Ирина проработала гинекологом в городке Зинтан в западной Ливии последние лет десять. Сама она родом из Харькова. Кроме нее в зинтанском госпитале было еще 16 врачей из Украины, Бангладеш и Северной Кореи. Сами ливийцы занимали в основном административные и руководящие посты.
В феврале Зинтан стал одним из центров мятежа против режима Каддафи.
Авиация НАТО разбомбила военные склады в Ливии, фото AFP
Тяга ливийцев к свободе Ирину раздражала: «Плохо воспитанные подростки начали жечь шорту (полицию), грабить военные склады, а когда в них стали стрелять в ответ, заголосили, что озверевший Каддафи убивает ливийцев. А какого ответа они хотели?». Как и большинство высококвалифицированных и высокооплачиваемых гастарбайтеров из Украины она была сторонницей полковника. Ее ливийские коллеги, поколебавшись поначалу, чью сторону взять, по мере успехов повстанцев определились: они за ислам и демократию, против тирании и коррупции.
Это было не единственное и даже не главное отличие ливийских медиков от украинских.
Зинтан. В общей сложности от 10 до 12 танков были уничтожены. Фото с сайта obozrevatel.com
Ливийцы, определившись с политическими пристрастиями, взяли семьи и отправились в безопасный Тунис, оставив госпиталь на попечение иностранных коллег. Это было разумно. В тот момент силы, лояльные Каддафи, перешли в наступление, их артиллерийские позиции стояли в 20 километрах от Зинтана и обстреливали город из «градов».
Украинские врачи безрассудно остались лечить людей и считали, что когда за день привозят до 60 раненых, — уезжать нельзя. Напомню, раненых они считали смутьянами, но лечили, лечили, лечили. Что поделать, этика русской медицинской школы запрещает примешивать политику к профессии и оставлять больного без помощи.
Долгое время зинтанский госпиталь был единственным в той части западной Ливии, которую контролировали повстанцы.
Руководство мятежников, разумеется, знало о нелояльности иностранных врачей, но все равно считались с ними, при возможности выплачивали зарплату хотя бы частично, снабжали продуктовыми пайками из поступающей гуманитарки. Отчасти это было уважением и благодарностью за то, что их не бросили в трудный момент, отчасти прагматизмом: к лету общий счет раненных зинтанцев подобрался к тысяче, если бы врачи не остались в Ливии, как минимум половина раненых бы умерла.
Госпиталь считался относительно безопасным местом: во время обстрелов на его территорию загоняли военную технику мятежников.
Ирина явилась к повстанческому руководству и потребовала убрать с территории больницы все военное и больше никогда не пользоваться госпиталем как укрытием:
— Вы чего добиваетесь? Хотите, чтобы по нам целенаправленно били?
— Не волнуйтесь так, дохтура, мы все уберем, вы правы.
— И перестаньте использовать склад медикаментов для хранения патронов! — закрепляла свой успех Ирина.
— Откуда вы знаете про патроны?
— Неважно, раз я смогла узнать, рано или поздно об этом узнают каддафисты!
Напуганное ее напором начальство не только убрало с госпитального двора свои пикапы с пулеметами, но и закрасило на бетонном госпитальном заборе всю повстанческую символику, которой в первые дни восстания расписали все, что можно и нельзя.
В мае каддафисты первый раз ударили градом по госпиталю. Снаряд упал во дворе, высыпались оконные стекла, слетели с петель двери, жертв не было.
Ирина села в свою машину и погнала прямиком на позиции каддафистов.
Она наткнувшись на передовой отряд. Представилась, показала документы и потребовала встречи с командиром. Удивленный начальник явился посмотреть на диво дивное — скандалящего врача из мятежного города. На него Ирина наехала ровно так ж,е как до того на руководство мятежников:
— По какому праву вы обстреливаете госпиталь?
Когда мне это рассказывали, я ждал, что дальше последует команда «задержать», «расстрелять» и чудесная история о том, как Ирина избежала неминуемой смерти. А что я должен был думать? Врач из села, находящегося под контролем боевиков, требует оставить в покое больничку, где лежат эти самые боевики?
Но комбат-каддафист не стал расстреливать дохтуру мятежников.
Он стал оправдываться:
— Поверьте, команды стрелять по госпиталю у нас нет, но «Град», знаете ли, оружие не снайперское. Постараемся впредь бить подальше от вас, чтоб к вам не залетало.
Тот снаряд был первым и последним упавшим на госпиталь.
Да, у Иры бойцовский характер и обостренное чувство долга и справедливости, но одно дело конфликтовать с начальством любой из сторон, которые, как к ним не относись, люди ответственные и понимающие, что у любого их шага есть последствия, и совсем другое…
Случилась в зинтанском госпитале история. Молодой парень привел к гинекологу свою жену. Парень был из самых простых, со всеми родимыми пятнами ливийской глухомани. Он, разумеется, хотел, чтобы его жену принимала женщина, но врачи женщины все были в это время заняты. Им пришлось идти к мужчине.
— На что жалуетесь?
Ситуация, когда его жену чужой человек расспрашивает о проблемах такого сорта, казалась парню верхом унижения:
— Ты ее не спрашивай, я сам на все твои вопросы отвечу.
— Не ты же больной, иди посиди пока в коридоре, — естественно отреагировал врач.
Парень вскочил, врезал доктору и выбежал, уволакивая за собой жену.
Ливийское госпитальное начальство и вызванная полиция делали вид, что толком не понимают, что случилось. Врачам сочувствовали, парня осуждали, никаких мер не принимали.
— Пусть хотя бы извинится! — требовали врачи.
— Ну он же герой этой войны! Ну кто будет давить на него? Он же не убил не покалечил, — отвечали им.
