дворцы необитаемы с 1644 года; правительство ежегодно отпускает на содержание их большие суммы, но дворцы разрушаются без ремонта.
Вошли мы на первый двор. Нас встретили пять чиновников во главе со стариком смотрителем; у всех на головах красные с черными отворотами шапки, с пером сзади, а на макушке разного цвета стеклянные шарики, смотря по чину: простого стекла, белые, как молоко, красные, зеленые, золотые. Они пожали нам руки, и осмотр начался. Нас сопровождал студент Восточного института Н. А., говорящий по-китайски. Первый двор огромный, выстлан камнем, плитами. Это военный двор; здесь были парады китайским войскам; кругом он обставлен беседками прекрасной работы; особенно поразительны крыши: они сделаны из обливной черепицы разных цветов; преобладает желтый; цвета подобраны со вкусом. Но все поросло травой…
На следующих дворах нами осмотрены: 1) тронная зала — отдельное здание, кругом обнесенное прекрасной работы каменной (высечена из камня) решеткой; в него ведут три каменные невысокие лестницы; по боковым ходили мандарины, а по средней только император; на ней вместо ступеней высечен лежащий каменный дракон. В самом зале потолок, балки, стены — все покрыто чудной орнаментной работой из золота и эмали; посредине, на четырехугольном возвышении стоит вызолоченный трон, весь покрытый золотой резьбой; над ним балдахин с драконом; решетка, окружающая возвышение, из красного дерева с бронзой; к трону ведут три лесенки. Над троном золоченая доска, на которой стихами воспевается мудрость богдыхана, причем у нас рифма в конце, а у китайцев в начале строки. Все это дивное произведение китайского искусства конца ХVI столетия теперь покрыто пылью; 2) частные покои императора. Они уже разрушены и лежат здесь же в развалинах. Невозможно смотреть на эту картину без чувства жалости и возмущения; а китайцы ходят себе вполне равнодушно; 3) против тронной залы придворный храм, пустой уже: все расхищено; студент уверяет, что сами китайцы прежде всех крали; 4) затем смотрели башню «Феникса» в три этажа; в ней стоит трон императрицы, черный, из сандалового дерева, весь обломан; это посетители на память по кусочку ломают; и наши немножко взяли с собой; но у меня не поднялась рука: ведь это все-таки трон; 5) затем пошли в арсенал, где хранится библиотека и одежды царские. Осмотрели портреты императоров, рисованные двести пятьдесят лет назад, и одежды их. Одежды — это роскошь: по желтому шелку вышиты мелким жемчугом и шелками разных цветов драконы, головы животных, цветы; прямо не насмотришься, не надивишься. Поблагодарили чиновников и с чувством удивления пред древним китайским искусством и возмущения пред преступным равнодушием охранителей этих сокровищ отправились домой. Вечером долго читал письма с родины, или, как я выражаюсь, «долго жил».
13 сентября
Сегодня у китайцев начался «праздник овощей», который продолжается три дня: душу раздирающая музыка гремит с 4 часов утра и до поздней ночи, а ночью собаки стаями держатся в гаоляне, подходят к бивакам и ищут корму, и если одна найдет что-либо, то бросаются все, и начинается ужасающая травля.
К вечеру начали мы придумывать, как бы поторжественнее устроить богослужение и вынос Честного Креста Господня. Послал во 2-й эскадрон сказать вахмистру, чтобы он промыслил цветов для венка, а сам пошел к Михаилу совещаться относительно всенощной. Вахмистр принес много цветов, из которых Ксенофонт сплел очень хороший венок. В 4.30 начали мы готовиться к богослужению; решили служить у нас на биваке. Принесли два столика походных, покрыли скатертью из собрания: на одном поставили иконы и положили в цветах большой серебряный крест, две свечи, а другой стол пустой —«на него вынесем крест». В 5.30 собрались эскадроны, обозные наши воины, генерал, многие из 17-го корпуса. Погода прекрасная. Началось богослужение, и с фимиамом кадильным понеслись наши мольбы и славословия туда, в синеву небес: «Сотворившему вся!» Я сам читал стихиры и канон. Невыразимо хорошо, покойно было на душе. Особенно умилительно было, когда под открытым небом, уже при мерцании звезд опустились все на колени и запели: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко». Все прикладывались ко кресту.
Завтра здесь же обедница. Слава Господу, что погода была хорошая, и мы беспрепятственно совершили богослужение и поклонились святому Кресту. По окончании всенощной подходит под благословение с соседнего бивака инженерный солдат, уже пожилой, из запаса, и со слезами говорит: «Уж как я рад, что был на службе-то! Ведь это первый раз после ухода из России. Да уж как торжественно было! Ведь и мы христиане: помолиться-то вот как хочется!»
