Дорога к истине

К годовщине со дня рождения Владимира Николаевича Щелкачева

О родителях и учителях

Я родился 3 ноября 1907 года в городе Владикавказе. Потом мои родители переехали в город Пятигорск, и до 1920 года я жил там и учился в гимназии. Мою мать звали Зинаида Александровна Щелкачева (в девичестве – Замковая), а отца — Николай Иванович Щелкачев.

Мать была исключительно добрым человеком, отец был несколько иного характера. Я видел, что они не были ни карьеристами, ни стяжателями, ни мещанами духом. Отец – человек очень вдумчивый. Его судьба сложилась тяжело. Когда я написал ему, что окончил университет и начинаю преподавать, он внушал мне, что я всегда должен проявлять скромность, доброжелательность по отношению к студентам. С отцом и матерью я чувствовал духовную связь, почитал их. Родители были верующие люди и прививали мне любовь к Богу.

Затем с матерью и сестрой я переехал в город Владикавказ, где жила сестра моей мамы и моя крестная мать Мария Александровна Чепелюгина. Ее муж был очень известным в городе юристом, присяжным поверенным, звали его Федор Федорович Чепелюгин.

Это было после Гражданской войны — очень трудное, сложное время, все еще бурлило. Война нарушила учебный процесс, но в школах еще оставались гимназические преподаватели.

Азы образования я стал постигать еще дома, в Пятигорске. Мне нашли знакомую учительницу, которая стала учить меня азбуке и письму. Но первое, что я сделал, когда она пришла в первый раз, — спрятался от нее под кровать. Меня нашли, объяснили, что ничего страшного не будет.

Учительница попалась хорошая, Наталья Николаевна Топоркова, ей помогала сестра Анна Николаевна. Эти женщины не были замужем и всю свою жизнь посвятили детям. Они были учителями приготовительных классов гимназии. Во время войны я пошел в гимназию, которая вскоре из-за многочисленных перемен власти прекратила сущестовование. Тогда группа родителей, которые не хотели, чтобы дети ничего не делали, договаривались с учителями частным порядком, оплачивали ученье. Получались группы по 9 — 10 человек. Я учился в одной из этих групп. Прошел год, опять поменялась власть и стала нормально работать средняя школа. Родители, дети которых не учились, уговорили директора проходить за один год учебную программу двух классов. Из-за этого гимназию я окончил довольно рано.

Я очень люблю А.П. Чехова, но не встречал у него ничего светлого, сказанного о гимназии, вроде рассказа «Человек в футляре». Мне повезло. Я вспоминаю учителей и директора гимназии как людей гуманных, стремящихся передать, и по-хорошему передать, все свои знания нам.

Случилось так, что в Пятигорске образовалась дружина скаутов (от английского «разведчик»). Мальчики и девочки входили в разные дружины. В нашей дружине было три отряда. Я был членом третьего отряда. Его командиром был Василий Павлович Бобринский, старичок больше 60 лет. Жил он без жены, со своей тетушкой, которой было больше 70-ти. Его квартира из двух комнат была квартирой нашего отряда. Дом находился на отрогах Горячей горы Пятигорска. К Бобринским мы могли заходить в любой час дня и ночи, запросто, не боясь, как к своим людям.

Василий Павлович был человеком необычайной доброты. Он сочетал в себе любовь к людям, в частности – к детям, со знанием и пониманием детской психологии. Он старался во всем увлечь нас, давал нам возможность заниматься спортом, играми, а в своих наставлениях был неназойлив. Самое главное – никакого насилия. Людей воспитывают или приказом, или рассказом, или показом. Василий Павлович воспитывал нас по последнему принципу — показом. Он демонстрировал свое отношение к тете, к которой относился с огромной теплотой и нежностью. Также он относился и к детям, возраст которых в отряде разнился от 8 до 14 лет. Дети были разных национальностей – русские, грузины, армяне, евреи, но никто из них не чувствовал себя «инородцем».

Обычай у скаутов был такой. Утром скаут надевал на себя галстук. В конце галстука – узелочек, который развязывался в конце дня, если скаут за этот день сделал доброе дело. Оно могло состоять из разных по масштабу поступков: помочь старушке перейти улицу, старичку поднести тяжести, матери по хозяйству. Самое главное — ребенок должен был почувствовать, что нужно делать добро. Этот обычай хорошо действовал на ребят. Его соблюдение было каким-то естественным.

