Подвал на Пятницкой
В маленький подвальчик фонда «Справедливая помощь» на Пятницкой мы приходим вместе с фотографом.
Внутри тесно (и за эти-то несколько комнаток хозяин какое-то время назад в разы поднял арендную плату!), нас даже просят немного подвинуть стулья, на которых мы сидим, чтобы в дальний угол комнаты можно было проходить, не мешая – там тоже работает сотрудница.
Жизнь тут просто кипит ключом. Кто-то приносит вещи, другие люди их забирают, при нас несколько раз приносили лекарства, вокруг – коробки с одеждой, упаковки памперсов.
Неприкосновенный остров среди вещевого многообразия – стол руководителя – Елизаветы Петровны Глинки. О необходимости соблюдать границы территории предупреждают специальные таблички: «Мой стол – мои правила».
На столе поверх документов лежит «Толковый словарь тюремного жаргона». Видно, что книжка не новая, ею много раз пользовались. «Это – чтобы общаться с людьми, которые на таком языке говорят», – объяснит позже хозяйка. Что ж, люди здесь бывают разные, помогать нужно всем.
«Дома мы получали…»
А ещё здесь оказывают юридические консультации. За те несколько минут, пока мы ждали Елизавету Петровну, пришла семья из Донецка, мама и бабушка:
– Здравствуйте, у нас ребёнок с ДЦП, дома он получал массаж, физиотерапию и занятия со специалистом, а здесь этого нет.
Мама явно цепляется за слово из официальных документов – «получал», бабушка тихо вздыхает и говорит проще: «Внук лежит дома, не ходит, с ним же заниматься надо». Но глядя на них, я ловлю себя на не вполне уместной мысли, что на скромных и благодарных просителей из телевизора они не очень похожи.
Появляется Елизавета Петровна и устраивает молниеносный допрос – по-другому этот град коротких конкретных реплик не назовёшь:
– Регистрация есть? В ФМС были? А в поликлинике? Где сейчас ребёнок? На какой статус поданы документы? Когда заседание комиссии? Назад возвращаться будете?
Выясняется, что выехала в Россию семья самостоятельно, живёт у родственников в одном из подмосковных городов. Маме они уже сделали временную регистрацию в своей квартире, там же находится и ребёнок.
Папа подал документы на российское гражданство как носитель русского языка (ему специально звонят и тщательно уточняют все формулировки). Соответственно, возвращаться на Украину семья не собирается.
В местной поликлинике они были, ребёнка там осмотрели, но профильных специалистов на месте нет. А в другие лечебные заведения их направить не могут, пока нет статуса.
– Когда у вас должно быть решение о гражданстве?
– Сказали, в ноябре.
– Ну, так вам осталось ждать всего две недели. Пожалуйста, сейчас вас проконсультируют, на что вы будете иметь право после получения статуса, и куда обращаться.
Наконец, Доктор Лиза находит несколько минут и для нас. Предупреждает сразу:
– Большое подробное интервью давать сейчас не буду – там ещё остались дети, которых надо вывозить.
«Там» – это в Донецке. О нём и разговариваем.
«Страшно – когда тихо»
– Сколько раз на сегодняшний день Вы уже ездили на Украину?
– Раз пятнадцать или шестнадцать, не помню.
– А как поняли, что нужно ехать лично? Что ситуация не разруливается дистанционно?
– После разговора с врачами. После того как я увидела первого раненого ребенка, который нуждался в перевозке сюда. А потом второй, третий…
Кроме того, когда город был практически взят в блокаду, оттуда исчезли лекарственные препараты, которые дети получали по жизненным показаниям. И поскольку поставки из Киева были прекращены, либо резко сокращены, матери не знали что делать. Пришлось ехать туда и…
Вернее, вначале пришлось договариваться о вывозе детей, о том, чтобы детям предоставили места в городских клиниках и федеральных центрах. Для раненых – одни места, для больных – другие. Нужно было получить все разрешения, оформить все юридически правильные документы, необходимые на вывоз ребенка-иностранца. Ну, вот так.
– А каково это вообще – мотаться туда из Москвы, которая на все это смотрит издалека по телевизору?
