Доктор Алевтина Хориняк: Сейчас некогда больного лечить, надо выполнять программы и отправлять сведения

—Алевтина Петровна, когда вы узнали, что обвинения сняты, что вы в этот момент почувствовали?

— Спасибо за этот вопрос.

Я сейчас нахожусь в Москве и под сильным впечатлением от всего увиденного, как-то всё то уже отошло на задний план. Могу вспомнить, что было смешанное чувство – радости и огромного огорчения, почему простой человек может подвергнуться уголовному преследованию совершенно без основания? Хотя судебные органы говорят, что у нас такие плохие законы, мы ничего не можем сделать, мы обязаны судить. Я говорю, что это не законы плохие, просто вы не выполняете эти законы. Законы хорошие, законы защищают человека, но вы их игнорируете.

Было огорчение, что потеряно три года и семь месяцев жизни, не было никакого покоя. Единственная благодарность, что внутри всегда меня Господь утешал. Даже не зная итога, в начале судебного процесса, я всегда говорила, что Бог еще Свое слово не сказал, но придет момент, и Он очень четко и резко скажет Своё слово. И так случилось.

Слава Богу, что Господь побудил даже руководителей, сенаторов. Он побудил огромную массу журналистов, врачей. Три с половиной тысячи врачей России подписали манифест! Почему? Потому что эта ситуация была уже невыносимой. Не зря говорят, что количество переходит в качество. Все эти страдания, по-моему, получили одну результирующую, которая вылилась в этот процесс. И этот процесс переполнил чашу терпения врачей, которые в этой ситуации практически бесправны. Переполнилась чаша терпения больных, чьи права на снятие боли, на достойную жизнь при болезни, на достойный уход из этой жизни были нарушены.

— Как получилось, что вы выписали этот рецепт?

— Это семья верующих: сын и мать Сечины. Мать-инвалид, а ребенок вообще не ходил, у него врожденная миопатия, у него мышцы не работали, он только сидел, не мог даже лежать, потому что тогда у него не работали мышцы грудной клетки, он не мог дышать. И Виктор 57 лет просидел в подушках в кровати. В 2006 году заболев, он последние семь лет был ещё тяжелым онкологическим больным, у него были пролежни, он нуждался в ежедневном уходе.

Один молодой верующий брат каждый день приходил к нему, перестилал его, всякие процедуры с ним проводил. А мы кормили их, помогали матери. Иногда сестра, которая тоже ухаживала за ним, ночевала там, давая маме поспать, потому что мама практически не могла спать – каждые два-три часа его надо было перестелить, проведать, он мог неправильно сесть и задохнуться. Такой был человек.

Получилось так, что в 2009 году по федеральной льготе не было трамадола, и в течение трех недель врач его оставила без препарата. Он просто не принадлежал нашей поликлинике, и это поставили мне в вину, что я не имела права выписать ему рецепт. Хотя соответственно законам, на самом деле, я имела право выписать. Вот так трактовали эти люди – Госнаркоконтроль и судья.

В апреле было дело, он переживал, что из-за него меня … А в июне он умер. Всё-таки три недели не было препарата, и я ему столько выписала, что ему хватило обезболивания на это время.

Это просто чудо Божие, что когда мне дали приговор, буквально через два-три дня в Праге состоялся Всемирный конгресс врачей паллиативной помощи. Там присутствовали врачи с мировым именем, организаторы и открыватели паллиативной помощи онкологическим больным. С 1960 года они разработали принципы Всемирной организации здравоохранения для облегчения боли при злокачественных образованиях, предлагали их всем странам, обучали. Но почему-то наша страна сказала, что нам это не надо, мы знаем, как лечить этих больных.  

Сейчас, после моего процесса, в законодательстве появилось много изменений – вышли два новых закона и вдобавок различные инструкции, облегчающие положение онкологических больных. И сейчас власти просто обязывают заказывать эти препараты, чтобы препараты были в достаточном количестве, чтобы эти больные не страдали и достойно проживали последние дни, недели, может, годы жизни.  

Это здорово, что Господь меня употребил своим сосудом. И Он меня и укреплял в этом, можно же было сказать, что ну и что, подумаешь, статья. А ведь это уголовная статья! Может, люди из Госнаркоконтроля надеялись, что я не стану доказывать свою невиновность. Они не ожидали моего упорства, поэтому так спокойно проходило несколько судов, и они меня безосновательно обвиняли.