Дневные занятия скаутов всегда сопровождались спортом и другими увлекательными занятиями или играми. Например, на столе разбрасывались различные предметы и через минуту закрывались, а скаут должен был описать, что находится на столе. Мы много бегали, проводили эстафеты по звеньям и тому подобное. Будучи скаутом, я привык к активности, бегу, прыжкам, но с другой стороны, я много читал. Это сочетание спорта и чтения было моей особенностью.

Я очень благодарен судьбе за то, что она преподнесла мне встречу с такими людьми как Топорковы и Бобринский. У них не было своих семей, но всю свою жизнь они посвятили детям. Эти люди были самых глубоких нравственных правил. Правда, я смог это оценить уже по прошествии многих лет. Всю жизнь мне везло на людей такого рода.

В Пятигорске мы пережили войну. Тогда я узнал, что немцы обстреливали Париж с расстояния 21 километр . Я читал о подвигах наших казаков, военные рассказы. Во Владикавказе увидел первые самолеты Добровольческой армии. Но потом война докатилась и до нашего города, это была гражданская война. В Пятигорске жили знаменитые генералы, участники Первой мировой войны Р.Д. Радко-Дмитриев и Н.В. Рузский, которые проходили лечение. Перед отступлением Красной Армии чекисты арестовали этих генералов вместе с другими ста с лишним заложников. Возле кладбища был вырыт большой котлован и заложников ставили на край, били прикладами по голове и полуживыми сбрасывали в яму. Потом, когда пришли белые, началась эксгумация. Ее помогали делать два кладбищенских сторожа, которые участвовали в рытье ямы. Я был мальчишкой и каким-то образом вырвался посмотреть на эксгумацию. Сторожа рассказывали подробности казни, как комиссар Атарбеков (позднее был очень известным деятелем, но разбился на самолете) отрубил руку Рузскому. Впечатление, конечно, было ужасное.

Вообще ужасов в то время было очень много, они произвели тяжелое впечатление. Но они все больше побуждали меня к чтению и учебе. Таким образом я уходил от всего ужасного, происходившего вокруг.

Владикавказ

После Пятигорска мы переехали во Владикавказ, где тоже были прекрасные учителя. Например, русский язык преподавал осетин Иван Мациевич Абаев. С каким вдохновением он читал нам произведения русских классиков! Он давал нам понять, как это чудесно, и сам восхищался…

«Чуден Днепр при тихой погоде…   Сафонов! Какая красота, а ты балуешься…»; или – «Ликует буйный Рим. Торжественно гремит рукоплесканьями широкая арена», а он: «Сафонов! Хорошо как, а ты опять балуешься…».

Говорили о каком-то угнетении народов, а ведь Абаев был осетин, и не из города, а из села Абайтикау (это недалеко, между Военно-Осетинской и Военно-Грузинской дорогой). Вот чего он достиг – в Москве мы встретили его потом в Главпрофобре, там он работал.

После пятого класса мы перешли в промышленно-экономический техникум, так как утвердилась советская власть и началась перестройка школы. Мы перешли на общий курс, где не было специальных предметов, а были только общие.

Когда я перешел после гимназии в трудовую школу (она называлась 5-я совтрудшкола), моими одноклассниками были армяне, грузины, евреи, осетины, русские. Мы жили все дружно, по-хорошему.

После гимназии еще до поступления в 5-ю совтрудшколу я проучился два года в промышленно-экономическом техникуме, где на первых курсах преподавали общеобразовательные предметы. Тогда мне было13 лет.

К началу 1920-х годов во Владикавказе оказалось большое количество профессоров из Москвы, Харькова и Петербурга, которые спасались от голода. Они организовали там политехнический институт. Директор нашего техникум Николай Николаевич Добровольский, бывший до этого директором какого-то института в Нижнем Новгороде, очень умный человек, считал, что надо всесторонне развивать детей (а его сын учился вместе с нами), и потому приглашал профессоров из политехнического института читать лекции по предметам, которые никакого отношения к промышленно-экономическому техникуму не имели.

Так, геологию и палеонтологию нам читал профессор, доктор наук Владимир Федорович Раздорский. В свое время он окончил университет и высшее техническое училище в Москве и, таким образом, имел два высших образования. Он был большим специалистом по ботанике, интересовался механикой растений и проводил соответствующие опыты, например, прикреплял растения к вращающемуся колесу и наблюдал, как центробежная сила влияет на их рост. Владимир Федорович был прекрасным педагогом.

Профессор Рязанцев Николай Федорович преподавал физиологию. Он был доктором наук, получил образование и ученую степень в Англии. Потом из Владикавказа он уехал в Ростов и там в университете стал ведущим профессором физиологии. Географию читал Георгий Богданович Богданов, который потом был профессором энтомологии в сельскохозяйственном институте.

Еще был преподаватель математики, мало смысливший в ней. Его звали Александр Лаврентьевич. Человек он был славный, симпатичный, но мало что нам дал. Раньше он был владельцем бани. После революции ее реквизировали, и у нас был стишок:

«Баня с треском прогорела.

За какое взяться дело?

Геометрия пришла

и Лаврентьича спасла».

После двух лет обучения в техникуме я понял, что специальные предметы в промышленно-экономическом техникуме, которые были на старших курсах, меня не могут интересовать. Поэтому я решил уйти из техникума.

В это время во Владикавказе открылись «курсы повышенного типа», что-то вроде выпускных классов средней школы. Помещались они в здании совтрудшколы № 5. Когда мы окончили эти курсы, нам дали аттестат зрелости именно этой школы.

Директором «курсов повышенного типа» был И. Федосеев , тоже приехавший откуда-то. Он был историком и прекрасно излагал историю Греции. Историю Французской революции нам читал Румянцев, это был отдельный предмет. Я с увлечением изучал его по книге автора Блоса и знал деятельность революционеров – Марата, Дантона, Робеспьера, Биловарне — «наизусть».

Все учителя на курсах были хорошими, но самым лучшим был Николай Евграфович Степанов, бывший директор реального училища Харькова, приехавший во Владикавказ «от голода». Он был замечательным математиком и увлек математикой меня.

В нашей гимназии был прекрасный преподаватель Александр Александрович Максимов. Он окончил Московский университет. А.А. Максимов преподавал геодезию во Владикавказском сельскохозяйственном институте (все преподаватели там были очень высокой эрудиции). Он встретил меня на каком-то концерте и спросил, куда я собираюсь поступать. Я сказал, что в Московский университет на математический факультет. Он говорит: «Правильно! Я могу сообщить тебе о классификации наук Огюста Конта». Я до сих пор помню ее: на первом месте – математика, затем физика и т.д. Это навело меня и моих товарищей на мысль, что мы должны быть математиками. Слово «математика» происходит от греческого «матезис», что означает «наука». Отсюда делается понятным ее значение, если греки называли наукой только математику.

В то время вышла книга знаменитого физика Арнольда Зоммерфельда «Атом и спектры». Мне хотелось ее купить, но денег у меня не было. Эту книгу мне подарила мама со своей надписью: «Математику, но прирожденному юристу, Володику». Она считала, что я должен быть юристом.

Годы были голодные. Материально было очень тяжело. Мне приходилось работать на огороде, я ходил туда босиком. Возвращался с огорода, умывался и бежал на концерт. В то время в городе был прекрасный симфонический оркестр, и перед каждым концертом музыковед читал лекции о тех произведениях, которые исполнялись.

Иногда вечером я шел или в театр, или в цирк. В то время во Владикавказ приехала труппа, возглавляемая Н.Н. Синельниковым, выдающимся режиссером из Харькова, и с ним приехало много артистов. Приезжал на гастроли выдающийся артист Павел Николаевич Орленев, известный актер Московского художественного театра. Этот талантливый артист решил не замыкаться в стенах одного театра и ездил по провинциям, передавал людям свое искусство.

Когда денег на билет в цирк я не имел, то залезал на крышу. Она была брезентовая, шатровая, и в отверстия в ней я наблюдал за представлением. Особенно мне нравилась борьба. Я до сих пор помню фамилии тех борцов: Джое Моро, Сали Сулейман Старший, Сали Сулейман Младший, Альберт Альберг, Карл Андерсен, Черная Маска, Красная Маска, Пестрая Маска. Они назывались Масками, пока их не положат на обе лопатки, и после этого объявляли их фамилии.

