Вера не по разуму = нетерпимость к инакомыслию
В последнее время в связи с выступлением печально известной панк-группы, а может, и по совокупности обстоятельств, обстановка в социальных сетях и личных беседах накалилась до предела. Одни православные христиане обрушивают страшные обвинения на головы других, развешивают ярлыки, с легкостью выносят приговоры в духе 1937 года и даже отправляют в ад оппонентов, с мнением которых не согласны.
Мы, конечно, помним слова Христа: «Кто же скажет брату своему: “рака”, подлежит синедриону; а кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной» (Мф. 5:22), но в пылу споров мы почему-то эти слова забываем напрочь.
Почему мы так поступаем? Почему одной из особенностей – не скажу всех, но многих – современных православных стало неумение воспринимать другую, отличную от своей, точку зрения? Почему замечательное русское слово «терпимость» прочно закрепилось лишь в словосочетании «дом терпимости» и получило негативную окраску? Не пора ли нам вернуть этому слову первоначальный смысл?
Когда-то давно судьба подарила мне радость знакомства с Владыкой Василием (Родзянко). Я навсегда запомню наши встречи, его мудрость, тихость, мирность, его воспитание, культуру, любовь к людям. Это был святой человек. Он очень любил Феодоровский Государев собор, что в Царском Селе, и, если была возможность посетить его, то всегда приезжал.
В один из таких приездов (было это в начале 90-х) произошла маленькая история, сильно повлиявшая на мое мировоззрение. Во время литургии я иподиаконствовал, а по ее окончании, во время крестного хода, почти «архиерействовал».
Многие, наверное, знают, что у Владыки были больные ноги. Во время любой, даже самой долгой и утомительной службы он почти никогда не садился, всегда стоял, как стойкий оловянный солдатик, превозмогая боль. Так было и в тот день. Но когда начался крестный ход, ему стало совсем тяжело идти, и он попросил меня «составить ему компанию». Я взял его под руку – и так вместе мы пошли вокруг собора. В первый и единственный раз в жизни ходил с Владыкой крестным ходом «под ручку»…
И вот во время одного из переходов к нам подбежала какая-то женщина и протянула Владыке тоненькую брошюрку под названием «С царем в Тобольске». Написал книжку некий Панкратов – комиссар Временного правительства, этапировавший Царскую семью в Тобольск.
Панкратов был петроградским рабочим, выскочившим наверх на популистских лозунгах, – так же, как у нас в перестройку выскочили некоторые депутаты. Брошюрку он написал грязную: Царь – дряблый недоумок, Императрица – еще большая дура, дети – неучи, в которых ему пришлось вдалбливать азы географии, математики и литературы… Обычная пропагандистская дрянь.
Брошюру несколько раз издали в 20-е годы, когда Советам надо было «полностью развенчать культ царя», а в 90-е 100-тысячным тиражом ее «шлепнуло» (очень точное слово, если вспомнить еще одно его значение, популярное в 20-40-е годы) издательство МГУ. Сделали они это, скорее всего, не подумав. Просто царская тема была актуальна, вот и решили, что можно подзаработать. На обложку поместили фотографию Царской семьи. Все мирно и благостно. Многие купились, не разобравшись в качестве самой книги.
Владыка почитал Царскую семью и всегда с особым чувством молился за нее (до канонизации) – видимо, считал, что на его семье есть грязное пятно участия в свержении Императора. Я никогда об этом с ним не говорил, но когда смотрел, как он молится перед изображениями Государя (даже перед памятником, установленным рядом с Феодоровским собором), у меня всегда возникало такое чувство…
Владыка много знал о Царской семье, прочитал множество книг и мемуаров и, конечно, не мог не знать об этих воспоминаниях Панкратова. Тем не менее, он принял дар с любовью, поклонился и так трогательно поблагодарил женщину, что она, бедняжка, расплакалась.
Когда женщина отошла, и мы продолжили путь, я попросил Владыку отдать книгу мне, ибо счел не совсем уместным совершать крестный ход с такой «святыней» в руках. Владыка с отеческой улыбкой отдал книжку.
Епископ Василий (Родзянко)
После окончания крестного хода, когда все разоблачались, а Владыка сел передохнуть в алтаре, он спросил меня:
– Георгий, где же мой подарок?