14 сентября
www.vokrugsveta.ru
Погода по милости Божией очень тихая, даже свечи горели пред иконами! К нам помолиться пришли также саперы и инженеры, наши соседи, человек двести, да еще наши, так что молящихся было весьма много. Отслужили обедницу; с великим воодушевлением все пели «Кресту Твоему». Проповедь я говорил о том, какие мысли и чувствования должны наполнять наши души при виде и лобызании Честнаго Креста и распятого на нем Господа, а также передал историю праздника. По окончании богослужения, при пении «Кресту Твоему» и «Спаси, Господи», подходили прикладываться молящиеся и я каждого благословлял.
Так радостна была служба, так ободрительна для воинов, что решил во что бы то ни стало отправиться и в дальние наши эскадроны, 3-й и 4-й, занимающие передовую линию аванпостов, прямо против японцев, в 30 верстах от нас по направлению к Ляояну. В 12 часов дня я, Бузинов2, Михайло и небольшой конвой, благословясь, отправились в путь далекий. Сначала решили поехать в 3-й эскадрон — двадцать пять верст по Мандаринской дороге. Едем тою же дорогой, что и отступали. Переехали понтонный мост через реку Хуанхэ. Как живо вспомнились мне картины тогдашней бедственной переправы несчастных китайцев через эту реку! Теперь они свободно переезжают ее по известному броду-отмели, а тогда ведь были дожди, многоводье и река бурлила. Страшно взглянуть на эту дорогу. Ужасные, глубокие колдобины теперь сухие. Что же было тогда? Дрожь пробегает по телу!
Проезжаем знакомые деревни… Ей-ей, хочется плакать! Они почти совершенно пусты, а деревни были богатые, с постоялыми дворами, лавками, заводами. Теперь все мертво здесь. Только иногда встретится единичный китаец, сидящий на корточках в окне фанзы, опустив голову, да собаки лежат, как верные стражи, у своих фанз, но лаем уже не встречают: они лежат от голода почти без движения. Многие фанзы разрушены и в дождливое время пошли на костры. Ничто не действует на душу более угнетающе, как эта мертвенность: как будто приготовлена огромная могила для многих тысяч людей! Да это, без сомнения, и будет; китайцы потому и разбежались, что скоро бой. А мы все едем и едем. Незаметно для самих себя бодрим лошадок, да и кони рвутся, будто тоже испытывают тоску, как и мы. По пути проезжаем различные пехотные и артиллерийские укрепления, с колючим кустарником, проволокой, волчьими ямами. Пушки уже смотрят вперед, откуда вот-вот пожалуют гости… Часовые осматривают каждого проходящего, а китайцев с арбами и вовсе не пропускают к Ляояну.
Деревня Сахепу… Поворачиваем вправо от нее и через три версты въезжаем уже во двор фанзы, занимаемой полковником Ванновским. Солдаты эскадрона радостно нас приветствуют. Смотрю на часы: 2 часа 10 минут, значит, двадцать пять верст мы ехали два часа с четвертью — быстро летели.
Хозяева очень радушно встретили нас, радуясь, что перед боем и среди треволнений аванпостной службы могут подкрепить себя молитвой. Сейчас же вымели двор, устроились, и я отслужил обедницу; во время целования креста я каждого благословил. Затем В 4.30 выехали в 4-й эскадрон, в деревню Линшипу, в пяти верстах от 3-го эскадрона.
От 3-го эскадрона дорога пошла весьма интересная уже тем одним, что мы едем по линии наших передовых постов, то есть по правую сторону от нас русские, а по левую — японцы; русских уже нет ни одного солдата. По линии Мандаринской дороги многое вытоптано, но здесь, в стороне от дороги, масса всего. Кое-где китайцы жнут… Мирно беседуем… Вдруг окрик: «Стой! Кто едет?!» «Свои»,— отвечаем. Смотрю на стене забора стоит солдат с ружьем; он зорко высматривает впереди врага, подозрительно оглядывая и нас: не японцы ли мы. Через триста шагов опять окрик, и так дальше. Везде эта «живая» граница кричит: «Стой!»; мы отвечаем: «Свои», и продолжаем путь.
Река Шахэ; железнодорожный мост сожжен; на нем стоит часовой и смотрит вперед через реку. Наконец и Линшипу. Здесь находится капитан аванпостной роты, что занимает посты на протяжении трех верст, да наш полуэскадрон. Позиции нет; обязанность их — высмотреть врага, его движение, немного пострелять и отойти к своим, в двух верстах отсюда; то же должен сделать и наш эскадрон, а теперь он каждый час высылает восемь разъездов день и ночь. Вот жизнь-то трудовая, и каждую минуту жди внезапного нападения из таинственного «впереди»! Каждую ночь лошади стоят оседланы, повозки запряжены, вещи уложены, люди лежат в полной амуниции, чтобы по первому выстрелу с какого-либо поста скорее выступать на ближайшую позицию… Вот какую жизнь ведут наши мученики на аванпостах! А нервы до чего доходят! В тихом ночном воздухе вдруг топнет сильно лошадь копытом о землю, уже вскочили дежурные, у всех вопрос: «Кажется, выстрел?»
Встреча с ротмистром Калининым, офицерами, солдатами была прямо братская: будто сто лет не видались; да и впрямь давно — с 12 августа. Поскорей размели местечко на огороде, и здесь тоже отслужил обедницу и молебен святому Александру Невскому. Служили уже в темноте, при блеске звезд; ярко горела свеча; далеко-далеко разносилось наше общее пение и молитвы… может быть, и до японцев; казалось, вот в том гаоляне за речкой притаились и они!.. Окончилась служба, благословил каждого, и сейчас же раздалась команда: «Седлай лошадей на ночь… Отправляйся, разъезды… Постарайтесь перебраться за реку вперед и осмотрите что можно подальше… Запрягай повозки… Дежурная часть стрелков под командой унтер-офицера Власова изготовься… Привести вьючных лошадей во двор… Часовые на посты!»
Я остался здесь ночевать, а завтра утром поеду во 2-й полуэскадрон. Пришли в фанзу, подкрепились чаем, беседуя, что от такой жизни немудрено заболеть и нервами. Подали записку от полковника Х.: «Этой ночью на наши посты ожидается нападение японцев». Вот тебе и раз! «Почти каждый день получаем подобные предупреждения. Поживи-ка так бессменно две-три недели — с ума сойдешь! Право, сражение лучше»,— говорят офицеры.
В 11 часов ночи Калинин пошел поверять посты и меня взял с собою. Луна взошла и осветила окрестности. «Ну, слава Богу,— говорит Калинин,— до сих пор не напали; теперь, при свете луны, уже не то». Вышли из деревни, идем берегом речки, другая сторона которой японская. Тишина мертвая… Вдруг громкий окрик: «Стой, кто идет?» «Свои»,— отвечаем. «Пропуск!»— снова голос. Калинин вполголоса говорит: «Ружье» (пароль на сегодня), и мы проходим. И стоит часовой день и ночь в этой страсти, каждую минуту ожидая пули из той смутной дали, куда он вперил взоры, зато за ним спит покойно многотысячная армия, а за нею и вся Русь, святая родина, отцы, матери, жены, дети, братья, сестры… Ну, как мне жаль этих одиночек часовых и как же не поехать утешить, ободрить этих героев?.. Приходим в кумирню. В ней находится начальник поста капитан С., симпатичный человек… На дворе человек тридцать солдат в шинелях и при полной боевой амуниции лежат и сидят у костра на земле, отдыхают. Побеседовали; капитан уверял, что нападения не будет сегодня. Между прочим, он рассказал: «Вот так, как и теперь, стояли мы на аванпостах 24 августа. Вдруг на сопке перед нами появились японцы — офицеры, солдаты… Мы схватили ружья, приготовились дать залп, только видим, что японцы снимают фуражки и очень любезно кланяются нам. Ну, знаете, не налегла рука стрелять по ним; видя их приветствие, и мы тоже сняли фуражки и с своей стороны раскланялись, после чего они уехали за сопку».
upload.wikimedia.org Русско-японская война
Простились мы с капитаном и отправились восвояси… Возвратились… Опять пьем чай. «Вот, так до утра,— говорят офицеры,— промаешься, а утром уже уснем!» Приезжают разъезды, входят, докладывают, что ничего подозрительного не встретили, и уезжают вновь. Слышим артиллерийский выстрел, другой, третий… Выбежали на двор; я уже велел Михайлу готовить лошадей. Но с поста прислали сказать, что это, кажется, у генерала Грекова, а у нас все спокойно; и мы вернулись. Все-таки мы прилегли одетые. Я завернулся в бурку, подложил под голову накидку и лег, но заснуть не мог. Только под утро забылся немного!
15 сентября
В 6 часов встал… Погода хорошая: ветерок, солнышко греет. Очередной разъезд оседлал коней, и я с Михаилом к нему присоединился. Поехали во 2-й полуэскадрон. Впереди унтер-офицер Повпыка, за ним я, потом Михайло и солдаты разъезда — три человека. Я задремал: пригрело солнышко, а Китаец так мерно покачивает; не помню, как закрылись глаза. Моя лошадка по езде и кротости — прямо восторг, можно отдаться в ее волю. Что за смышленая лошадка! Если выезжаем на плохую дорогу, где камни и ямы, тогда я совсем опускаю поводья и она идет, наклонивши голову почти до земли, зорко осматривает каждый камешек и ямочку, ни за что не оступится, а строевые лошади обрезают себе ноги, калечатся.
