Дневник полкового священника. Китай

Читайте также:

Серебрянские: одно имя и одна судьба

Дневник полкового священника. Часть 4. Сибирские красоты.

Дневник полкового священника. Часть 1. «Наступила минута бросить все родное…»

Дневник полкового священника. Часть 2. «Оля, родная моя Оля…»

Дневник полкового священника. Часть 3. «Держать себя честно»

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны . Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.

9 июля

Русско-японская война. Отец Митрофан, Ксенофонт (сидит) и МихаилВ Маньчжурии. 1905 год. Фото: juliafotki fotki.yandex.ru

Станция Могзон… Население бурятское и названия станций бурятские — Сохоидо, Хушенго, Харагун и пр. Только что спустились с Байкальских гор, как снова подъем на Яблоновые. На спуске с хребта, через который прорыт туннель, стоит станция Яблоновая, очень красиво убранная цветниками, беседками, павильонами, фонтанами, но… плодового дерева — ни одного! В этой стране ни яблонь, ни груш, ни вишен нет — не вызревают. Природа прежняя, только интересен подъем на Яблоновый хребет и туннель, в котором мы были в полной тьме, так что я зажигал спичку. На одной стороне туннеля написано большими черными буквами: «К Великому океану», а с другой: «К Атлантическому океану». Перед самой Читой проезжали по берегу интересного озера Кинон, рыба которого, преимущественно караси, несъедобна, полна глистов, и люди, поевши ее, болеют. Озеро имеет в длину верст пять, в ширину — одну версту. В Читу приехали в 9.30 вечера, темно, города не видно. Начались земли забайкальских казаков.

10 июля

Станция Адриановка. Переезд был очень интересный: поднимались зигзагами — петлями на гору и также спускались, так что буквально было три пути параллельно один другому. Спустившись с этой горы, на которой было несколько огромных каменных коридоров, едем по длиннейшей долине, покрытой травой, на которой пасутся бесчисленные стада коров, овец, лошадей и верблюдов, принадлежащих бурятам. Завтра утром Маньчжурия. Прощай, милая, дорогая Россия, святая родина, когда-то я тебя увижу?

11 июля

В 9 часов утра за станцией Мациевская переехали границу России и Маньчжурии. Замерло сердце, и я невольно перекрестился: благослови, Господи, пришествие наше в эту страну миром! Началась степь Гоби, в этой ее части она жизненна, то есть хорошая трава, и монголы пасут здесь массы скота.

Сегодня встретили стадо двугорбых верблюдов, голов сто, пять из них лежали на самом полотне, едва не задавили. По степи масса сурков, по-местному «тарабанов»: желтые, большие, немного меньше зайца, сидят у своих нор, посвистывают, резвятся на траве недалеко от поезда и на нас — никакого внимания; их тысячи, усеяна вся степь.

В 11 часов утра подъехали к станции Маньчжурия; хотели отслужить здесь обедницу, но на станции такое столпотворение, что сколько ни бегали, а места для богослужения не нашли, времени же дано было только час; так и остались без службы. Правда, здесь есть церковь-школа, но священник уехал в Харбин и без него не позволяли открыть храм. Назначена была дневка, однако отменили — получена депеша: «Спешить, каждая минута дорога», и мы сегодня же должны выехать отсюда в 9 часов вечера по харбинскому времени. В 3 часа дня посланный от Красного Креста просит немедленно похоронить умершего уже четыре дня назад санитара. Иду… вынес покойника из усыпальницы в церковь, отпел и проводил на кладбище.

Началось мое дело маньчжурское — похороны; вероятно, это будет здесь главная треба. Везут обратно массу больных солдат, все больше желудочными болезнями; прошли два вагона с душевно больными солдатами. Везде китайцы грязные, загорелые, как уголь, передняя половина головы выбрита, и косы, косы. Шапок и шляп почти не носят, а косу завертывают кругом головы, ветер треплет волосы, и получается странная фигура. Здесь же гарцуют на своих маленьких лохматках монголы, не менее грязные! Впрочем, это я говорю про внешний вид; все же они, кажется, добродушно относятся к русским, влезают в вагон к солдатам, шутят с ними, подходят к нам, треплют по плечу, говоря: «Ходя шанго», то есть друг хороший; все им отвечают тем же. Подходят ко мне, берут меня за руку и говорят, что я им «шибко шанго», то есть очень нравлюсь, берут в руки крест и опять «шанго» и, чтобы сделать мне удовольствие, крестятся! Подали поезд — роскошный вагон первого класса международного общества; мне отвели отдельное купе.

