Священник Сергий Круглов
В школе за это рисование бывал и наказан, когда от скуки набрасывал всякое на листочках и рассылал их по классу, отвлекая ребят от урока, или разрисовывал учебники.
Всегда любил линию, ее сюжетность более, чем цвет и фактуру; шариковая ручка или стальное перо для чернил и туши – любимый инструмент. И фантазию ценил более, чем реалистичную похожесть… Отец Павел Флоренский в своей книге «Иконостас» на различии православной иконы и протестантской гравюры выстраивает целую мировоззренческую теорию. Думаю, что мне в свое время не дала освоить живопись обыкновенная лень, которая, по словам моей бабушки, вперед нас родилась.
Достойно ли и праведно ли есть священнику чиркать ручкой по бумаге или мышкой – по рисовальным приложениям ноутбука? Что, ему службы мало, заняться нечем? Благочестивый ответ на такой грозный вопрос напрашивается, казалось бы, сам собой. Однако замечу вот что: и эти почеркушки, и любимые мною стихи, и вообще вся человеческая культура, все эти маргиналии, нанесенные на бескрайние поля Книги Книг – собственно, и есть пестрая ткань самой жизни, то суетной, то возвышенной, то грешной, то святой, уязвимой и тленной, но бессмертной, той жизни, спасти которую и пришел Господь наш из любви к человеку.
Из заметок разных лет в Фейсбуке
——-
Большой грех-маленький грех, смертный грех-несмертный грех…
Когда с трудом пробираешься по узенькой горной тропе над пропастью, какая разница, что тебя убьёт — огромный кусок скалы, сорвавшийся сверху, или маленький камешек в ботинке, заставивший твою ногу сорваться с тропы.
——-
Возле магазина «Корзинка» (это такой шикарный гастроном, типа супермаркет, с разными богачествами внутри) на стоянке — шикарные же авто. К одному из них подошли две дамы (надо ли уточнять шикарность их шуб), дверцы открыли, но медлят садиться, о чём-то увлечённо щебечут, в руках — пакеты, лопающиеся от деликатесов… Возник около какой-то малоформатный корявенький бродячий пёс с сединой вокруг слезящихся глаз; ясно, что содержимое пакетов его сильно привлекает, — но прямо на дам он не смотрит, а деликатно и пристально — в сторону, и вообще вид у него такой: сосредоточенно-деловой, типа я тут по другому делу, напряжённый и внутренне — а вида не подаёт, держит марку — крайне смущённый. Пришло в голову, что такой вид бывает у мужиков, стоящих по какому-то случаю в коридоре женской консультации, как бы в очереди, но как бы и вне.
——
Люди приходят к священнику не только с грехами, но и с проблемами.
Например, в инфекционном отделении одной московской больницы завелось привидение (так назвали). После освящения отделения священником — особо распоясалось, укусило сотрудницу за руку.
Да, думаю, это тебе не Кентервилль… Деградируют не только люди, но и привидения.
——-
На исповеди:
Лихорадочно роется в сумочке, на ресницах повисают крупные слёзы…
— Что случилось?
— Грехи дома забыыыыыылаааа!…
(Сразу на ум — классический сарказм школьного учителя: «А голову не забыла?»
Или так:
— Где грехи?
— Дома…
— У меня дома — дойная корова!… марш за грехами! И чтоб пришла с родителями!!…
И так далее.)
——-
Как иногда понять, что Бог есть любовь, пока не испытаешь, что Он есть правда и гнев.
Как понять это нам, для которых «я люблю» чаще всего означает «я нестерпимо хочу».
——-
— Ох, батюшка, что-то веселюсь весь день!… Это наверно грешно?
— Да нет, думаю, не грешно. Грешно — это когда среди веселья, бывает, вдруг получишь по носу от жизни — и сразу так сильно впадёшь в обиду, обескураженность, маловерие, уныние, а главное — теряешь благодарность Богу, словно этот удар по носу куда фундаментальнее и главнее, чем веселье…
——-
Умилил на причастии один младенец.
Года, наверно, полтора, не более.