И потом пришел момент, когда о моем деле узнала вся мировая общественность. И настолько все были возмущены, что юристы международного класса написали обращение в Генпрокуратуру Юрию Чайке. Много людей принимало участие в моем оправдании. Конечно, я вижу в этом руку Бога, иначе бы просто невозможно было выйти из этого.

Вы знаете, по рейтингу англоязычной газеты «The Moscow Times», которая издается в Москве, я была признана «Человеком года в России за личный вклад в социальное служение». Всё-таки видите, как Бог отметил. Затем был рейтинг журнала «Forbes», и я заняла первое место среди десяти номинантов-женщин – математиков, бизнесменов, президента Кореи. Это награда человеческая, земная. Я даже не знаю, что это означает. Мне позвонила дочь из Санкт-Петербурга и говорит, что тебя, мама, там избрали. Ну, говорю, хорошо, спасибо. Это не дает никакой почвы для радости, признали и признали. В этом я увидела чудо Господне, увидела проявление Бога в действии, и я очень благодарна Господу.

— За эти годы что-то поменялось? Уже врачи не так боятся выписывать рецепты?

— Вы знаете, врачи всё равно боятся выписывать, потому что Госнаркоконтроль всё-таки пока не исключен из цепочки контроля. Практически, если говорить про легальный оборот, врачебный, медицинский, он за год по России составляет 240 кг, и они держат целую службу. А нелегальный – 87 тонн. Конечно, люди в правительстве знают, кого куда надо посылать.

Думаю, пока Госнаркоконтроль  будет контролировать врачей, до тех пор врачи не будут выписывать. Проще не выписать, пусть больной страдает, зато врача не будут терзать. Сейчас врачу и так тяжело приходится. Это вопрос очень сложный.

— Трамадол – это же не наркотик?

— Конечно! Он просто относится к списку лекарств, подлежащих предметно-количественному учету, это совсем другой рецепт. Даже Федерального закона об этом препарате нет, есть в Уголовном Кодексе две статьи о сильнодействующих. Не знаю, пусть разбираются те, кто занимают высокие посты. Я благодарна, что наши сенаторы благодаря СМИ узнали об этом (всегда же присутствуют на таких разборах и «Первый канал», и канал «Россия»), они были возмущены, уж они-то знают законы. Антон Беляков вообще юрист, Михаил Исаев, Виктор Герасименко знают законы. Поэтому они вступились.

И мне огорчительно, что в нашем обществе приходится обращаться в высокие инстанции, чтобы был исполнен закон. Преследование меня – это было нарушение прав больного и моих, как врача.

— Сказать, что было торжество справедливости…

— Нет, конечно. У них особый подход, всё накатано, если человек попадает в сферу этих органов. Вообще-то должна быть презумпция невиновности, это они должны доказывать, что я виновата. А здесь я должна была всеми силами доказывать, что я не виновата, а они мои аргументы не принимали. Они даже сказали, что ваше деяние записано как тяжкое уголовное преступление, эта статья предполагает угрозу национальной безопасности.

Но я на одном из судов сказала, что угрозу национальной безопасности составляют такие приговоры и такие судьи, потому что это возмущает людей и восстанавливает против судебных органов, против правительства. Это же очень нехорошо. Эти 600 больных, которые подписали, были очень возмущены. И три с половиной тысячи врачей тоже устали от этого, они же каждый день сталкиваются с такой ситуацией.

— Ещё же есть такой миф про наркотические лекарства, и больные даже боятся обезболивания, чтобы не быть зависимыми, не быть наркоманами. У меня была история, я родила второго ребенка в Финляндии, и у меня перед родами был разговор с анестезиологом. Он сказал, что главное – определите точно шкалу вашей боли. Мы же все терпим, не понимаем, что боль терпеть неправильно.

— Эту шкалу боли разработал профессор Кембриджского университета Роберт Твайкросс еще в 1960 году. Но в России и сегодня врачи абсолютно не знают ни ступеней, ни этой шкалы. Поэтому мучайтесь. (Бывший глава Центра Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) по паллиативной помощи Роберт Твайкросс на 13-м Всемирном конгрессе Европейской ассоциации паллиативной помощи в Праге выступил в поддержку Алевтины Хориняк, ред.)

Абсолютно неграмотно и неправильно говорить, что происходит привыкание. Почему? Потому что человек снимает боль. Он не получает эйфорическую дозу, которая потом у него закрепляется, а он получает дозу, адекватную его боли. Снимается боль и всё, он приходит в своё обычное состояние. Действие наркотиков совсем другое.