12 июля

Держим путь степью Гоби, или Шамо, а лучше сказать, пустыней. Проехали вот уже почти триста верст, и никакого признака жилья человеческого, жидкая трава да песчаные холмы! Кое-где встречаются изредка пять-десять тощих деревьев; ни человека, ни зверя, ни птицы, кроме орлов да воронов, которые куда-то летят. Как скучно без галок, их уже давно мы не видим, воробьев тоже нет, только мухи, вероятно по всей вселенной одни и те же; и здесь их масса!

От станции Маньчжурия стража еще усилена, очень часто стоят и идут часовые и появляются разъезды пограничников, да везде по линии на определенном расстоянии стоят сигнальные столбы, обмотанные соломой, к которым привязана бутылка с нефтью. В случае нападения хунхузов в опасном месте зажигают сигнальный столб, и с других пунктов стража стремится к этому месту на выручку. С Маньчжурии нашим солдатам роздали боевые патроны и на ночь назначается дежурная часть, то есть человек двадцать с заряженными винтовками не спят, чтобы в случае нападения отразить врага, а нападений на дорогу и воинские поезда было уже несколько. Наш вагон до окон блиндирован, так что спим покойно: пуля не пробьет; окна завешиваем шторами, чтобы не было видно снаружи огня.

Хайлар — это просто китайская деревня, и ничего замечательного нет. Станция Акэши памятна по прошлой войне. Она окружена сопками, и здесь в то время был самый сильный бой у генерала Орлова с генералом Ма, причем китайцы держались целый день. Памятниками этого боя остались кресты, одиноко стоящие на вершинах сопок — на могилах павших русских воинов. Приближаемся к горному хребту Хингану, через главный перевал которого прорыт туннель длиною три версты. На станции Унур встретили санитарный поезд; раненый капитан много рассказывал нам и, между прочим, сообщил, что корпус наш уже на позициях в Хайчене, за Ляояном.

13 июля

Длинный, трехверстный туннель; освещен электричеством, но лампочки расположены довольно редко. Я сидел у окна своего купе и с нетерпением ожидал конца и выхода на волю; какое-то гнетущее чувство испытывается во время долгой езды в туннеле; ехали ровно двадцать минут. Как облегченно вздохнул я, когда вышли из этой могилы! Затем стали объезжать горы и сделали настоящую петлю.

Река Сунгари. Фото: Leonid Dombrovsky www.photosight.ru

В 9 часов приехали на станцию Ялу, здесь я снова привлек внимание китайцев. На разные лады выражали они свое удовольствие: один, указывая на меня, все твердил: «Шибко шанго лама (жрец)»; другой дотронулся до бороды моей, говоря: «Шанго борода»; третий не мог насмотреться на чайник, и все уверяли, что я для них и они для меня «ходя», то есть друзья. Сначала китайцы нас занимали, а теперь стали надоедать; однообразны они до крайности, один как другой… Делают насыпь, таскают землю на себе, и притом без рубах, тело и лицо стали от солнца и грязи темно-бронзовые, производят впечатление обезьян; в таком же виде таскают на станциях воду в четырехугольных ведрах.

На линии Восточно-Китайской железной дороги все станции и жилые дома, за малым исключением, построены из толстого дикого камня — это предосторожность на случай нападения хунхузов! До войны было много на дороге служащих-китайцев, теперь большую их часть уволили, и места стрелочников и путевых сторожей занимают вооруженные солдаты железнодорожного батальона. Проехали оригинальные горы: на зеленых их отрогах выросли огромные гранитные, совершенно голые глыбы-скалы, принявшие разные формы-фигуры: головы человеческой, пирамид и пр.

14 июля

Приближаемся к городу Харбину; заметно, что близко театр военных действий: все дома окружены охранной стражей, земляным валом, невдалеке другой, меньший вал и башни с часовыми! Путь идет голой равниной — Монголия; изредка встречаются китайские деревни, наподобие наших малороссийских, поля отлично возделаны. На всех станциях крыши из черепицы и по-китайски с загнутыми углами. На гребне крыши непременно драконы с разинутою пастью! В 9.30 вечера переехали большую реку Сунгари по мосту не менее версты длиною; мост охраняется часовыми и артиллерией, а на воде — сторожевыми баржами. Чудный вид на город Харбин с моста: масса огней, электричество, в городе жителей более сорока тысяч; раскинулся он на огромном пространстве. На платформе комендант подал нам распоряжение: дневки не будет, ехать на Ляоян — Хайчен.