Увидев чашу, ещё издалека вытянулся к ней во всю свою длину (торчал стоймя у папы на руках, а вытянулся — и папа еле удержал его за коленки) и разинул глаза и рот во всю ширь, как жулан.
А причастившись, тут же опять вытянулся и поцеловал чашу в верхнюю часть, да так смачно, что иного выражения, как «влепил поцелуй», и не подберёшь.
——-
Вы не верите в НЛО и в то, что инопланетяне ставят над людьми изуверские опыты?
А я иногда верю.
Например, инопланетяне пошили для людей пододеяльники с маааааааленьким разрезом на боку, в который предлагается пропихнуть одеяло, а затем равномерно распределить его внутри пододеяльника.
——-
Рассказывали доподлинную историю, как на экзамене один боголюбец, увидев вопрос: «Поиск «исторического Иисуса», возмущенно воскликнул: «Да я про такое даже думать не хочу!..»
Экзаменаторы рассмеялись и поставили ему четверку.
Еще был отзыв: «Конец света уж скоро, а они всё исторического Иисуса ищут».
——
Жало смерти со всего маху ударилось в Камень; от удара пошли круги и не успокаиваются до сих пор.
——-
Ночью, помню, во сне снилась книга, типа — Юрия Коваля, свежая, деревенская и осенняя; я был внутри книги, видел страницы, строки и акварельные картинки…
Запомнилась только часть фразы : «…и раз в неделю ходил автобус из Балалаихи в Псино».
——-
Выйдя на амвон, батюшка истово перекрестился и торжественно процитировал апостола: «Горе мне, если не благовествую!»
«И горе нам, если благовествуешь…» — воздохнули прихожане, готовясь выстоять трехчасовую проповедь.
——-
Ходили сегодня в дом инвалидов, причащать, в один из корпусов (ну, теперь он — ПНИ). Три этажа, много народу.
Повстречал двух атеистов. Из тех насельников, которых раньше не встречал, недавно привезли, наверное.
Один — мужчина такой пожилой, солидный, седой, фактурный, встречен в коридоре около палаты. На вопрос тетушек-помощниц, крещен ли он, несколько даже обиделся: «Вы что?! У меня сын — врач, как я могу его опозорить?!»
Второй сидит в палате, не стар, лет 50-60, коротко стрижен, темноглаз, живехонек речью, быстр чертами лица и движениями (хочется написать даже — «шустр»), на одной руке пальцев не хватает, на койке — огромный том Белинского, издания наверно годов 50-х, судя по внешнему виду; приветливо поздоровался со мной за руку.
«Я крещеный! Но я неверующий. Я, кстати, Меня читал!» — «Ну и как вам?» — «Ну как сказать!.. Вот к вам бы подошел корреспондент с вопросом: как относитесь к женщинам? А вы бы такой: пардон, но нет, я отношусь к мужчинам! Короче, атеист я. Но к вам хочу прийти! Мне очень интересно понять, как вы устроены!» — «Конечно, — говорю, — приходите!»
И день такой славный, солнечный.
——-
Образование нужно для того, чтобы правильно сформулировать вопрос в гугле.
——-
В алтаре обсуждали с батюшками насущное.
Подошел дьякон и благоуветливо рек:
— Простите, отцы, но я вас перебью.
——-
Спасибо фейсбуку и друзьям в нём!
Сию минуту, прочитав в одном посте : «Послушай: далёко, далёко, на озере Чад…», вспомнил, что поставил котам вариться рыбу.
И тут же ощутил носом и чад.
Вовремя, однако.
——-
Неделя всех святых, в земле Русской просиявших.
Подумал о том, как всё — близко…
Есть у св.отцов выражение «золотая цепь святости».
От первых святых нашей земли, собственно нерусских — варяг Феодор и его сын Иоанн, от юношей Бориса и Глеба, до наших дней, до тех святых (от некоторых остались чёрно-белые иконы в фас и в профиль из следственных дел НКВД), которые чьи-то вот твои — дед, прадед… Золотая цепь, звенья местами в крови, никогда не заржавеет.
——-
В Тбилиси сильное наводнение, смыло зоопарк, бедные животные разбрелись по городу…
Грузинский патриарх заявил, что это наказание Божие за то, что в советские времена там делали что-то такое антицерковное, етс.
Да уж…
За грехи верующих Бог наказывает верующих, за грехи атеистов Бог наказывает зоопарк.
——-
Сейчас на литургии помяну новопреставленную Жанну Фриске (р.Б. Анна, так, вроде бы, в крещении?…). Помяну, как и многих иных, совсем не известных фб-сообществу, известных только моему помяннику.
Разумеется, это не «акция», и творчество её, каково бы там оно ни было, совсем не при чём — просто ей, конкретному человеку, думается, это сейчас нужно.
Задумался: почему вокруг сколько-нибудь известных людей, вокруг даже таких обстоятельств их жизни, которые, казалось бы, подобает сопроводить если не сочувствием, то хотя бы уважительным молчанием, бывает столько вскипания глума, как вот вокруг смерти несчастной Фриске? Видимо, потому, что знаменитости для многих — не люди, а знаки, медийные символы, етс.
Расчеловечивание человека происходит в падшем современном мире разными способами. Расчеловечивая человека, расчеловечиваешься и сам.
——-
Для бумажной книги воплощение в электронном формате — жизнь загробная.
——-
Вспоминаю бабульку одну.
Пришла раз: «Батюшка, я вот грешу сильно, молитвы-то не исполняю все как положено…»
Знаю её как церковнейшую, ещё того, прежнего поколения.
Удивился, как мол так.
А она в самом деле чуть не плачет.
«Дак вот, положено молиться «о ненавидящих и обидящих нас» — а мне и не о ком…»
Сама деревенская, и соседи её грызут, и родня пьёт, высасывает копеешную пенсию.
Напоминаю о сих, вот же мол и враги, о них и молитесь.
Внезапно захихикала, как-то почти кокетливо, зарумянилась, блеснула на меня голубёхонькими глазками: «Да ну!… Какие это враги. Это ж наши всё, деревенские… прости их, Господи».
——-
Букву «ё» нельзя удалять из алфавита.
Она — такая же человеческая несовершенная рифма к букве «е», как сам человек — рифма к Богу.
——-
Когда утром жена читает на кухне пред иконами утреннее правило, кошшонка сидит напротив неё на кухонном диванчике и внимательно следит за крестящейся рукой.
Потом внезапно прыгает ей на живот и виснет на когтях.
Что добавляет молитве чувства живаго.
Иногда, слышу, и слов неуставных.
——-
Картина такая:
Правый Суд свершился.
Одесную — сонм святых.
Ошуюю — церковные осуждённые. Все, кто там был некогда в сане: фарисеи-лицемеры, крепостники-салтычихи, педофилы-мздоимцы-бюрократы, алкоголики-самоубийцы, псы нелающие, бредящие лёжа; окружены конвоем, кто вопит, кто хрипит, кто проклинает, кто скрежетаху зубом своим, подвигаются толпой к яме, на дне ямы — езеро огненное с червём неусыпающим, ссыпаются в неумолимое.
Тут из сонма святых: «Погодите!… Минуточку!…»
Из стройных рядов к толпе осуждённых протискиваются, запыхавшись, и молчком присоединяются, один за другим: владыка Антоний, мать Мария с Фондаминским, матушка Иоанна, отец Александр, отец Георгий, отец Павел, и ещё, и ещё, и ещё, не сосчитать… Вместе со всеми — прыгают в дышащую жаром яму.
Ангелы-конвоиры только головами качают.
— Вот вечно им спокойно не живётся!.. Вечно у них прихоти какие-то…
— Нееет… Тут, брат, не прихоти…
— Угу… А что? Жизнь? Такой очередной этап жизни святых просто?
— Да. Типа того. Жить начнут там сейчас, в геенне… Обустроятся, работать станут, одного спасут, другого-третьего…
— Да, я так и думал… Сам-то с ними?
— С ними, куда Он делся.
— Ясно… А нам с тобой что, опять без отпуска?
— Похоже на то.
— Эххх… ну… чего теперь… слава Богу за всё, как говорится.
——-
Вот где — православные акции, но не протеста, а поддержки? Где крёстные ходы с плакатами: «Слава Богу! Читаем Шмемана — спасаем Россию!», и проч.? А ведь событие в мире культуры – выход книги «Основы русской культуры» — куда как весомее, чем выход «Матильды»… Вот это страшит больше всего: порча смысла, аберрация оптики: «И начяша князи про малое «се великое» млъвити…» (тут, правда, не князи, тут массы опять…)
——-
Встретил одного батюшку, давно не виделись.
— Как, отче? Спасаешься?
— Лёжа…
— Но главою — в направлении?
— По возможности…
— Копытят?
— А как же. Им за это в аду зарплату платят…
— Да… Они-то своё дело исправно делают…
— Не то что мы…
——-
Один сказал: «Поэзия — скорее, дар Божий».
Другой сказал: «Поэзия — скорее, искушение».
Скорее, медленнее…
Помните, мы в первых классах делали из целлофана палетку?
А потом этой штуковиной измеряли площади фигур?
Вот эти наши критерии — «скорее-медленнее» — утлая палетка, которую мы прикладываем к эйнштейновской модели.
Законы мира законами — но это законы ПАДШЕГО мира.
А что происходит в мире Богозданном, ПОДЛИННОМ — мы зачастую не то что не знаем, но и предположить не можем…
Только оцепенело смотрим вслед неторопливо, стремительно удаляющимся по вечнозелёным лугам в горизонт Ахиллу и черепахе, и гадаем: ну о чём, о чём они там так увлечённо разговаривают?!…
———
Едучи в метро, видел женщину, лет более чем средних, в платочке и длинной юбке, с постным лицом; она сжимала в руках толстую книгу в чёрном переплёте с серебряными буквами на корешке, глаза её были возведены в подземные небеса метро, а бледные тонкие губы слегка шевелились… Совершенный вид молящейся! подумал я. А в руках, конечно же, Библия, или толстый молитвослов…
Я протискался поближе, напряг зрение, чтоб прочесть надпись на корешке, и прочёл: «СПРУТ».
Вот оно как, подумал я.
А женщина продолжала сидеть, не переменяя позы и выражения лица, — не о комиссаре ли Катани возносила она моления свои?…
——-
«Корабль вышел в открытое море, ушёл на запад, и в сырой, дождливой ночи Фродо почуял нежное благоухание и услышал песенный отзвук за громадами вод. И точно во сне, виденном в доме Бомбадила, серый полог дождя превратился в серебряный занавес; занавес раздвинулся, и он увидел светлый берег и дальний зелёный край, осиянный зарёю».
Да…
Но… нет.
Из Западных гаваней давно никуда не ходят корабли.
И не только потому, что стали бездарны корабелы: что-то произошло с миром, раздвинулись сочленения костей, скрепы вещей, некая необратимость вступила в свои права, и туда, куда я-ты-он-она-вместецелаястрана хотели бы свалить, более не свалишь…
А кроме того — кто же, кроме нас с тобой, в ответственности за Средиземье и за всё, что мы сделали с ним, после ухода эльфов и волшебников, живя в нём поживая.
——-
Вспомнил — давно это было — двух горячих православных-неофитов, художников, которые как-то келейно выпивали, и один другому сломал руку в пылу разговора о том, чем отличается Ефрем Сирин от Исаака Сирина.
——-
Если у вас в храме спросили: «А что это вы без платочка?» — смело отвечайте: «Платочек у меня в душе».
——-
Правда жизни — она, как известно, бывает одна и та же, но разная.
Смотря кем пересказана.
В пересказе бесов она — грязноватый цинизм.
В пересказе ангелов — грозный хорал, билет в один конец в огненную пещь.
В пересказе человека — просто жалкий лепет.
И только в пересказе Богочеловека правда — и есть правда.
Живая и животворящая.