Елизавета Глинка, более известная благодаря своему ЖЖ как доктор Лиза, не смогла 14 мая прийти на присужденную ей премию Полит.ру «Шестое доказательство». Она получила ее за свою непрестанную борьбу за лучшую участь для бомжей и смертельно больных. Но она нашла время рассказать «Полит.ру», что думает о премиях, законах, российских чиновниках и смерти, которую уже много лет видит изо дня в день. Беседовал Евгений Ершов.
– Елизавета, вы получили премию «Полит.ру». У вас, можно сказать, в год по премии – «ТЭФИ» за фильм о вас в 2009, Блогер года-2010, «Муз-ТВ» – «За вклад в жизнь» в 2011-м, «Орден дружбы» уже в этом году, теперь вот — «Человек года». Вы радуетесь или премии для вас уже стали чем-то обыденным?
– Каждый раз я удивляюсь, что кто-то знает о моей работе. Я и о присуждении премии «Полит.ру» узнала совершенно случайно. Я сейчас занимаюсь практически безнадежным тяжелобольным карабахским ребенком. И когда мне позвонил водитель и сказал: «Вы получили премию!» – я очень удивилась. И обрадовалась.
Я всегда радуюсь, но получить премию «Полит.ру» мне было особенно приятно. Тот же «Орден дружбы» – это нечто безликое. Я не знаю, кто номинировал меня на него, кто вообще эти люди. Для меня это было чужое. А вот «Полит.ру» – совсем другое. Я сама участник этого сообщества и читаю его практически каждый вечер, поэтому я была очень тронута тем, что о нас там знают и так высоко ценят наш вклад.
– С 2007 вы — директор Международной общественной организации «Справедливая помощь». Вы сначала собирались заниматься только паллиативной помощью тяжелым онкологическим больным. Как случилось, что вы занялись и бездомными?
– Чистая случайность. Меня попросили посмотреть онкологического больного на остановке возле Павелецкого вокзала, сказали, что он бездомный. Больного самого я не нашла, но меня окружила толпа других бездомных, которые попросили оказать им помощь. Я была потрясена количеством людей, которые живут на улице. Это было шесть лет назад. С тех пор я каждую среду (как и сегодня) к ним приезжаю на Павелецкий вокзал. Программа называется «Вокзал по средам». Две машины – скорая и нагруженная горячим питанием – приезжают на площадь Павелецкого вокзала, куда приходит порядка 200-300 бездомных. Там они получают горячую еду и первую медицинскую помощь, при необходимости – направление к врачу или немедленную госпитализацию.
– За эти годы, скажите, у вас уже появился ответ на вопрос – а существует ли она на на самом деле, «справедливая помощь»?
– Существует, когда ты сам за нее борешься. Я никогда не думала раньше, что моя работа будет борьбой. Но сегодня за каждого бездомного, за каждого обреченного пациента приходится сражаться. Нет никакой справедливости в том, что за их и свои права каждый день приходится бороться, но есть в том, что если ты борешься за справедливость, то ты ее добиваешься.
Елизавета Глинка. Фото: Наташа Четверикова
– С чем именно приходится бороться?
– С безразличием чиновников. Вот меня спрашивают: «Зачем ты пишешь о том, что голодают бездомные, о проблемах сирот?» Я повторяю и буду повторять: у нас несовершенны механизмы, в том числе законодательные, оказания помощи бездомным и вообще людям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Я начинала работать пять лет назад в Москве, и все начиналось с того, что в приютах не кормили. Кому нужны приюты, в которых не кормят? Нуждающихся, готовый контингент для реабилитационных центров спрашивали: «Почему вы туда не идете?» – «Мы хотим есть». Об этом говорили много и громко, и сейчас удалось это изменить, я уж не знаю, с чьей помощью. Ввели, но опять с оговорками. Людей у нас делят на категории, как кур. Есть категории, которые кормят три раза в сутки – это инвалиды, есть – два раза в сутки, и есть такие неимущие, которые получают только сухой паек. Это абсолютно неправильно. От хорошей жизни еще ни один человек туда не пошел. Нет таких. Служащие этих приютов умудряются кушать четыре-шесть раз в сутки рядом с подопечными, которые должны по какой-то разнарядке есть один раз в день. И это называют стимулом к трудоустройству. Человечности надо учить.
Примеров масса, когда бездушию, безразличию остается только удивляться. Третий год я прошу дать помещение, которое было бы чуть-чуть больше, чем мой подвал. У меня пациентов 170 человек в день, они просто не помещаются на семидесяти квадратных метрах. Как я могу их накормить, когда у меня одна маленькая кухня с непрофессиональной, а самой обычной плитой?
– И то, что вы уже стали известным человеком, лауреатом престижных премий, в общении с чиновниками не помогает?
– Какая известность, о чем вы? Плевать они все хотели на премии. Буквально пять дней назад я писала унизительное письмо в департамент города Москвы с просьбой (внимание!) признать мой фонд социально значимым. Им надо объяснять, понимаете. А пока не объяснишь, он им кажется ненужным.
– Вы говорите о чиновниках, законах. Вы стараетесь держаться в стороне от политики, но недовольны сферами, которые лучше всего регулируются из политического поля. Скажите, вам случается бороться с искушением войти в политику, явно поддержать некую политическую силу?
– Конечно. Все партии, которые есть, все предлагали мне в них вступить. Особенно они перед выборами почему-то активизируются обычно. Нет ни одной политической силы, в этой стране, которая бы не сказала: «Иди к нам». Но я политизироваться не имею права, как бы мне этого ни хотелось. Я четко определила свою позицию, и сейчас, когда от меня зависят сотни людей и в Москве, и в регионах, мне заниматься политикой просто нельзя. Говорить о наших законах я могу и буду. Но это всегда будет оставаться моей личной позицией.
– А то, что именно лидер «эсеров» Сергей Миронов – спонсор вашего фонда – политическую тень на вашу работу не бросает?
– Если бы меня спонсировала партия «Справедливая Россия», то у меня бы стоял вопрос и я бы даже вступила в эту партию. Но так как Сергей Миронов спонсирует фонд восьмой год лично… Мне ужасно не нравится слово «спонсирует». Помогает фонду восемь лет, из которых я только пять лет в Москве официально зарегистрирована. А ведь я и раньше работала, и были больные в других странах, в частности на Украине, которым мы помогали. И Миронов начал мне помогать еще до создания своей партии, когда был еще в совсем другой политической структуре (до октября 2006 года Миронов занимал пост председателя «Российской партии жизни» – «Полит.ру»). Мы давно знакомы и близкие-близкие друзья. И, к слову, никоим образом он меня не использует и не пытался.
– Что бы вы поменяли в первую очередь в законах России, если бы у вас была такая возможность?
– Если говорить вообще, то у нас уже очень хорошо написано в Конституции, что всем гарантировано право получения бесплатной квалифицированной медицинской помощи. Я бы сделала так, чтобы эта норма неукоснительно соблюдалась. Чтобы не было того, что я вижу каждый божий день. Чтобы мне не приходили десятки писем, в том числе из Москвы: «Помогите получить адекватную медицинскую помощь».
– Даже вне политического поля у вас есть противники, которые порой готовы действовать жестко. Вас неоднократно пытались втянуть в какие-то грязные истории, запятнать вашу репутацию. Как думаете, что движет вашими оппонентами?
– Да, такие истории были и есть. На откровенную ложь и клевету я отвечаю, но в целом стараюсь не поддаваться на провокации. Если я буду думать о них, о том, что ими движет, у меня просто не останется время на работу.
– Как всякий благотворительный фонд, вы нуждаетесь в деньгах в немалом количестве. Но можно ли все проблемы людей решить деньгами?
– Тот контингент, с которым я работаю – это опустившиеся, обездоленные, несчастные, обиженные судьбой люди. Иногда их внешний вид, повадки, речь могут кого-то раздражать. Дети, которыми я занимаюсь, этот не те красивые ухоженные дети, чьи фотографии можно спокойно показывать соседям, а мои больные не поправятся никогда. Сейчас весна, и прошла очень тяжелая зима. Я вижу обмороженных, замерзших несколько трупов у нас было, которых надо опознавать. Приходили люди травмированные, о которых, буквально, тушили окурки, которых пинали ногами. По одному бездомному каждый год сжигают, понимаете? Одному, вот, выкололи глаза. И буквально в январе я просто призывала подростков и менеджеров, так называемый средний класс не то что помогать, просто не вредить этим людям. Их ведь очень легко обидеть.
Елизавета Глинка. Фото: Наташа Четверикова
– А большие победы у вас есть? Каких-то системных сдвигов за пять лет работы в России удалось добиться?
– Да! Нашумевший проект федерального закона «О здравоохранении». Мы добились того, что там появилось положение о бесплатной паллиативной помощи. Это не только мои усилия. Там и усилия покойной Веры Миллионщиковой (главный врач Первого московского хосписа Вера Миллионщикова, основательница хосписного движения в России), лидера «эсеров» Сергея Миронова. Это большая победа, если вспомнить, как мы все эти бесконечные письма писали. Мы шли к этому семь лет, семь лет об этом говорили: «Дайте людям умереть достойно», «Дайте им право бесплатно получать лекарства». И, к счастью, это свершилось. К сожалению, такого положения пока нет на Украине, нет в ряде других стран на постсоветском пространстве. Но то, что это есть у нас – это победа. Это то, что очень помогает. Я ведь обычная женщина, мне ведь регулярно хочется все бросить и начать заниматься своими тремя детьми.
– Елизавета, вам не удалось попасть на присуждение премии «Человек года», вы провели это время в отделении милиции с мальчиком, сбежавшим из дома. Вы, наверное, каждый день куда-нибудь не можете попасть потому, что заняты. Скажите, в вашей жизни вообще есть что-то кроме работы, на детей время как-то находите?
– Даже на больничный иногда не хватает времени (смеется). Но мне всегда удается выкроить несколько часов, чтобы побыть с близкими, с детьми, что-то сделать по дому. Не скажу, что личной жизни у меня много, но она есть.
– Ваш знаменитый журнал во многом состоит из рассказов о том, как люди живут в хосписах. Там каждый день смерть. И вы каждый день рядом со смертью уже больше 20 лет. Как вам удается справляться с этим столько лет и не сойти с ума?
– Я верующий человек и смотрю на смерть как на переход в другую жизнь. Человек просто уходит из одной жизни в другую. По-другому смотреть на это невозможно. Конечно, я не воспринимаю уход из жизни каждого пациента как личную трагедию, но сказать, что я легко справляюсь с этим, не могу. Этому я не научилась. Я ненавижу смерть.
Но я вот смотрю на умирающих, и от них порой такой свет исходит. За более чем 20 лет работы я не видела, чтобы кто-то уходил плохо. Я, конечно, говорю о своих больных, а не когда человека машина сбила на улице. Перед смертью мы все становимся лучше. Вся шелуха, разговоры о деньгах, о кредитах – все это отлетает. И те, кто долго умирает (порой ведь это месяцами длится), когда они готовы к смерти – они такие же, как дети рождаются. Они все очень хорошие. Поэтому я со смирением воспринимаю смерть.
– Смерть научила вас смирению?
– Смерть научила меня терпеть. Я когда была молодая, была очень нетерпимая. Мне казалось, что должны быстро приниматься решения. Эмоционально ведь я не хосписная, больше к реанимации склонна – к быстрому принятию решений, к быстрому выполнению поставленных задач. А работа с бездомными, больными, умирающими – научила меня терпению, за что я этой работе бесконечно благодарна.