15 июля

Дали нам маршрут до Хайчена в шестидесяти верстах от Ляояна южнее, но предупредили, что могут высадить нас каждую минуту!.. Надо быть готовым. Отправились. Паровозы блиндированы, станции и кордоны пограничников окружены кирпичными стенами с бойницами, по концам мостов стоят пушки, стража еще гуще: получено сведение, что генерал Ма идет прорвать линию между Харбином и Мукденом… Везде лежат горы мешков с землею для заваливания окон и дверей. Местность густо населена и земля отлично возделана. Идут китайские обозы, просто смех: двухколесную арбу, наложенную разною кладью или хлебом, везут… семь-восемь животных — три лошади, два мула, осел и вол, и всю эту компанию погоняют три китайца, а четвертый, с зонтиком, сидит на возу. Работают или полунагие, или совершенно нагие, а дети целым гуртом вертятся, и все нагишом. Живут китайцы ужасно грязно, и в жилище их от тяжелого воздуха долго не посидишь.

Сейчас проехали маленький городок — весь окружен глиняной с башнями стеною. Природа здесь точная копия нашей Малороссии. Если бы в китайские деревушки поставить церкви, то вполне Малороссия. Встретили поезд товарный — полон раненых, везут в харбинские госпитали; столько раненых за последние дни, что санитарных поездов далеко недостаточно.

16 июля

В деревне стоит станция; я вошел в фанзу, просто ужаснулся: грязь и вонь невообразимые, никакой мебели, посреди фанзы идет печной ход, вроде нашего борова, дым идет по нему, и в фанзе тепло. Постройки большею частию из самана и глины, стены небеленые, потолка нет, а к стропилам пришиты доски, пол земляной, все темно от грязи. На стене, наподобие нашей иконы, стоит деревянная дощечка с надписью их иероглифами, да рядом приклеен лист с изображением каких-то их богов.

Хозяин приветствовал меня, сжавши четыре пальца в кулак, а большой — вытянувши кверху; сложенную так руку он подержал некоторое время перед моим лицом и сказал по-русски: «Садись». Затем китаец взял в руки крест мой, указал на небо пальцем и говорит: «Шанго», очевидно стараясь показать свое знание, что Иисус Христос есть Бог. Потом, чтобы я не счел его за безбожника, он показывает мне на табличку и картинку и поднимает руку кверху, как бы говоря: «И у меня есть изображение Бога!» Я замотал головой и тоже сказал «шанго». Идем мимо китайского кладбища; могилы разбросаны без порядка, но все одной формы: острый холмик и наверху лежит плоский круглый камень.

17 июля

В 11 часов ночи приехали в Мукден; простояли до 12.30 ночи. Здесь нас известили, что 17-й корпус расположен у Ляояна и нас высадят на станции Янтай, откуда походом вся бригада пройдет пятнадцать верст и остановится в семи верстах от Ляояна, в китайских деревнях. Что творят китайцы на вокзалах, когда приходит поезд, и представить трудно: как только покажется из вагона офицер с вещами, тотчас к нему стремглав летит целая толпа с криком и начинает вырывать чемоданы; неопытный пассажир прямо теряется и не знает, что делать. Четыре-пять «боев» — носильщиков схватятся сразу за один чемодан и со страшным криком стараются вырвать его друг у друга. Между китайцами ходит их полицейский с палкой, но они его не слушают.

Здесь же, у вокзала, стоят в городах извозчики и предлагают услуги… Второй день мы не просыхаем: жара пятьдесят градусов и духота страшная; сидим без движения и буквально обливаемся потом, так и текут ручьи по лицу, телу, как будто кто льет на нас сверху тепловатую воду!.. Как нарочно в колодце вода холодна страшно, соблазн превышает солдатское терпение, и они, невзирая на запрещение, предпочитают быть наказанными и пьют холодную воду! Многие сидят наклонившись, а товарищи поливают их головы холодной водой, я тоже смачиваю себе голову. Собралась бригада, кроме шести эскадронов, разбили бивак… Пока принесли палатки, я постлал сена на землю и возлег, ожидая, когда соберется весь обоз.