«Батюшка!— слышу голос унтер-офицера Повпыки.— Вот видите, вправо озеро, посмотрите, сколько на нем диких уток!» Оглянулся я: действительно, порядочное озеро сплошь покрыто утками. Подскакал Повпыка к озеру, зашушукал, загикал, и поднялась с озера туча уток, как у нас стаи галок и ворон.
В 8 часов приехали и здесь на дворе фанзы устроили место для богослужения. Отправил обедницу и молебен и также всех благословил. От души сказал я «слава Богу», когда отслужил здесь. Мне невыразимо хотелось посетить эти эскадроны: ведь сражения вот-вот начнутся, и тогда эскадронов не поймаешь — каждый день передвигают! Теперь весь полк Господь помог мне, так сказать, приготовить молитвенно к бою. С 25 августа и до сего дня в 1, 2, 3, 5 и 6-м эскадронах служил по нескольку раз, а сегодня и в 4-м эскадроне.
После служения офицеры Тимофеев и Легейда попотчевали меня сыром, напоили прекрасным кофеем и чаем. В 11.30 утра возвратился я в деревню Линшипу, где ротмистр Калинин дал мне конвой небольшой, и мы тронулись в обратный путь к Мукдену. Едем по линии железной дороги. Мертво все кругом: поезда не ходят, оставшиеся рельсы заржавели; сигнальные столбы, семафоры — все это болтается, развинтилось, стучит; будки, станция Шахэ — пустые, без окон и дверей: ни души, только ветер свищет. А ветер сильный поднялся, потом перешел почти в бурю, вздымая тучи пыли; спасибо, нам в спину. Первые десять верст мы еще встречали наши посты и заставы; а потом ехали верст двенадцать, не видя буквально ни одного солдата, только манзы кое-где работают в полях, да проволока на телеграфных столбах так жалобно стонет от ветра, что сердце надрывается!..
Проехавши верст пятнадцать, слезли с коней, дали им вздохнуть, немного провели в поводу, попоили, а потом опять сели и уже до реки Хуанхэ не останавливались. Видели массу гусей диких рядом подле дороги… Сделав верст двадцать, опять стали встречать наши войска и укрепления. Переехали вброд приток Хуанхэ, потом по понтонному мосту и самую реку и в 4 часа вечера прибыли к своему биваку.
Приятно было раздеться, умыться, закусить и попить чайку, а то от пыли горло пересохло! Рано лег, едва дождался кровати, лег с радостью на душе, что Господь помог мне совершить доброе дело.
16 сентября
Ночью была прямо буря. В палатке нашей все покрыто пылью, и она едва держится. Утром принялся за писание, и так до самого обеда. Пришла телеграмма, что церковь нашу привезли из Харбина. Когда начались страшные дожди, служить литургию не было никакой возможности, поэтому на время дождей и для того, чтобы не потерять церкви в дороге по страшной грязи, мы и отправили ее на хранение в Харбин. Затем ляоянские сражения, отступление, и вот теперь получилась возможность служить. Какая радость! Решил завтра же отслужить святую литургию; кстати, и именинниц много, да и с 19 июня я не приобщался Святых Таин.
flot.com
В 3 часа дня принесли «жизнь»— письма. Спасибо писавшим! Сегодня весь день буря. Вечером отправился на прогулку и про себя отслужил утреню, прочитал каноны. Просто не верится, что завтра я буду служить святую литургию… Господи, хотя бы завтра была хорошая погода!
17 сентября
Всю ночь была буря с дождем. Утром стихло, но дождь еще немного идет; решаемся все-таки поставить церковь и служить. В соседней фанзе Ксенофонт ухитрился испечь просфоры с таким, однако, закалом, что едва можно жевать; сегодня же купили хмелю вместо дрожжей, чтобы к воскресенью вышли просфоры получше. В 9.30 утра церковь поставили, очень красивая вышла: не могу насмотреться. Пришли эскадроны и наши обозные. Я церковь убрал как мог. В углу вбили кол и к нему доску — это жертвенник, покрыл его красною скатертью и салфеточкой, поставил на него иконочку-складень, подношение 36-й дивизии, и свечу. На престол поставил полковую икону, пред нею две свечи в высоких подсвечниках, по сторонам святого антиминса кресты: великой княгини и поднесенный мне духовными детьми города Орла. Вышло так уютно, что не только я, но и решительно все, кто приходил к нам молиться, в восторге. Войдешь в церковку эту и забудешь, что это Китай, Мукден, война… Как будто на мгновение перенесся в родную Россию!