– Да стоит ли, Владыко, его в руки брать? Может, лучше сразу в печку?
– Как же такое возможно – книжку в печку?
– Но ведь это грязная пропагандистская брошюрка. Ладно бы еще старое издание, а тут…
– Георгий, так нельзя. Ведь это наша история. Он (Панкратов) так думал, так тогда думали многие. Их взгляды, их убеждения крайне важны для сохранения нашей истории, для понимания всей сложности того мира.
Я стоял обалдевший. Владыка, который так почитал Царскую семью, заступается за какого-то негодяя, оклеветавшего Царя?.. Конечно, я поднес ему книгу. Владыка со столь же благодарным взором принял ее у меня и так проникновенно посмотрел, по-старчески… В его взгляде было столько любви и того светлого чувства, которое можно выразить только несколькими словами: «Какие же вы еще дети…»
Мне, советскому человеку, воспитанному в черно-белом мире, в мире, расколотом на две враждующие системы, в мире, в котором есть только добро у нас и зло вокруг нас, такой ответ Владыки был непонятен.
Уточню: я никогда не был коммунистом, симпатий к Советской власти не испытывал, в идеологической войне не участвовал, но от рождения был пропитан совковым взглядом на мир, который не допускал разномыслия. И даже став умеренным монархистом, понимающим, что монархия — не идеальный строй, но, наверное, ближе всего подходит к русской ментальности, я оставался в душе советским человеком.
Для меня все, что не вписывалось в мой мир, подлежало уничтожению. Или виртуально, или физически. Хорошая, правильная идея у книжки – пропагандирую ее, плохая – борюсь с ней. Куда девать мерзкую и грязную панкратовскую блевотину? В мусорник, в печь!
Что, на мой тогдашний взгляд, должен был сделать почитавший и любивший Царскую семью русский епископ? Решительно меня поддержать. А он меня остановил и заставил задуматься «о бренности всего сущего». Собственным примером научил понимать, что нужно слушать и уважать в том числе и тех, кто не разделяет наши взгляды.
Особенно тех, кто не разделяет.
Чуть позже мы еще раз касались этой темы. И я в корне поменял свое отношение к инакомыслию. Вернее, я меняю его и сейчас. Скорее всего, буду менять и до конца дней своих. Но, мне кажется, что двигаюсь в том направлении, которое задал покойный Владыка.
Иеромонах Серафим (Роуз)
Год спустя произошла другая история. Приехал друг и крестник о. Серафима Роуза. Настоящий американец, принявший Православие около 50 лет от роду под воздействием слов и, главное, жизни о. Серафима. Он был баптистским пастором, а потом стал православным священником и быстро обрусел.
Он отпустил окладистую бороду, которая слегка диссонировала с его голливудской улыбкой, всегда во время путешествий носил рясу с крестом, демонстрируя свою принадлежность к Православию, скупил книги всех великих русских авторов и всячески пытался постичь тайну русской души. Собственно, и в Россию он приехал, как на свою новую духовную Родину.
Я, показывая ему достопримечательности Санкт-Петербурга и находясь в Петропавловской крепости в Великокняжеской усыпальнице, решил рассказать о позорном поведении Великого князя Кирилла Владимировича до и после революции. Возможно, иногда сгущал краски для красоты описания. Переводчик выслушал и что-то кратко сказал отцу.
– Я не расслышал, что ты сказал ему… и почему так мало? Я ведь столько наговорил!
– Я сказал отцу, что ты плохо относишься к Великому князю, – с улыбкой произнес переводчик. – Я же не знаю отношения отца к нему. Может, у него есть друзья или чада из родственников Великого князя, может, он к князю относится иначе, и это может огорчить нашего гостя.
Отец в это время стоял рядом и улыбался. Было видно, что он понял, о чем мы говорим. Конечно, это была незаконная цензура переводчика, и я считал, что он поступил нечестно, скрыв мои слова. Но я также понимал, что поступок его был продиктован только одним желанием: не причинить боль священнику, не ранить его сердце моими подчас резкими словами и оценками, желанием сохранить мир в его душе и в нашей общей беседе.