– С каждым разом все сложнее. Потому что, поймите, сначала я туда летала. Был аэропорт. Потом на поезде. На поезде – тоже ничего. Но сейчас и на поезде сложно, потому что, разбомбили вокзал.
Сейчас мы едем до города Константиновка и оттуда ещё на автобусе, через блокпосты, три часа до Донецка.
– Блокпосты спокойно проходите?
– Когда как.
– Стреляют?
– Стреляют по дороге. А там все время стреляют.
– Страшно?
– Сейчас привыкли. Сначала вздрагивали, теперь привыкли. Сейчас страшно, когда тихо.
«Люди возвращаются, люди устали от войны»
– Что вообще происходит в городе?
– Ну, в городе все-таки идет жизнь. Как-то сейчас он стал наполняться.
Возвращаются люди. Даже в Макеевку возвращаются люди, мне пишут доктора. Возвращаются в города.
Возвращаются, слава Богу, наши первые пролеченные дети, которые сюда приехали в июне. Они потихонечку уезжают. И даже августовские детки уже поехали обратно, получив здесь помощь.
– То есть, они возвращаются туда, где стреляют?
– Там же были разделены семьи. Мы брали только мать и ребенка. Вы же понимаете, это не полноценная эвакуация всех – это эвакуация на лечение. Поэтому, у меня ехали мамы или опекуны с детьми.
– Что вообще сейчас в городе с обеспечением – вода, тепло?
– Там прохладно. Я не знаю насчет отопления домов. Пока не знаю, потому что, я была две недели назад, когда было достаточно тепло, можно было ещё не топить. Горячая вода есть, но не везде.
Что еще Вам сказать? Ну, жизнь на улицах. Есть и разбомбленные дома, есть и воронки от взрывов. Ну, дети, люди.
– Какие вообще там настроения? Что люди хотят? Кому верят? Или уже никому не верят?
– Я не спрашивала.
Хотят одного – мира. Больше ничего не хотят. Только мира. Хотят, чтобы перестали бомбить, перестали убивать. А таких вот настроений, чтобы сказать, что там какой-то ура-патриотизм или, наоборот, отрицание, – этого нет. Они устали.
Еда, лекарства, гуманитарная помощь…
– Что происходит с продуктами и с лекарствами?
– Ну, вот пришла и приходит гуманитарная помощь. И не только из Москвы. Какие-то конвои туда идут, гуманитарные. Даже из Киева. Есть люди, которые поддерживают, посылают. По частным каналам.
И она раздается. У них есть центр по распределению, и идет адресная доставка этой помощи по домам и нуждающимся.
В больницах еда есть. В туберкулезных диспансерах еда есть. В родильных домах есть еда. Все для родовспоможения есть. Нет только вакцин.
– Есть инсулин, препараты крови?
– Препараты крови, как я понимаю, все-таки есть. Ну, с инсулином было плохо. Сейчас наладились вроде поставки потихонечку. Туда очень много гуманитарного инсулина поступило.
– Из России?
– Из России.
– Что с медперсоналом?
– Многие уехали. Нет, к сожалению, детских кардиохирургов. В Ростове есть, да и то, по-моему, взрослые.
Сейчас, может быть, меньше будут бомбить, и доктора вернутся.
– Как люди получают медицинскую помощь?
– Они идут в администрацию, в местное министерство здравоохранения, и получают, по возможности, ту помощь, в которой нуждаются. То есть они оставляют заявки на препараты, и им их раздают. Не продают, а раздают бесплатно из гуманитарной помощи.
– Кто там сейчас среди особо нуждающихся?
– Хронические заболевания.
– Дети или взрослые?
– И те, и другие.
Я бы сказала, что сейчас взрослые нуждаются больше, чем дети. Потому что детей мы старались, по возможности, и обеспечить в первую очередь и вывезти, если есть такая возможность. А для взрослых пока такой возможности нет.
На взрослых получаем заявки, в каких препаратах они нуждаются.
– Как это все доставляется туда? Как идут лекарства через границу?
– Не скажу.
Как вывозят детей
– Насколько реально вывезти оттуда ребенка, хотя бы в общих чертах?
– Если это юридически правильно оформленные документы, и есть направление, то ребенок вывозится спокойно. Потому, что не нарушается ни закон России, ни законы Украины.
– То есть детей нужно заранее адресно отмониторить?
– Адресно мониторят их в Донецке. Туда поступают заявки на детей.
Вот сейчас у меня есть заявки на пятьдесят шесть деток, которых как-то нужно сюда перевозить.
– А кто решает, где в России они будут проходить лечение?
– Минздрав.
– Заранее или уже здесь, на месте?
– Нет, нет. Привезти сюда вот так поезд детей невозможно.
Мы едем туда, осматриваем их в больнице и отбираем наиболее тяжелых, нуждающихся в помощи. Едут они. Потом, в другой раз, менее тяжелые.
В первую очередь едут раненые дети, если они транспортабельны.
Решение о том, кто в какую клинику поступит, Минздрав принимает на этапе первичной эвакуации.
– Сколько сейчас по времени занимает полный цикл от заявки до оформления ребенка?
– Раньше было быстрее, сейчас что-то долго. Раньше, бывало, проблема решалась за два-три дня.
Очень быстро решается, когда катастрофа какая-нибудь. Когда гемодиализ перестали проводить, очень быстро вывезли детей – за два дня было получено разрешение.
Сейчас есть тяжелый ребенок с ранением, который нуждается в срочной госпитализации, – вот его, в первую очередь, повезем. Есть остальные дети, состояние которых средней тяжести, то есть, нет срочности.
– Ребёнка с ранением за сколько желательно оформить, чтобы успеть ему помочь?
– За сутки.
– Делают?
– Иногда получается.
Лечение со статусом и без
– На заседании Совета по правам человека Вы упоминали пятерых подопечных фонда, которые получили официальный статус в России. Сколько всего фонд вывез деток, которые статуса еще не получили?
– Всего вывезено двадцать девять детей, из которых, как я понимаю, человек тринадцать статус уже получили. Остальные хотят возвращаться домой.
– То есть, они планомерно не подают на статус?
– Да. Они хотят вернуться, потому что там остались семьи. Семьи, у кого-то дома.
– Насколько вообще наличие или отсутствие статуса влияет на качество помощи, которую могут оказать ребёнку в России?
– Есть статус – получит помощь. Нет статуса – будет платить как иностранец. И я заплатила за троих детей.
Но, я надеюсь, что сейчас президент сделает постановление, по которому все раненые и больные дети из зоны боевых действий будут лечиться у нас за счет особого бюджета, который специально для этого будет создан, так называемым особым порядком.
– А вот только что семья приходила? Про них что можете сказать? Отсутствие статуса как-то помешает им получить медпомощь?
– Это болезнь нашего города – беженцы, которые приехали самотеком. Это неорганизованные беженцы, которые просто садились в автобусы, поезда и уезжали. С больными детьми, со здоровыми детьми. Здесь они получают еду, лекарства. И мы их никак не можем контролировать.
И именно за таких часто приходится платить. Потому что пока статуса нет, разговаривать очень сложно.
Когда вывозишь двадцать пять человек, они уже есть где-то в базе. А эти сами по себе. Кто-то зарегистрирован, кто-то по квоте, кто-то по возращению, как у нас называется, соотечественник. По-разному.
– Много таких людей приходит?
– Много. Каждый день.
В Москву или не в Москву?
– А почему люди едут именно в Москву?
– Ну, вот у этих людей, я так понимаю, есть родственники в Москве. И они останавливаются у родственников.
Правда, не только в Москву едут. Я уверена, что и в другие города. Я была в Оренбурге, там тоже полно беженцев. Но это организовано, их из Ростова вывезли.
– Я просто пытаюсь понять: на что надеются люди, уезжая вот так, спонтанно, с ребёнком, который нуждается в специализированном лечении?
– Выжить надеются люди.
Понимаете, этот ребенок пожизненно инвалид, он нуждается в постоянном лечении и уходе. В условиях войны такое лечение получить либо очень сложно, либо оставаться – просто опасно для жизни ребенка. И поэтому они будут устраиваться здесь. Видите, возвращаться не хотят.
– А вообще, по тем показаниям, которые есть у деток, которые оттуда вывозятся, – сейчас, как Вы сказали, – это минно-взрывные травмы и хроники — в каких регионах России есть центры, где им может быть оказана квалифицированная помощь?
– Крупные города. Новосибирск. Тот же Оренбург. Петербург. Но это долго. То есть до Москвы им быстрее и проще доехать.
Вы поймите, в связи с тем, что разбомбили вокзал, когда мы с ними едем, путь занимает много времени.
Плюс они же не все из города, они же из деревень. И если они уже не находятся в больнице, то родители привозят их на себе. Поэтому мы собираем всех в одной из больниц, где их осматривают, и дальше уже говорится, кто поедет.
– В какой помощи сейчас прежде всего нуждаются те вывезенные фондом дети, родители которых решили остаться в России?
– Место жительства. То есть тем, которые получили статус в России, нужно именно место жительства. Любое. Там такие дети, что они в принципе могут жить в любом месте.
– То есть, они не нуждаются в какой-то специализированной помощи?
– Нет. Они нуждаются в лечении, но там любая больница может справиться.
О хосписе в Донецке
– В последние дни Вы упоминали о проекте создания хосписа в Донецке.
– Да, мы пришли к выводу о его необходимости после голодных смертей там и постараемся организовать этот хоспис.
Он будет частно-государственный. То есть мы будем помогать продуктами, кроватями, бельем, средствами ухода.
– Речь идёт о тех пенсионерах, которые боялись выйти из дома и приготовить себе еду?
– Правильно.
– То есть, это не такой хоспис, который помогает безнадёжным больным, и работа которого связана с доставкой обезболивающих, других специальных медикаментов?
– Нет, это не хоспис в том смысле, в котором они сейчас есть в Москве, в Петербурге, в других городах. Это будет хоспис, ну как место временного пребывания для людей, которые нуждаются в постоянном уходе.
И это не обязательно престарелые. Там есть и тридцатипятилетние инвалиды, которые не могут сами себе сварить чего-нибудь. И там есть бригада добровольцев, которые их обходят.
Но всех не обойдешь. Вот эти шестнадцать… погибли.
– Речь о том, что таких людей удобнее собрать в одном месте?
– И безопасней. Какое-то безопасное помещение, с бомбоубежищем.
Условия для этого изыскиваются. Как раз сейчас мы поедем, будем обсуждать эту тему. Но в целом – это дом, в котором будут ухаживать за больными.
– Но в каком-то медикаментозном обеспечении он все-таки будет нуждаться?
– Безусловно, какие-то препараты эти пациенты сейчас получают и, я думаю, будут получать их так же, как и было.
Главное в решении проблемы беженцев
– Решение какой проблемы для помощи беженцам сейчас нужно прежде всего?
– Хотелось бы, чтобы наша власть четко определилась: где эти люди будут жить. Я имею в виду детей, людей с больными детьми. Где они будут жить: в каких городах, в каких условиях, будет ли это общежитие или все-таки, согласно закону о беженцах им предоставляется жилье.
Есть такой закон. Но он, конечно, пока не выполняется. Они живут в общежитиях, живут в пансионатах, еще где-то. То есть, пока решения нет.
В законе оговорено, что разные есть места добывания этого жилья через ОМС. Но так оно есть де-юре, а де-факто – нету.
– То есть, сейчас основная проблема – жилье?
– Да.
Хотя самая основная проблема – закончить войну и сделать так, чтобы люди не убивали друг друга. Потому что то, что происходит – противоестественно.
Но для тех, кто выбрал убежищем город, особенно с больными детьми, конечно, нужно место, где они могли бы и жить.
Мы уходим, а в фонд продолжают идти люди. Вот кто-то принёс стопку документов, разложил на директорском столе и что-то увлечённо рассказывает, размахивая руками.
Доктор Лиза слушает и, кажется, в ответ почти незаметно улыбается.
Фото: Анна Гальперина