Совершил проскомидию; наконец-то помянул всех живых и усопших, за которых привык молиться в своем родном храме, особенно именинниц! Как отрадно было служить! И как милосерд Господь: только началась литургия, дождь прекратился и засияло солнышко! У всех заметно приподнято было настроение духа; воодушевленно пели солдатики!
После литургии отслужил краткий молебен святым мученицам; ведь у нас и в полку, и родных, и знакомых много именинниц, дай Бог им здоровья! После обеда к нам приехали дорогие гости: генерал Цуриков и военные агенты, болгарский и прусский майоры, очень милые люди; сейчас же с нас сняли фотографии у походной церкви.
В 3.30 дня поехал я проведать соседа батюшку; говорю Михаилу: «Я поеду один: всего ведь две версты». И что же? Оглянулся, смотрю: в отдалении идет Михайло. «Ты зачем?»— спрашиваю я. «Никак не могу вас отпустить одного, хотя и близко»,— отвечает он, так и проводил меня до нежинского бивака.
18 сентября
Вчера вечером и сегодня утром отправился в церковь читать правило. Как тихо и мирно в ней! Полный отдых душевный. Вдруг где-то недалеко раздался ружейный выстрел, и пуля просвистела через бивак между нашей и командирской палаткой. Теряемся, кто мог выстрелить. Хунхузы? Едва ли: днем и притом очень близко от бивака не посмели бы. Вернее всего, какой-либо солдат на соседнем биваке чистил ружье, а патрон вынуть забыл. Вот и спас Господь нас. Мы положительно удивляемся, как пуля пролетела весь бивак и никого не задела, а многие солдаты слышали ее свист. Чудо! Вот, подумаешь, сколько раз Господь спасает людей от разных бед, а они и не замечают! Как же справедливы святые отцы, настойчиво требуя от людей «трезвения», внимания ко всему, что творится внутри и вне их существа! Тогда наполовину меньше было бы неверующих!
Сегодня будем служить всенощную, первую в походной церкви; всех известил; в 5.30 вечера назначили служение.
Возвращаются китайцы с полей оборванные, грязные — жаль смотреть… Я дал самому маленькому серебряный пятачок. И что же? Как грибы, откуда-то выросли китайчата, и все маленькие, пришлось оделять всех, пока пятачки вышли. Спрятал кошелек и показываю знаками, что больше нет денег, но они не верят и пустились на хитрости: начинают показывать мне разные болячки на теле, говоря: «Ломайло», то есть «мы больны». Рассмеялся я; пришлось «вылечить» и «больных»! Ах, дети, дети!.. Везде-то они одинаковы: веселы, доверчивы, просты; около нашего бивака прыгают, резвятся. Им нет заботы, что завтра, быть может, пожалует сюда «япон», начнется «бум, бум» и заговорят «пилюли» (пушки). Соберется толпа китайчат, среди них немного и забудешься.
img-fotki.yandex.ru
Сегодня во время обеда к столу подошел довольно приличный китаец с трехструнной бандурой, с ним его дочка, девочка лет шести-семи; отлично причесана на три косы с розовыми бантиками, и щечки немного нарумянены (это обычай всех китаянок); одета она в пестрое платьице, симпатичная девочка; тоже, как и отец, отдала нам честь по-военному. Китаец попросил позволения девочке спеть нам. Командир разрешил, и мы слушали оригинальный концерт: отец очень спокойно играл что-то грустное на бандуре, а дочка пела. Очевидно, слух у нее прекрасный и голос ангельский, но поет в нос, как у них полагается. Всем нам очень приятно было видеть эту пару. У отца необычайно добродушное лицо, и с дочкой он обращается весьма нежно; вероятно, заставила нужда. Мы дали им два рубля.
В 5 часов все приготовил для служения; собрались все наши прежние посетители и соседи; служба началась… Почему-то мне казалось, что так торжественно мы ни разу не служили: все выходило как-то ладно, даже пение! Каждение совершал я вокруг всей церкви; и как сильно действовало тогда на душу пение: «Вся премудростию сотворил еси», «Слава Ти, Господи, сотворившему вся», когда все сотворенное: небо и земля, люди, животные, злаки, трава, деревья — все здесь же перед глазами! Дым кадильный несся прямо на небо, и с ним наше общее от души «аллилуйя» (слава Тебе) Господу за все. Я сам читал стихиры, канон — Михайло, я же держал Евангелие в руках вместо аналогия; солдатики подходят, прикладываются, а рядом поют и поют: «Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила, Ты мой Бог, Ты мое радование… Нашу нищету посети… слава силе Твоей, Господи!..» Ведь эти слова надо здесь выслушать, на войне, когда, быть может, сейчас ничто человеческое уже нам не поможет, а только Сила наша — Бог! А певчие уже поют: «Очисти мя, Спасе, многа бо беззакония моя, из глубины зол возведи, молюся… направи на стезю заповедей Твоих». Господи! Да можно ли слушать все это без умиления? Нагрешили мы и крайнего отвращения Твоего достойны, Господи, но очисти, Спаситель, нашими страданиями грехи дорогого отечества: не ропщем, терпим, смиряемся, благодарим; только прости и воззови «всех и вся» из глубины падения к новой, Тебе угодной, жизни! Окончились и наши нощныя славословия и мольбы! Взошла луна, осветила своим таинственным светом нашу церковку. И стоит она как «пристань тихая» среди военного моря и зовет всех к себе для подкрепления сил душевных и телесных, для успокоения! Читать правило пошел опять в церковь…
Погода хорошая, теплая. Мы не только отдохнули, но даже поправились. Вчера, отслуживши святую литургию, под чудным впечатлением пережитого душевного удовольствия я послал устроительнице церкви ее высочеству великой княгине Елисавете Феодоровне телеграмму и получил сегодня следующий ответ: «Мукден. Священнику Митрофану Сребрянскому. Так счастлива, что могли помолиться в походном храме; с Вами в молитвенном единении, помоги Господь вам всем! Елисавета». Да благословит ее высочество Господь Своею благодатию!
19—22 сентября
Сегодня воскресенье. С великою радостию готовился я к служению святой литургии. В 9 часов началась служба; присутствовали корпусной командир, бригадный, наши эскадроны, саперы, инженерный парк и штаб 17-го корпуса. Погода была прекрасная, и все способствовало нашему празднованию. Проповедь говорил на Евангелие, что и нам, подобно древним подвижникам, в походе надобно терпеть голод, холод, зной, жажду. Они, угождая Богу, смиряли себя постом и другими подвигами, а мы хотя немного теперь потерпим. После литургии корнет Крупский снимал фотографию с церкви и меня в облачении. В час дня закусил, а в 2 часа я с Михаилом уже ехали в эскадроны. В 3 часа отслужил в 6-м эскадроне и немедленно выехал в 5-й эскадрон, стоящий в восьми верстах, чтобы и там отслужить и до темноты успеть вернуться на бивак. Едем, проехали уже верст пять, смотрим: облако пыли навстречу, оказывается, это 5-й эскадрон идет на новую стоянку; пришлось вернуться домой. Вечером пришло известие, что пропавший вольноопределяющийся Рукавишников нашелся в госпитале на излечении. Когда он потерял дорогу и остался один среди поля, на него напали хунхузы и ранили в руку. Лошадь сбросила его и убежала. От потери крови он потерял сознание. Пехота нашла его в гаоляне; рана уже загнила и началась гангрена; теперь палец отрезали, и он поправляется.
Сижу пишу дневник… Что же это долго не идет ко мне приятель мой? Значит, не видел, как я приехал, а лепешечка овсяная ему уже готова. Приятель мой — это Коська, вороной жеребеночек, которым на походе подарила нас обозная лошадь; совершенно ручной и любимец всех. Солдаты наперерыв кормят его из рук хлебом, делятся сухарем, обнимаются с ним, играют. Между прочим, он очень хорошо знает нашу палатку и частенько проведывает: подойдет, просунет голову и шевелит губами, будто говорит: «Здравствуй, дай же мою любимую лепешечку!» Ну, что делать, для себя купил овсяные галетки, но с другом поделиться рад. Встаю, он кладет мне голову на плечо; пошепчемся немного, поглажу его, а потом достаю лакомство. Ведь вот, кажется, пустяк, а на самом деле жеребеночек скрашивает нашу жизнь, как малое дитя: все любят и занимаются им. Упомянул о галетках… Это все благодаря Экономическому обществу господ офицеров гвардейского корпуса: буквально благодеяние для армии. Когда придут вагоны с товаром, то все спешат запастись необходимым: сахаром, вином, консервами, конфектами, сухарями, обувью, одеждою, чаем, закусками и пр. Цены самые умеренные; жаль только, что как раскупят товар, то долго ждать приходится. Я купил себе верблюжьи чулки спать ночью в них, калоши теплые, сухари, конфекты к чаю, лимоны. Армия пошла в наступление, и дня через три пойдем и мы; надо приберечь купленное.
Вечером вдруг стало холодно, и утром 20-го пришлось облачиться опять во все теплое: страшный ветер и холод с дождем. Ехать никуда немыслимо было, и я весь день просидел в палатке, читал, а чтобы иметь возможность писать, брал мой чайник с горячей водой, нагревал руки и потом уже брался за перо. Днем приезжал к нам дорогой А. А. Цуриков с фотографом-солдатом, и мы снялись на биваке и с эскадроном. 21-го ночь была страшно холодная, мороз три градуса. Ничего, пережили, укрылись потеплее и спали. Утром пришел приказ генерала Куропаткина о наступлении с приглашением отслужить во всех частях молебны. Господи, каким оживлением повеяло в армии от этого приказа! В 3 часа дня служил молебен о победе в саперном батальоне и инженерном парке, говорил небольшую проповедь, приглашая поусердней помолиться о благодатной небесной помощи при наступлении нашем. В 4 часа в своей церкви отслужил тоже молебен половине своего полка. Благослови нас, Господи, победой! Ночь опять была морозная: вода замерзла, все побелело вокруг, мы не раздевались.
22-го с раннего утра пошла наша армия в наступление на японцев; ушли и наши эскадроны; скоро двинемся и мы.
23 и 24 сентября
Ночью по-прежнему мороз; но как свыклись с жарою и дождями, так и теперь начинаем свыкаться с морозами: привык уже и спать одевшись. Сегодня утром прочитал канон святого Андрея Критского в русском переводе, не утерпел и предложил одному очень образованному господину, с которым я познакомился в Мукдене в штабе, дабы он понял, как чудно содержание наших книг богослужебных. И что же? Проходит час-другой времени, приносит этот господин мне книжечку и отдает со словами: «Нет, батюшка, что-то не понял я этого канона!» С грустью до боли положил я на походный столик заветную книжечку и вышел прогуляться. Прихожу в палатку. Книжки на столе нет. Ищу. Нет ее, неужели пропала? Иду в обоз, смотрю: под двуколкой, на чумизе лежит Ксенофонт и читает… канон покаянный. Это он убирал палатку и, заинтересовавшись книгой, взял. «Что же, нравится?»— спрашиваю. «Ох, батюшка, и в жизни-то лучше не читал; больно хороша: вся душа растаяла читавши. Какие мы грешники! Слава Богу, что теперь хоть немного страдаем!»— отвечает. Это факт. Видно, Господу угодно было, чтобы два человека совершенно разного образования и положения высказали свое мнение относительно одной и той же книги! Вот оно, мнение простеца, своего рода «рыбаря». Он прост душой и в простоте своей при этом чтении скорей и ближе почувствовал Бога как Отца и сознал себя как грешного сына.
Сегодня у нас в палатке все наши пили кофе и чай, оживленно вспоминали каждый что-либо из своей жизни, а главное, строили предположения о войне: скоро ли она окончится, скоро ли начнутся новые бои. Ждем каждую минуту начала сражения. Наши войска сегодня достигли Янтая, а может быть, и прошли его. Во время обеда слышим голос с дороги: «Капетана, капетана, ломайло!» Оглянулись: стоит молодой китаец торговец, держит в руках корзину и показывает, что его ограбили солдаты. Пошли мы с Ник. Вл. Букреевым разобрать это дело. Китаец сейчас же указал на пятерых наших солдат, что они во время фуражировки в поле отняли у него бумагу, табак и груши. Обыск подтвердил справедливость жалобы, и солдатам предстоял суд, но они умоляли наказать их домашним образом и клялись больше никогда не делать подобного. Китаец торжествовал: ему заплатили убытки и сказали, что вот сейчас солдат еще и накажут. Собралось уже несколько китайцев. Мы думали, что им доставит большое удовлетворение, но случилось совсем неожиданное: получивши деньги, они совершенно были довольны и, услышавши о наказании солдат, сразу все стали на колени и завыли неистово, умоляя «капетана», то есть подполковника Букреева, не наказывать солдат.
Теперь, мол, война, что ж делать? Мы-де не обижаемся и довольны деньгами. При этом один даже плакал. Меня эта сцена поразила: никак не думал я, чтобы китайцы могли так поступить, будучи действительно обижены. Да, верно слово апостола, что в каждом народе есть люди, угодные Богу по делам своим. Ночь надвигается; подул уже холодный ветер. Побежал поскорей в палатку, надел теплый подрясник и калоши. Сегодня как-то грустно вечером: звездочек не видно, небо покрыто облаками, в воздухе пыль и дым от костров. Все время идут мимо нас войска на Ляоян. 24-е; ночь спали плохо; от холода лошади срывались с коновязи и носились по биваку; одна даже налетела на нашу палатку и оборвала веревку. Утро серое; сильный ветер потом перешел в бурю; тучи пыли; холодно. Страшно беспокоюсь, как бы не сорвало церковь нашу. В 11 часов утра раздались впереди залпы пушек, и теперь пальба идет без перерыва. Началось!.. Господи, умилосердись над нами, грешными, благослови и помоги нам!
25 сентября
Утро самое оживленное: по всему биваку топот, солдаты с веселым смехом трепака задают, хлопают руками, колотят друг друга по бокам, им вторят прозябшие лошади, а музыкант один на всех — господин Мороз, Красный нос! Вы скажете, уныние у нас! Ни-ни: везде смех, прибаутки. Ведь мороз русскому человеку родной брат и надежный союзник против врагов. Целый день у нас по случаю мороза веселие велие, прямо смех пронимает наших воинов при виде проезжающих господ офицеров в папахах. Ну и папахи же есть: прямо Эйфелевы башни! Что-то невероятное: из одной свободно можно сделать две; и ведь нарочно такие заказывают: воображают, что это красиво и воинственно.
Сегодня великий святой день — память преподобного Сергия Радонежского, и мы, несмотря на мороз, молились в своей церкви, пели молебен преподобному и величание пред иконой, написанной с внешней стороны церкви. На этой иконе святой Сергий благословляет великого князя Димитрия Донского на битву с Мамаем. Это благословение низвело тогда благодать Божию на русское войско! А теперь? Да, и теперь против нас поднялись родичи татар — японцы. «О преподобный, помоги же молитвами твоими нам победить врага, дабы мир скорей нисшел на землю!» С такими чувствами мы молились в нашей церковке. Поздравил именинника — поручика Сергея Шаумана, прибрал в церкви и скорее в палатку греться — пить чай, а главное, отогреть руки. Однако придется оставить способ отогревания рук горячим чайником: один штабной чиновник сказал мне, что от этого может быть ревматизм в руках. Сижу, согрелся; ноги поставил на скамеечку; и так хорошо: не хочется вставать; взял книжку и начал читать. Обедали так, как будто за нами погоня: глотали скорей, уже не думая о том, хорошо или худо разжевали, а только бы не застыло сало и суп. Что бы сказали доктора, милая моя супруга, увидавши, как их батюшка управляется с обедом?! Но доктора с нами за одним столом, сами глотают вовсю, а любящие существа далеко-далеко: не увидят! Да и, принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, простят. Слава Богу, мы все на биваке совершенно здоровы. Завтра воскресенье и память святого Иоанна Богослова; как бы хотелось отслужить литургию, но просфорный вопрос здесь первой важности. Соседи-саперы уехали, печку их китайцы развалили, и Михаил объехал весь город, вокзал и ничего не добился; так, с грустью в сердце решаю отслужить сегодня всенощную, а завтра обедницу.
Стою около церковной двуколки, делюсь печалью своею с друзьями своими Ксенофонтом и Михаилом. Вдруг солдат Нечаев говорит: «Батюшка, да вы не беспокойтесь, мы сейчас сделаем печь, и просфоры будут. Ведь Галкин печник!» Не верю, конечно, такому счастью, но благословляю. Сейчас же мои «печники» разобрали часть кладбищенской ограды и в канаве вырыли четырехугольную яму, выложили кирпичом, засыпали сверху землею, сделали трубу — все как следует — и через час затопили. Ксенофонт поставил тесто, а в 9.30 вечера принес уже в палатку горячие просфоры. Я прямо изумился: не верю глазам, а он говорит: «Да вы посмотрите, батюшка: печка такая вышла, что и пирог и хлеб можно испечь!» Да, удивительные наши солдаты! Благослови их, Боже! Радостно пошел я служить всенощную; снова понеслись от наших грешных устен мольбы и славословия Творцу всех и величание святому апостолу Христову Иоанну Богослову. Полюбил я свою церковку. Стою в ней один после службы или вечером при свете восковой свечи, и вдруг легко станет на душе, как будто я не в Маньчжурии, а там… дома! Вот и сегодня вечером я в ней. Ветер колышет полотняные иконы: шелестят они, изображения святых движутся, будто оживают они, святые, и тихо-тихо говорят. Все кругом замерло. Господь послал с небес Свое покрывало на уставших людей — сон, только дневальные едва слышно позвякивают шпорами. Вдруг рядом дикий вопль: «У-у-у-у!» Вздрогнул. Это сова завопила на кладбище. Пора, значит, проведать постельку. Получил телеграмму от ее высочества из Сергиева Посада такую: «Молитвенно со всеми вами; только что молилась за обедней и молебном о даровании победы; храни вас Господь и святой угодник. Елисавета». Нет слов выразить, как все мы благодарны великой княгине за ее истинно материнское к нам отношение.