О моей вере и религиозных убеждениях. Заповедь матери

Во время учебы в техникуме мы с моим другом Колей стали интересоваться науками и читать книги. Так, мы прочли книги Ильи Ильича Мечникова, замечательного физиолога, работавшего в Париже. Но его книгами мы были не очень удовлетворены. Другими книгами были: «Этюды о природе человека», «Этюды об оптимизме», «Сорок лет исканий рационального мировоззрения». То же можно сказать и о книге профессора Петербургского университета, будущего вице-президента Академии наук СССР Владимира Андреевича Стеклова «Значение математики». Мы прочли также книги Анри Пуанкаре: «Ценность науки», «Наука и гипотеза», «Наука и метод», переведенные математиком Николаем Михайловичем Соловьевым (позже мы познакомились, он оказался очень интересным человеком). Мы читали книжку Ореста Даниловича Хвольсона, профессора Петербургского университета, автора трехтомного сочинения по физике «Гегель, Геккель, Кусут и 12-я заповедь». 12-я заповедь: «Не пиши о том, чего не знаешь». Хвольсон критиковал кое в чем Гегеля и особенно Геккеля.

На базе чтения у нас образовался кружок самообразования, куда входили еще Куциев, Бугаевский (из казаков). Мы собирались, обсуждали прочитанное, сильно спорили, были очень серьезны и даже начали поднимать кверху нос от очень большой «развитости». Но мы были еще детьми, нам было по 14 — 15 лет, и мы, конечно, мальчишествовали.

Все профессора, с которыми я сталкивался в промышленно-экономическом техникуме во Владикавказе, были замечательными. Ни один из них не был кощунником, ни один из них не проповедовал атеизм. Однако, из всего того, что они нам преподавали, вытекало, что между наукой и религией существует глубочайшая пропасть, что лишь люди неученые могут быть религиозными, что наука открыла что-то такое, новое, что находится в явном противоречии с религией. Прочитанные мной книги Мечникова, Дарвина, Тимирязева были далеко не религиозного характера.

Моя мать была очень религиозным человеком и соответственно воспитывала меня. С детства я ходил с ней в храм, исповедовался, причащался. Но в то время у меня начали появляться сомнения. Матери своей я как-то откровенно высказал, что мне трудно идти на исповедь, посещать храм, поскольку я чувствую, что у меня есть сомнения в истинности христианства и любого другого религиозного учения; даже начал сомневаться в существовании Бога. Тогда мне было 15 лет.

Мама была очень начитанным человеком, хотя высшего образования не имела. Она мне сказала то, что я на всю жизнь запомнил и часто об этом рассказываю: «Володя, ты имеешь одностороннюю информацию от профессоров по школе, которые тебя учат, из книг, которые ты читаешь. Ты не прочитал ни одной богословской книги, ни одной книги в защиту религии. Я тебе вот что хочу сказать. Ты собираешься ехать в Москву, почитай там другую литературу – богословского характера. И если ты, вернувшись из Москвы, скажешь мне, что ты стал атеистом, то мне будет больно, но я смогу тебя уважать. А вот сейчас, если ты перестанешь ходить в храм на основании каких-то полученных односторонних сведений, мне непонятных, то я не смогу тебя уважать».

И это на меня подействовало. Мать я любил и понял, что надо сдерживать себя, продолжать пока, хотя бы «по инерции», ходить в храм, а там дальше, после знакомства с новыми книгами, – что получится.

Эта заповедь матери отложилась у меня в уме и сердце на всю жизнь. Потом я воспринял ее и по-другому.

Действительно, в римском праве есть такое изречение: «Выслушай другую сторону!» То есть — никогда не принимай окончательного решения, пока не выслушаешь «другую сторону». И я, будучи уже заведующим кафедрой, много лет помнил это. Бывали случаи, когда студенты жаловались мне на своих преподавателей. Однако прежде я старался выслушать «другую сторону», то есть преподавателей, а потом уже принимать какое-то решение. Это — то же самое, что сказала моя мать. Хотя римского права она не знала, это было ее внутренним убеждением.

Мама умерла от туберкулеза в 1929 году во Владикавказе. Отец много пережил, был в трех концлагерях. С ним мы переписывались, один раз я нелегально проникал к нему в концентрационный лагерь под Новокузнецком, когда там строился металлургический комбинат. Лагерь располагался под Новокузнецком за 100 — 200 километров . Туда проходила узкоколейка. Заключенные занимались там лесоповалом и строительством железной дороги. Потом отец был освобожден из лагеря, жил в Казани, работал бухгалтером. Он и умер в Казани в 1944 году.

Из книги В.Н. Щелкачева «Дорога к истине» ( — М.: Изд-во «Нефтяное хозяйство», 2007. – 304 с.)

По вопросам приобретения обращаться в издательство «Нефтяное хозяйство» к Евдошенко Юрию Викторовичу: (495) 730-07-17; editor3@oil-industry.ru