Две короткие истории. Такие разные – и в чем-то схожие. Они показали мне пример того, как надо слушать собеседника. Даже когда считаешь себя полностью правым. Нужно уважать оппонента и бережно, с любовью, относиться к его взглядам. Нужно любить свою историю такой, какая она есть, со всеми ее успехами и недостатками, победами и поражениями, грязными и лучезарными страницами и даже со всем тем дерьмом, которое оставили нам наши предки.
Нужно любить человека, кем бы он ни был, какие бы политические, религиозные, культурологические и прочие пропасти вас не разделяли. Потому что только любовь может сделать человека лучше и только с любовью надо смотреть на жизнь и подвиги (иногда слово подвиги надо брать в кавычки) того или иного исторического персонажа. Только любовь позволит понять поступки и даже преступления этого человека. А это важно, чтобы найти верный путь для своей жизни.
Когда-то в России в хороших монастырях монахи и послушники встречали всех приходящих низким поясным поклоном. Кланялись в пол, доставая пальцами земли. Неважно, кто входил в монастырь. Это мог быть беглый каторжник, убийца, насильник, вор и проходимец, это мог быть мусульманин, атеист или поклонник танцев на амвоне, это мог быть нищий человек, думающий о том, как украсть у соседа, или богатый, уже сделавший нищими десятки людей.
Совсем не важно, кто входил в монастырские ворота. Важно то, что он пришел в монастырь, важно, что у него есть потребность в визите. И еще важно, что пришел Человек, образ Божий, венец Его Творения.
Однажды мне попались воспоминания одного из оптинских насельников о последнем визите в Пустынь Льва Толстого. Это произошло уже после отлучения писателя от Церкви. (Формально отлучения не было, но позиции всех сторон конфликта были более чем определившиеся). Два послушника бежали сломя голову через кусты вдоль скитской дорожки – только для того, чтобы увидеть великого писателя.
Они не бросали в него камни или словесные обвинения, а с восхищением смотрели на гениального писателя, имевшего невероятную популярность в России. Никто не отвернулся от него и в Оптинском Скиту. Болезнь старца помешала быстро принять Толстого, но его не прогнали палкой от ворот, требуя незамедлительного покаяния прежде прощения.
Тогда в Оптиной точно понимали разницу между Человеком и грехами его. Грех осуждался, а Человека любили. Потому даже направили делегацию на станцию Астапово, чтобы исповедовать и проводить в последний путь писателя, открыто выступившего против всей Церкви, боровшегося с ней, жестко обличавшего церковную власть.
В Оптиной не стали ждать покаяния Толстого, а поехали со слабой надеждой подарить мир его мятущейся душе, чтобы покинула она земное тело в мире с Миром.
Так было. И как бы хотелось, чтобы так было сейчас.
Чтобы Церковь не превращалась в «Дом нетерпимости», где царствует грех, мы должны больше говорить о терпимости к инакомыслию. Только так мы сможем не множить зло вокруг себя, а наоборот, продемонстрируем миру нашу любовь и милосердие. Вот еще одно замечательное слово, значение которого не все мы понимаем. Это ведь не только добрые дела, но прежде всего милость сердца, способного полюбить даже страшного грешника и терпимо отнестись к его заблуждениям.
И еще. Когда мы выносим свой вердикт тому или иному человеку, живому или почившему, мы часто не задумываемся, что у этого человека есть родные, друзья, единомышленники, любящие его люди. И своим вердиктом мы можем огорчить всех этих людей, сделать им больно.
А ведь так часто мы не знаем всех обстоятельств, побудивших человека к тому или иному поступку или словам. Мы легко навешиваем ярлыки и расставляем всех по ранжиру, но не задумываемся, что не всегда большой мир, царствующий в душе каждого человека, может вместить наша несовершенная душа. Наши оценки могут быть совсем не объективными.
Отсюда вывод. Давайте подходить к людям с тактом, с любовью, с уважением. Даже к тем, кого считаем своими противниками. Помните, что иной раз лучше промолчать, чем своими словами преумножить зло вокруг и посеять ссору. Хорошо бы не превратить нашу Церковь в «Дом нетерпимости». Не ко греху – к Человеку.
Читайте также: