По традиции на праздник Пасхи во всех наших храмах отверзаются царские врата, и в течение всей светлой седмицы так и остаются стоять открытыми. Православное богослужение глубоко символично. Понятно, что и в том как мы поступаем с вратами, тоже кроется какая-то символика.
Господь воскрес, и ад побеждён. Рай открылся, человеку остаётся только в него войти. Открытые царские врата – призыв, обращённый к человечеству следовать за Христом.
Как известно, душа по природе христианка, и рвётся на небеса. Человек входит в церковь и видит, что врата, которые обычно закрыты и открываются только во время службы и лишь на малое время, широко распахнуты. Конечно, ему любопытно заглянуть в открытое пространство алтаря и рассмотреть то, что в нём находится.
Сам помню, священник, а только он один из всех молящихся имеет право пройти царскими вратами, казался мне существом неземным, может из-за этого и казался. Я думал, вот стоит только войти в манящее пространство алтаря, и ты станешь причастником чего-то такого необычного и сверхъестественного, чего не знает и никогда не достигнет тот, кто молится в самом храме. Только в алтарь просто так не войдёшь.
И вот заходишь в храм и обнаруживаешь, что вожделенные врата нараспашку. Но ты человек, воспитанный в мире условностей. Врождённая робость и соблюдение множества табу не позволят тебе ринуться напрямую в открытые двери. Другое дело, если ты пришёл выпивши, тогда все запреты отходят на второй план и душа, в соответствии с крылатой фразой «дверям закрытым грош цена», смело отправляется к цели.
В светлую седмицу такие решительные души и доставляют нам основное беспокойство. Потому, оставляя двери открытыми, мы сразу после службы начинаем устанавливать перед ними баррикады. Мало того что стол с артосами подвигаем, так ещё и по углам что-то придумываем, вазы с цветами ставим, ленточки вяжем.
А началось всё после того, как в алтарь прорвался один из отдыхающих соседнего с нами санатория. На Пасху уже после ночной литургии прихожу в церковь служить молебен, и мне показывают на мужчину, что охватив голову руками, скромно сидит на лавочке в углу. Подхожу, сажусь рядом. И сразу чувствую запах перегара.
— Что-то случилось?
Тот поднимает на меня мутные глаза, видит рясу, крест и начинает плакать.
— Я не знал! Я ничего не знал, честное слово! Пожалейте меня, пожалуйста. У меня ведь семья, жена, двое детей. Я не хочу быть монахом! – выкрикнул человек и заплакал уже громко в голос.
— Монахом?! Почему монахом? Вас что, кто-то заставляет? Ничего не понимаю.
— Я прошёл в открытые царские врата, и ваши бабушки сказали, что теперь я проклят, потеряю семью и должен идти в монахи.
— Что за дикость? Какое проклятие?
— Батюшка, — к нам подошла дежурная по храму, — этот человек зачем-то пошёл в алтарь. Мы его предупреждали, и столик с артосами перед вратами поставили, и ещё две вазы с цветами по углам. Только отвлеклись, всего на минутку, а он всё равно зашёл.
— Зачем вы это сделали?
— Так ведь открыто же было.
Моё детство прошло среди католиков, я часто бывал в костёлах. Как известно, в католических храмах совершенно отсутствует иконостас, отделяющий алтарь от остального пространства. Посмотришь, множество наших туристов из России разгуливают по храму, а рядом никого, даже дежурных нет. Казалось бы, иди себе куда душа пожелает, так ведь нет, в алтарь никто не рвётся. Или запретный плод слаще?
Помню, как мой настоятель с удивлением рассматривал отпечаток, оставшийся от поцелуя на одном из образов иконостаса. На почитаемой иконе Пресвятой Богородицы, написанной в середине XIX века афонскими иконописцами, на самом видном месте красовался яркий лиловый круг от губной помады.
— Ты глянь, — подозвал он меня к себе, — какой огромный рот. Я к этому отпечатку всё пытаюсь примериться. Так чтобы совпало, пришлось рот открывать. Такое впечатление, что человек икону не целовал, а пытался её укусить.
Потом он проверил состояние металлического ограждения, установленного так, чтобы люди на солею, это такое возвышение перед иконостасом, не забирались. Иконы в иконостасе обычно ничем не защищаются, потому чтобы не повредить к ним запрещено прикасаться.
— Надо же, на солею забралась. Ограда-то высокая, это всё равно что через забор перелазить. – Он махнул рукой. — Ничем людей не остановишь.
Однажды на какой-то праздник служим всенощное бдение. Отцов собралось, человек шесть наверно. Вышли из алтаря на полиелей и стоим со свечами в руках напротив друг друга. А лето, входные двери в храм тоже нараспашку. Так что с улицы посмотришь и увидишь как горят лампадки на семисвечнике за престолом.
Стоим, значит, молимся. Вдруг в церковь входит человек. Не останавливаясь, он широко и быстро шагает по направлению к алтарю. Обычно, если в храм заходишь, то делаешь это тихо, степенно. Никому не мешая перекрестишься, поклонишься на три стороны и так же тихо проходишь внутрь.
Но этот человек очень спешил, и я подозреваю, что в ту минуту не отдавал отчёта в том что делал. Он прошёл между нами шестью, стоящими со свечами и ещё через секунду оказался прямо перед открытыми царскими вратами.
Никто и подумать не мог, что может произойти что-то подобное. Никто из нас не успел ни отреагировать, ни даже просто закричать и этим привести вошедшего в чувство. А он двигался, скорее всего, находясь под действием наркотиков. В то время героин в нашем городке был самым ходовым товаром.
Представьте наше состояние, сейчас пришелец царскими вратами войдёт в алтарь, а мы, побросав свечи, бросимся его ловить. Понятно, служба будет сорвана, и по городу пойдёт гулять ещё один анекдот на церковную тему.
Ситуацию спас наш старенький диакон отец Василий, который в это время стоял сбоку от врат и готовился произнести очередное прошение. Несмотря на свои восемьдесят лет батюшка молниеносно оценил обстановку. Перехватив нарушителя уже перед самим иконостасом, он повис у него на руке, тем самым создав вокруг себя ось вращения. Бедолага развернулся на сто восемьдесят градусов и, не сбавляя темпа, продолжил движение, но уже на выход. Только тогда я увидел его глаза. Две чёрные дырки, горящие безумием. Он снова прошёл между нами и вышел из храма вон. Зачем он приходил, кто погнал его в алтарь?
А бывает случаются просто анекдотические ситуации. Мне знакомый батюшка рассказывал. Его назначили настоятелем в один из только что восстановленных сельских храмов. Основную часть расходов на восстановление взяла на себя староста храма, пожилая уже женщина, местная предпринимательница. Она ездила договариваться о стройматериалах, решала, какие в церкви будут иконы, она же и оплатила работу по написанию иконостаса.
— Представляешь, я столкнулся там с чем-то запредельным. Не знаешь, плакать тут или смеяться. Эта староста, честь ей и хвала за то, что она сделала, принялась конкурировать со священником. Однажды служим литургию, я открываю врата и стою лицом к престолу. Смотрю, рядом со мной у престола стоит моя староста.
Спрашиваю её:
— Как вы сюда вошли?!
— Как, как? — и смотрит на меня презрительно как на идиота, — Через врата, понятно.
— Никто кроме служащего священника не имеет право ими входить!
— Ага, сейчас! Да я сама вот этими самыми руками строгала эти врата, а теперь не могу ими войти?! А ты, халявщик, пришёл на всё готовенькое и имеешь право?! Не дождёшься, вдвоём будем ходить.
Пришлось ехать к владыке. И только после того как старосту предупредили, что если она не угомонится, то священника у них заберут, женщина успокоилась и прекратила
рваться в алтарь.
Однажды, ещё задолго до моего рукоположения наш настоятель попросил меня сопроводить батюшку на требы. Уже смеркалось, а он отправлялся в неспокойный район. После того как мы уже возвращались, он вдруг сказал:
— Наверно ты хочешь стать священником?. Понимаю, служить в алтаре, стоять у престола. На самом деле – это очень высокое служение. Я тоже когда-то мечтал попасть в алтарь, думал, вот место где дышит Бог. Но сперва мой духовник поставил меня на клирос. Раньше мне казалось, на клиросе поют не люди, но ангелы, и встав на место рядом с алтарём, хочешь — не хочешь, становишься лучше. Но время шло, и я убедился, клиросные вовсе не святые, и даже больше.
Через год меня рукоположили в диакона, потом я стал священником. Моя мечта исполнилась, я вошёл в алтарь. И ничего, понимаешь, ничего! Я не стал лучше, наоборот. Страсти, которые я считал уже побеждёнными, пробудились, и если раньше они были вот, не выше этого кустика, то сейчас они превратились в огромные неохватные деревья. Моя прежняя уверенность в победе теперь кажется мне смешной. Запомни, в алтаре борьба только начинается. И если думаешь стать священником, готовься к этой войне.
Со времени того разговора прошло лет двадцать, а я всё вспоминаю того батюшку и его мудрое предостережение.
Иногда думаешь, почему так бывает, слушает человек о Христе, даже Евангелие читает, а так чтобы по-настоящему в церковь придти, не приходит. Вон, сколько замечательных христианских книжек печатается, какие проповедники по телевизору выступают, а у многих всё это как-то мимо ушей проходит.
Сейчас вспоминаю, как с учительницей во главе мы всем классом ходили смотреть антицерковные фильмы, после которых я почему-то всё больше укреплялся в желании докопаться до истины. А искать приходилось в справочниках для атеистов, других источников не было. Когда впервые вместо «Забавной библии» Лео Таксиля я держал в руках обрывок подлинного Евангелия от Матфея с дореволюционными «ятями» и читал его Нагорную проповедь, то плакал от непонятных нахлынувших на меня чувств. Я не понимал смысла того что читал, и всё равно плакал. Через двенадцать лет после того случая я крестился.
В какой-то американской брошюрке прочитал как один человек пришёл домой и увидел на своём башмаке прилипший листок от Евангелия, прочитал его и уверовал. Со стороны, совершенно невозможная глупая история, а себя вспоминаю и верю что и такое может быть.
К нам на Радоницу народ откуда только не приезжает. В этом году отслужили литургию и отправились молиться на могилки. Обошли всё кладбище, и пришли к месту, где похоронена мама одной моей хорошей знакомой, сама она живёт в Москве.
— Как странно, — говорит – мама у меня родилась в Архангельске, а папа – местный. Мама мечтала быть похороненной у себя на севере, а папа — здесь под Москвой, а оказалось. Мама, вот она, а папа лежит в Архангельске.
— Парадокс.
— Вся наша жизнь состоит из парадоксов. Хочешь, историю одну расскажу?
— Парадоксальную?
— Разумеется.
Начинается она ещё в советские годы, когда к нам в столицу на учёбу приехал молодой и очень симпатичный иракец. Мало того, что симпатичный, он принадлежал к весьма зажиточной семье. Так его дядя занимал очень высокий пост в правительстве страны, а тётя имела свой собственный торговый центр в Дамаске.
Молодой человек познакомился с русской девушкой, москвичкой и, заканчивая институт, сделал ей предложение. Со временем у них родились две девочки погодки с огромными карими глазами как у отца и белой кожей как у мамы. Отец девочек всю жизнь считал себя мусульманином, хотя и не очень ревностным, правда, это не мешало ему оставаться человеком глубоко порядочным. Потому он учил своих детей не столько основам веры, сколько основам нравственности. Мама, полностью соответствуя определению «человек советский», вопросами веры не интересовалась совершенно и больше беспокоилась о земном.
По окончанию института отец перешёл на дипломатическую работу, и семья отправилась кочевать по миру, всё больше по странам Ближнего Востока. Поскольку воспитанием девочек занималась мама, то она и настояла на том, чтобы дети учились в русской школе при посольстве России. Так было и в Сирии, куда они попали, когда девушки уже учились в девятом классе. Несмотря на разницу в возрасте они ходили в один класс.
И вот однажды в школе во время перерыва они услышали непонятную странную музыку. Какой-то тихий голос под гитару пел о чём-то таком, что заставило сестёр остановиться и прислушаться. Они стояли как очарованные и не понимали что с ними происходит.
Магнитофон стоял на преподавательском столе и принадлежал учительнице биологии.
— Мария Ивановна, кто это поёт? И о чём он поёт?
— Это песни иеромонаха Романа. О чём поёт? О Христе.
— А что значит «иеромонаха» и что такое «Христос»?
— Христос? Как бы это вам сказать?
Мария Ивановна, женщина умная, прекрасно понимала, что преподаёт она в Сирии, где мусульман большинство. И что детям из христианских семей значительно безопаснее рассказывать о том, кто такой Аллах, чем девочкам мусульманкам про Христа. Но когда те стали её умолять дать им послушать песни отца Романа, она не смогла отказать.
— Мы с сестрой слушали эти песни тайком, что говорится, фактически под одеялом, – вспоминают они сегодня. Очень часто мы не понимали о чём поёт этот голос. Пытались додумывать смысл непонятных слов. Со временем узнали, что у Христа была мама, и её звали Мария.
Однажды они решили пойти попрощаться с одноклассницей из Болгарии, её родители переезжали к новому месту службы. Как обычно при переездах, всюду в комнатах высились кучи ящиков с уложенными в них вещами. Окна без штор, голые стены, и только одна маленькая цветная картинка, воткнутая между обоями, останавливала на себе взгляд.
— Кто это? – спросила одна из девушек, показывая на картинку, — какая-то женщина с ребёнком.
— Это младенец Христос и его Мама.
— Правда? Это Его Мама? Вы уезжаете, а не могли бы вы подарить нам эту картинку?
— Договорились, только давайте так, вы помогаете нам грузить вещи, а мы оставляем вам эту картинку.
Они до сих пор вспоминают как полдня перетаскивали тяжеленные ящики и даже пытались двигать большой диван. Но это не главное, теперь у них была картинка с изображением Мамы того самого Христа, о котором пел проникновенный голос человека по имени иеромонах Роман. Открытка стала частью той таинственной жизни, с которой сёстры соприкасались исключительно поздно вечером, уже перед тем как ложиться спать.
Учёба в школе подходила к концу, и на семейном совете было решено отправляться девушкам в Москву учиться в архитектурном институте. Закончив институт они должны были возвращаться в Ирак, на родину отца. Там уже подрастали их женихи, двоюродные братья, дети того самого дяди министра. Конечно, студенты МАРХИ не могли не обратить внимания на двух русских красавиц с яркой примесью восточной крови. Но все ухаживания оказывались тщетными, девушек интересовало другое. Оставшись без родительского ежедневного контроля, первым делом они отправились в церковь. Сперва просто приходили на службы в полюбившийся им храм, потом, познакомившись со священником, попросили подготовить их к крещению.
Батюшка, с которым Господь свёл сестёр, поначалу очень удивлялся необычному звучанию их иракских имён, а потом принялся готовить студенток к таинству. Так через месяц наша Церковь приросла ещё двумя христианками с такими многообещающими именами, Вера и Надежда.
Я не в курсе, закончили они МАРХИ или нет, знаю что через несколько лет девушки тайком от родителей ушли в один из подмосковных женских монастырей. Но чтобы найти место, которое действительно принадлежит тебе и только тебе, его приходится искать. Так вышло, что через какое-то время сёстры с несколькими другими послушницами оказались где-то в Нижегородской области в какой-то забытой Богом деревне с несколькими ещё чудом сохранившимися в ней бабушками.
Наступила осень, не за горами и зима. И бабушки совершают открытие, монашки, поселившиеся в их деревне, не имеют понятия как делаются заготовки на зиму. Они, бывшие жительницы городов, были уверены, что булки хлеба сами по себе вырастают на хлебных деревьях. Сердобольные старушки натащили им овощей, показали как нужно рубить и заквашивать капусту, как солятся грибы, кабачки и помидоры, где хранится картошка. Помогли утеплить дом и заготовить дров на зиму.
Фото Михаила Тимофеева. Photosight.ru
«Если бы не эти добрые женщины, то неизвестно, как бы мы пережили ту зиму», вспоминала одна из сестёр. А потом им рассказали об отце Феодосии и монастыре, в котором он игумен.
Услышав знакомое имя, я переспросил:
— Это о нашем отце Феодосии?
— Да, батюшка, моём старинном духовнике. И ты знаешь, что отец Феодосий молится о тебе и давным-давно ждёт в гости.
— Прости, вся эта повседневная суета…
— Ладно, слушай дальше. Сёстры приехали к отцу Феодосию и стали проситься к нему в монастырь. И тогда он поставил им условие. Если они целый год проживут в той глухой деревушке в Нижегородской области, то по окончанию срока они имеют право приехать.
— Они выдержали?
— Да, иначе как бы я узнала об этой истории двух девочек, проведших всю свою юность на Востоке среди мусульман, а само слово «Христос», услышали когда уже учились в старших классах.
В них столько энергии, они везде успевают, и шьют, и вышивают, и реставрируют старые иконы, в монастырь приходят замечательные иконы. И глаза, самое удивительное в них – это глаза, они так и светятся счастьем.
И ещё одно событие произошло незадолго до Пасхи. В монастырь по приглашению архимандрита Феодосия приезжал отец наших Веры и Надежды. Принимали его по высшему разряду, показали монастырь, познакомили с насельниками. Потом он еще долго разговаривал с дочерьми и отцом наместником. Уезжая отец примирился со своими девочками, и прощаясь сказал отцу Феодосию:
— Теперь, благодаря знакомству с вами, я спокоен за будущее моих дочерей.
Такая вот история, батюшка. Отец Феодосий, зная, что я собираюсь сюда на Радоницу, снова зовёт тебя в гости. Конечно, путь не близкий, но уверяю, ты не пожалеешь.
Сколько лет я мечтаю съездить к батюшке в монастырь. Хочется побывать в великолепном храме, возрождённом отцом Феодосием, помолиться среди отреставрированных икон XIV и XV веков. А какие у них, говорят, плащаницы, расшитые натуральным жемчугом. Только такая же красота имеется и в наших местах, и чтобы всё это видеть нет нужды уезжать далеко от дома.
Но теперь мне рассказали о драгоценности, которую ещё нужно поискать. Это глаза, горящие радостью счастливые глаза, спасающихся человеков. За свою жизнь я видел множество глаз, вдумчивых и печальных, грустных, пустых, самых разных. Но счастливых, я почти не встречал. Только один раз в Черногории в женском монастыре Рустово.
Я тогда спросил инокиню, совсем ещё молодую девушку:
— Трудно быть монахом?
На что услышал в ответ:
— Что вы! Быть монахом – это радость!
И улыбнулась. Знаете, ради такой улыбки и таких глаз стоило лететь в Черногорию. И вот теперь это куда ближе, совсем рядом с нами.
Пока они горят, стоит ехать. Счастливые глаза – это такая редкость.