— Плюс обезболивающий пластырь, который наркоманам вообще не нужен…

— Конечно. В течение трех суток всасывается доза с такого пластыря, естественно, у него чисто лечебное действие. Слава Богу, что сейчас и наши начали выпускать такие пластыри, это же тоже было новшество, может, лет пять всего эти пластыри появились в России.

— Это один из способов, чтобы у наркоманов не было возможности этими средствами воспользоваться.

— Конечно, наркоманы тут совсем не причем. Госнаркоконтролю нужны просто показатели. Они так на меня смотрели, что бабушка уже плачет, ничего не понимает, можно быстро сделать ей статью и всё. Тяжкое уголовное преступление потом идет на самые верхи, им занимаются следователи по особо важным делам. За это они получают большие награды. Поэтому эти бедные четыре следователя по особо важным делам никак не могли сдать это обвинение, потому что совесть у них была. Наконец, нашли такого следователя, который смог отдать это дело в суд.

— Расскажите в целом о вашем видении современной медицины? Что вас больше всего печалит, есть ли что-то, что радует?

— Сегодня я была на форуме ОНФ – Общественного Народного Фронта – с оптимистическим названием «За качественную и доступную медицину!» Присутствовал президент Владимир Владимирович Путин. Очень конструктивно всё решалось. Всё то, что меня волновало, сегодня обсуждали врачи. Многие вопросы президент лично взял под свой контроль. Я думаю, что это всё будет выполнено, потому что приводили какие-то вопиющие примеры.

Сегодня я видела только подвижников, только тех, которые горят желанием, которые работают и верят, что что-то можно сдвинуть. Слава Богу! Я была сегодня очень поражена и довольна, как конструктивно шло это заседание. Там выносились предложения, потом все предложения обработают и дадут в правительство, всё-таки что-то будут делать.

Я рассказывала свою историю и что изменилось в жизни онкологических больных. Пока ничего не изменилось. Может быть, как в нашем крае, стали больше закупать этих пластырей, и закупили таблетки морфина. До этого случая никто из врачей даже не знал, что это такое. Сдвиги какие-то положительные есть. А что дальше будет – посмотрим.

— А как вы вообще решили быть врачом? О себе расскажете?

— У меня мама была операционной медсестрой в военном госпитале во время войны. И всех раненых с фронта привозили им. Она очень много мне рассказывала о том, как они оказывали помощь, что с фронта раненые ехали неделю или больше, как их лечили. Это все у меня было в душе.

Когда закончилась война, она работала в детском отделении медсестрой. Она была очень классным специалистом. Когда ей было 70 лет, и она ушла на пенсию, из отделения часто приезжали за ней, чтобы она сделала младенцу инъекцию, мама была медсестра от Бога. И вот эта её любовь к работе побудила меня, и я тоже вначале была фельдшером, мне очень нравилось это. Потом я выучилась на фтизиатра.

Я считаю, у меня жизнь состоялась. Я свою профессию люблю, люблю больных. Когда человеку это по душе, то так хорошо и легко жить, что идешь на работу и радуешься!

— Расскажите про самый запомнившийся случай из практики

— Был такой случай. Мне было 19 лет, я была фельдшером на лесопункте, где сплавляли лес. Когда машина везла бревна, одно бревно размозжило голову человеку. Я в 19 лет считала, что я всё могу сделать, я научилась, знаю, как раны обрабатывать. И я ему обрабатывала рану, как сейчас помню, что даже осколочки какие-то от кости убирала, зашивала, накладывала швы на голову. А потом подумала, что надо отвезти его всё-таки хирургу показать. Это по узкоколейке 50 км. Я его на второй день везу, и когда хирург увидел – он обомлел и говорит: «Чем ты зашивала? Этим номером нельзя шить. Моли Бога, чтобы выжил больной, чтобы не было никаких осложнений». Хирург даже ничего не стал трогать там. И так этот больной поправился.

— Жалеете о чем-то?

— Не знаю. Я благодарю Бога, я проработала 51 год, после пенсии уже 21 год, и прошло все как один день. У меня не было ни одного замечания, на меня не было ни одной жалобы. Сегодня на этом съезде говорили про эффективность работа врача, если нет на него жалоб, если больные довольны. Я думаю: какое счастье, что я проработала в мире, в согласии с больными, с собой. Я могу это говорить, потому что это на самом деле так. Я счастлива, что я правильно выбрала себе путь, и Господь мне помог.

— Вы еще работаете?

— С 1 сентября я написала заявление об уходе. Они говорят, что будут ждать, месяц еще сохраняются за мной льготы, но я вряд ли передумаю. Уже и возраст, и когда мне о духовном думать? Сейчас очень тяжело работать, очень сложные программы работы с больным. Некогда с больным работать, надо выполнять программы и отправлять сведения.

Я считаю, что сейчас тяжелый переходный период. Больные остаются без внимания. 15 минут на человека, компьютер выдает нового каждые 15 минут, и мне приходится после приема сидеть с ними еще два-три часа. Потом я беру эти карты домой, сижу над ними еще до двух-трех ночи. Для меня уже такой темп работы не подходит. А работать плохо, чтобы больные обижались, я не могу, я лучше уйду.

— На форуме ОНФ говорилось, что до 90 % лекарства должны быть отечественного производства. А вы верите? Это же фактически только дженерики будут.

— Вы знаете, что дженерики, которые изготовлены на современных установках, где современная инженерия, если честно и добросовестно, они абсолютно не уступают оригинальным. Есть у нас такая «Нижфарма», сегодня их представитель говорил, что у нас не берут их препараты, дженерики, он договорился и где-то в Германии продают, ещё где-то. Там же не возьмут просто так такие препараты, они их исследуют.

Я считаю, нужно немного времени. У нас препараты нисколько не хуже. Просто повелось так, что вот, за границей хорошо. Если нашим дать возможность разрабатывать, материалы, то я думаю, у нас выйдет ничуть не хуже. Я выставку смотрела, там очень современные изобретения, очень полезные для медицины. Так что я думаю, что препараты будут со временем лучше.

Тем более вопрос стоял о том, чтобы мы не делали копии импортных, не гнались за ними, а чтобы шли немножко вперед. Потому что сделали эти копии, а они уже ушли вперед, надо их догонять. И чтобы не догонять, надо сразу работать конструктивно, на опережение. Считаю, наши препараты нисколько не хуже.

Конечно, если этот препарат делается где-то в гараже – да. И такие препараты есть в аптеках, это беда. А те препараты, которые делают на современных производствах, это то же самое.

— Ваша жизнь так изменилась за эти три с половиной года и даже больше. Понятно, что вы сейчас «Человек года», человек известный. Что вас внутри поддерживало, укрепляло? Что сейчас вам даёт силы?

— Могу сказать, что эти три года и семь месяцев я просто автоматически всё выполняла. Я принципиально ходила на работу, хотя мне предлагали уйти. Я просто ждала, что всё-таки я добьюсь оправдания. Не может быть, что если я не виновата, то я в своей стране этого не добьюсь. Я даже хотела ехать в Москву, стоять у Дома Правительства с плакатом. Я всё равно верила, что можно добиться, если захотеть. Вот эти три с половиной года, конечно, я была собрана, и у меня была одна цель – добиться оправдания.

У меня у самой такое заболевание, что сегодня я живу, а завтра – нет. И я говорила своим близким, что если я на носилках буду, вы меня несите в зал заседания. Пока я говорю, пока я мыслю – я буду бороться.

— Ну и вера, поддержка молитвы.

Господь меня подкреплял духовно, конечно. И физически. Пережить всё это и быть на ногах…

— В дальнейшем вас наверняка будут приглашать на разные форумы, мероприятия.

— Не знаю. Я совершенно себе это всё не приписываю. Я не знаю, если бы я была без Бога, как это было бы. Вряд ли. Ясно, что вмешательство Его было – этот съезд в Праге и эти врачи. Ведь в Красноярске ни один врач не подписался за меня. Больные подписались, а врачи – нет. Все боялись. Бог возбудил совершенно другие сферы.

— Тоже можно понять этих врачей.

— Конечно, у всех семьи, работой дорожат. Понятно.

— Что бы вы хотели пожелать врачам сейчас?

— Врачам и молодым всегда говорю, что нужно любить свою работу, любить больных, и всегда ставить себя на их место. Как бы ты хотел, чтобы к тебе отнеслись в час твоей болезни? И поэтому я всегда примеряю на себя, когда общаюсь с больным, и делаю для любого больного все.

У меня есть такие больные, которые, я знаю, не могут даже купить этот препарат – я покупаю этот препарат. И я этому больному даже не говорю об этом, чтобы он не расстраивался.

Были такие моменты, когда я приглашала врача-уролога на консультацию, нужно было оплачивать этот визит, потому что я не могла справиться с катетером. Я оплачивала этот визит, чтобы больной даже не знал, чтобы он не чувствовал себя неловко.

То есть нужно просто любить больных и делать для них всё, что бы я хотела, чтобы для меня было сделано.

Беседовала Тамара Амелина