Узнаю, что придавило рельсой нашего унтер-офицера, взял Святые Дары и пошел в лазарет его приобщить… лежит более сорока солдат, еще четверо пожелали, и я приобщил пятерых больных; как они были очень утешены. Разбили палатки, я поместился один, расставил кровать и вещи, но сидеть в ней почти нельзя — душно. Китайцы лезут всюду: между лошадьми, к палаткам — любопытны до крайности; их гонят, а они сейчас же приползают опять!

Кругом горы, и направо от нас — в тридцати восьми верстах — передовые части генерала Куроки. Бивак наш на ночь ставит кругом сторожевую цепь по тридцать человек от эскадрона. До того мы раскисли и устали, что хотя опасность близка, но мы лежим. Говорят, втянемся, дай Бог. В 7 часов вечера я предложил отслужить для полка обедницу, так как завтра в 4 часа утра выступление. Предложение всеми принято с большою радостию. Поставили на поле стол, икону, Евангелие и крест, зажгли свечу… Собрались эскадроны, генерал и все офицеры, и при мерцании звезд мы начали богослужение.

Священник Митрофан Сребрянский, Полиевкт Владимирович Исполатовский, делопроизводитель

Прежде всего я сказал небольшое поучение на Евангелие об укрощении Господом бури на море, увещевая солдат веровать, что Господь и среди военных бурь и сражений и походных трудов с нами; только надо крепко верить и усердно молиться Ему… Пели все солдаты… так было умилительно и внушительно это ночное служение, что слезы сами просились на глаза…

Пропели царское многолетие, шефу, 51-му полку и всей 2-й бригаде; я обошел ряды воинов, благословляя их крестом и на ходу ободряя словами… а налево от нас ясно слышна канонада. Очевидно, в горах идет сражение; ночью из Янтая туда ушло три тысячи человек пехоты! Кончилась служба, все были довольны.

18 июля

Прошла ночь; кое-как пережили… потом обливались так же, как и днем. В России хоть ночью отдохнешь, а здесь до 2 часов жара была такая, что нитки сухой на теле нет. С 2 часов до 5 часов немного отдохнули, потянул небольшой ветерок, ас 5.30 началась снова жара и мириады мух. Огромное, невероятное количество мух объясняется тем, что около Янтая всегда днюют проходящие войска.

Когда я вечером зажег свечу, то ужаснулся: вся палатка внутри оказалась черною от мух, выгнать их — вот первая мысль, но это одно пустое занятие: они непобедимы. В двенадцати верстах от нас убиты рано утром два офицера-пограничника, кто убил — японцы или хунхузы, — неизвестно. Ко всему можно привыкнуть, начинаем и мы привыкать потеть!.. Едет генерал и его штаб, выстроились эскадроны; командир полка подходит ко мне и берет благословение на поход. Взвилась туча пыли — это эскадроны тронулись к Ляояну. Мы остались, ожидаем 6-й эскадрон, и тогда под его охраной весь обоз пойдет догонять полк.

19 июля

Ночью пришел 6-й эскадрон. В 9.30 выступили: впереди дозорные, затем взвод солдат, обоз и в хвосте — остальная часть эскадрона. Я сначала поехал со своей двуколкой рядом, но потом проскакал вперед к сторожевому взводу: меньше пыли. Начинается жара, надеемся, проехавши пятнадцать верст, отдохнуть в назначенной деревне Лютонтай. Припекает так, что у некоторых волдыри уже вскочили. Жара более пятидесяти градусов, и мы едем в облаках пыли. До деревни доехали сравнительно хорошо.

Командир полка объявил, чтобы мы не распрягались и через два часа трогались дальше: нужно непременно к вечеру приехать в Ляоян. До штаба корпуса еще версты четыре к бывшему китайскому монастырю, в постройках которого разместились люди. Во время Боксерской войны 1900 года этот монастырь укрывал хунхузов и в наказание тогда упразднен, а идолов китайцы унесли. Едем по линии железной дороги, и мне с лошадью прямо беда: страшно боится, прыгает, однажды едва не сбросила. Проезжаем деревнями, каждый дом — своего рода крепость, окружен высокой глинобитной стеной, а у богатых — каменной с фигуральными воротами, на концах которых головы драконов, а на гребнях маленькие каменные собаки.

При въезде в деревню стоят столбы с головами собак и драконов, исписанные иероглифами. При проезде на улице масса народу, но одни только мужчины, женщин же, или, как их называют китайцы по-русски, «бабушка», они прячут, и при всем желании с трудом можно увидеть женщину, а заговорить с ней нельзя никогда. Женщины, которых удавалось видеть, все отлично причесаны, с разнородными шпильками, довольно хорошо одеты. Жен китайцы прячут во внутренних фанзах; обыкновенно строится главная фанза среди двора, а затем несколько маленьких в закоулках, так что когда войско входит на постой в деревню, то ворота во дворах закрыты и на стук только тогда откроют, когда хорошо спрячут своих «бабушек». Смотреть тяжело на женщин, когда они идут… Представьте человека, у которого срублена половина ступни,— как он идет? Так ходят на своих с детства изуродованных ногах китаянки! Интересное зрелище представляют уличные мальчишки: они целым кагалом встречают нас, почти все нагие, прыгают, хлопают в ладоши, показывают нам большой палец, кричат и мне «шанго капетан», отдают честь по-солдатски, шаркают, стараются петь на мотив военных песен… даже крестятся, у каждого самого маленького заплетена коса — одним словом, интересная компания.

В Маньчжурии. 1905 год. Фото: juliafotki fotki.yandex.ru

Китайцы почти все без бород и усов; оказывается, усы можно носить, только прожив известное число лет женатым, а бороды носят только деды, имеющие внуков. Передают, что родители многочисленных семей не прочь освободиться от лишнего рта и продают своих детей. Деревня Лютонтай — большая; едва проехали к командиру полка, который помещался во дворе кумирни. Я ее осмотрел: высокая каменная ограда очень хорошей постройки и самая кумирня тоже; вообще китайские постройки только на картинках легки и малопривлекательны, но в натуре очень тяжелы и оригинально красивы, хотя однообразны, как все китайское. В кумирне собственно три отделения, и в каждом по девяти богов: три против входа и по три по бокам.

Идолы сделаны довольно изящно, раскрашены пестро. Выражение лиц у одних спокойное, у других — улыбка, а у некоторых выражена страшная злоба; приклеены бороды, усы; одеты в национальные одежды — мужские и женские, а также в старинные военные. Пред богами стоит жаровня, на которой 1-го и 13-го числа каждого месяца богомольцы возжигают курительные свечи, а на Новый год у храмов устраиваются процессии, церемонии и сжигается масса курительных свечей. Храмы содержатся грязно. Во дворе стоит невысокая колокольня с одним колоколом. Пред входом огромные каменные собаки или львы — не разберешь, на крышах драконы и маленькие собаки искусной работы, карнизы под крышами, колонны… все выкрашено в разные тона; дворы вымощены каменными плитами; только жаль, что все это грязно… Жара томительная.

В 4 часа поехали дальше и в Ляоян прибыли в 7.30 вечера, стали на берегу прекрасной реки Тайцзыхэ. Войска движутся непрерывно всех родов оружия, обозы, вьюки и много мулов и ослов. Темно. Звезды ярко блестят. С трудом переехали понтонный мост и долго плутали по городу, не находя в темноте своего места; все движется кругом, все кричит и… к глубокому сожалению, крепко ругается; только в час ночи приехали на бивак. Ехали в такой пыли, что не было видно передней двуколки. Нас поместили при штабе 17-го корпуса — пока, а полк разбили по частям; меня будут требовать по мере надобности. На каменном полу паперти храма поставили койки, выпили красного вина и, вспоминая пережитые лишения и труды, хотели уже расправить усталые члены под звездным темным небом, как вдруг голос проснувшегося соседа говорит: «Господа, здесь много скорпионов, будьте осторожны, мы уже нескольких поймали; постелите на кровати бурки — они шерсти боятся — и тогда спите покойно». Постлали бурки и, наконец, улеглись в 3-м часу, а в 5 часов уже надо вставать: мухи не дадут спать.

20 июля

Заволновался наш штаб, все высыпали… Что это? Убитого генерала Келлера везут… простой черный гроб, запыленная печальная пехота уныло идет за гробом. Умер генерал истинным героем: храбро командовал боем, ободрял солдат, офицеров… вдруг разорвалось ядро, и один осколок попал в Келлера; он опустился на руки подскакавшего офицера и со словами: «Ох тошно мне… братцы, не отступайте» — через двадцать минут скончался. Японцы сильно наступают, приближаются к Ляояну.

Теперь бои идут почти непрерывно, тянутся обозы — арбы с ранеными. От жары апатия полная, ходим как сонные, да и действительно спим только четыре часа в сутки, не больше. Разные слухи носятся про японцев и русских, самые противоречивые, не знаю, чему верить. В 2 часа 10 минут начался бой на позициях около Ляояна; ясно слышалась канонада, два залпа разобрали, потом все прекратилось.

Вечером пошли осматривать город; он очень большой, окружен огромными, толстыми каменными стенами с пятью воротами, в нем много кумирен и, кроме жилых, несколько торговых улиц, сплошь занятых разнообразными магазинами, банками, театрами, цирюльнями. Очень оригинальны эти улицы, узкие, не мощеные, но обильно политы водою, которую китайцы бросают прямо из чашек. Как флаги, болтаются вывески с иероглифами, на перекрестках стоят высокие обелиски в виде точеного мраморного столба с надписями и наподобие дерева, только вместо ветвей — драконы, змеи вызолоченные.

В один магазин-банк нас пригласили любезные хозяева, провели во внутренний двор, весь вымощенный плитами, уставленный растениями, и посреди двора — аквариум с рыбками, внутри двора еще три дома, два жилые, а в третьем помещается домашняя моленная; сын хозяина был так любезен, что пригласил нас и туда, достал богов, курительные свечи… все показал; мы ему сказали «спасибо», что китайцы хорошо понимают.

Идем по улице, масса народу; важно шествуют городские щеголи, тщательно выбритые спереди, косы блестят, и в них вплетены шелковые косынки, широкие шаровары и сверху что-то вроде длинной синей рубахи, на ногах белые чулки и черные туфли, в руках веера… Идут небрежно болтая, им уступают дорогу. Едут двуколки, запряженные мулами, крытые, со стеклянными окнами, с занавесками, в них восседают важные «купезы»; лишь только остановится двуколка, возница вскакивает, подставляет скамеечку и под руку высаживает купезу, его приветствуют прохожие приседая, он некоторым, более почетным, отвечает тем же. Часто стоят полицейские в синих коротких куртках с белым значком на груди, испещренным письменами об его обязанностях, в руках палка, на которую насажено копье и красный флаг.

Шум, крик, купезы сидят за прилавками, обмахиваясь веерами и услаждаясь пением любимого китайского соловья — простого громадного зеленого кузнеца — сверчка, который сидит у него над головой в клетке и оглушительно чирикает! Здесь, на улице, сидят доктора на корточках и ожидают пациентов, здесь же производится осмотр и лечение. Гремит китайская музыка — это несут умершего; странное зрелище: огромный гроб-колода, впереди него целая процессия — несут больших бумажных драконов, мулов, змеев, фонари, и дикая музыка завывает с громом барабана! Я купил себе веер за 30 копеек.

Возвращаясь обратно, заходили в их полицейскую часть; она представляет собой очень большой двор, обнесенный высокой каменной стеною; внутри двора множество грязных фанз — это тюрьмы, сидят в них хунхузы; на дворе же лежат штук двадцать собак, обязанность которых не только сторожить преступников, но и подлизывать их кровь после казни. Подходит бонза, подает мне руку и показывает мимикой, что и он такой же служитель неба, как и я.

21 июля

Полк наш перевели на самые передовые позиции в девяти верстах от японцев. Жара прежняя. Сегодня ночью патронная двуколка опрокинулась и сильно ушибла солдата, иду его приобщить. Японцы сильно наседают; ходят слухи о дальнейшем отступлении… Что ж? Унывать не будем, а лучше верить, что это мы их заманиваем все дальше, чтобы отрезать отступление врагу.

22 июля

Слышится издалека как будто звон церковный: это звонят в вокзальной церкви, сегодня высокоторжественный день… Возрадовался я и поспешил в церковь. Идут войска на парад, генералы, офицеры, военные иностранные агенты; командующего армией генерала Куропаткина нет. Он отбыл в Хайчен, который наши оставляют и соединятся вокруг Ляояна, где и ожидается на днях великая битва. Началось богослужение, я стал сзади с солдатами; невыразимо отрадно было помолиться.

Живем в неудобных помещениях: нет места, куда бы повесить можно было святую икону. Мириады мух, душно, спать нельзя. Идет чиновник контроля, бледный, взволнованный, и говорит, что сейчас ему нечаянно пришлось увидеть смертную казнь: прямо на улице, около полицейского дома, отрубили головы двум китаянкам за дурное поведение; головы их в грязном мешке брошены на улице, чтобы проходящие поучались целомудрию. Полк наш ушел в горы.