К ночи украинские доктора собрались на совет и решили, что такое оставлять нельзя.
На следующий день Ирина поехала парламентарием в Военный Совет Зинтана: «Мы не требуем его крови, не надо его сажать. Но если он не придет, не извинится, то все мы собираем вещи и уезжаем в Тунис».
В тот же день драчуна забрала полиция, а на следующий день он покаянно появился в госпитале: «Простите, ради Бога, сам не знаю, что на меня нашло».
— Город-то маленький, все друг друга знаем, со всеми на улице сталкиваемся постоянно, и с ним так же, — вспоминала Ирина. — Он на меня смотрел, как побитая собака, я ему «Саламу алейкум». Он аж просиял, что мы зла на него не держим и воспринимаем его опять как нормального человека, а не изгоя.
Помимо раненых повстанцев в госпитале была палата, где лежали раненные каддафисты, попавшие в плен. Украинские врачи не только лечили их, но и выполняли при них обязанности санитарок и медсестер, поскольку ливийский младший персонал саботировал свои обязанности, когда дело касалось пленных.
Охранял пленных Старый Музбах, старик, прославившийся храбростью в боях с каддафистами в начале войны. Однажды он собрал дома старую одежду и принес пленным, у которых не было ничего, кроме окровавленных лохмотьев.
Каждый день Ирина подходила к Музбаху и льстиво говорила: «Ты не только самый храбрый в Зинтане человек, но и самый благородный, благородство всегда видно по отношению к пленным».
Музбах расцветал и еще больше старался потрясти русскую дохтуру. Ирина исподволь рулила старым воякой: «Смотри какой солдатик молоденький, жалко, калекой останется, ему же нужна платная операция в Тунисе». Музбах выпячивал грудь: «Не волнуйся, дохтура, мы с ними враги, во-вторых, а во-первых, мы все ливийцы», выдавал пленного за своего родственника-революционера и отправлял его в тунисскую частную клинику. Операции для повстанцев там оплачивало НАТО.
* * *
Меня ранили в предместье Триполи 21 августа.
Нога болталась на полоске коже и остатках развороченных мышц.
«Нетипичный случай, — сказал итальянский врач-доброволец во время первичной перевязки, — обычно такой калибр сразу отрывает ногу».
Как и все раненные в этом регионе, я попал в зинтанский госпиталь. Лежал на каталке в коридоре (раненных все привозили и привозили, мест не было) и ждал, когда освободится хирург (волонтер — египтянин). Он принадлежал к британской медицинской школе и, оценив характер ранения, принимал решение, строго предписанное медицинским протоколом.
Я понимал, что в моем случае предписана ампутация, и старался не думать, что к утру у меня будет меньше ног, чем было.
На этой каталке меня и нашла Ирина.
— Отрежут, как думаешь? — спросил я в нереальной надежде услышать «нет» и услышал:
— Все б вам, молодым, резать!
«Доброе слово и кошке приятно», — мысленно подытожил я.
Я понимал, что меня успокаивают.
Я ошибался.
На самом деле Ирина после этого разговора пошла искать сосудистого хирурга — тоже добровольца-египтянина, который прибыл в Зинтан всего-то днем раньше, потом она уговаривала обоих египтян не резать, а пришивать. Когда меня привезли в операционную, она сама встала вместо ассистирующей операционной сестры. Всего этого я тогда не знал.
Когда я на рассвете пришел в себя в палате интенсивной терапии, она была рядом.
— Отрезали?
— Я же тебе еще вчера сказала, что пришьют.
— Врешь!
Ира подняла простыню. У меня было две ноги!
Раненных все везли и везли, после операции клали уже не в палаты, а на матрасиках в коридоре, летали мухи, воняло чем-то уже неживым.
К вечеру Ирина распорядилась перевести меня в ее дом, находившийся на территории госпиталя. В ее гостиной на диване я и провел следующие две недели, пока меня не эвакуировали из Ливии.
На торшере висела капельница, она прибегала с дежурств, чтобы вынести «утку», после дежурств, за которые иной раз делала несколько непростых операций вроде кесарева сечения, она начинала перевязку ноги, из которой торчали во все стороны стальные штыри. Процедура занимала больше часа и требовала помощи ассистента. Готовила, принимала многочисленных моих коллег, которые приезжали навестить раненого: русских, татар, греков, арабов. Отвечала вместо меня на письма, приходящие мне по интернету.
Когда меня увезли долечиваться в Австрию, она ежедневно звонила: «Как там нога, которая стала уже наша», требовала, чтоб австрийские светила отписывались ей о ходе лечения, заставляла присылать фото раны и рентгенов, а потом харьковские травматологические знаменитости, поставленные ею на уши, выдавали австриякам свои рекомендации: «Эти буржуи насобачились на горнолыжных переломах, а по пулевым наши лучше».
* **
Нобелевская премия мира, вещь простая и политическая.
В этом году награду получили сразу три женщины. Элен Джонсон-Серлиф — президент Либерии. Об остальных двух — либерийке Лейме Гбови и йеменке Таваккуль Карман — никто до того ничего не знал.
Что значит «ненасильственная борьба за безопасность женщин и за их право на участие в построении мира»?
Элен Джонсон-Серлиф, кабы не пол, была бы классическим африканским политиком: Гарвард, работа в либерийском минфине (где ее обвиняли в хищении 3 миллионов долларов), при диктаторе Самюэле Доу была министром, потом встала на сторону другого диктатора Чарльза Тейлора, боровшегося против Доу. Стала президентом страны со второй попытки. В отличие от двух своих предшественников, первая женщина-президент в Африке не отличилась особой личной кровожадностью, наверное, для африканского президента это достаточно, чтобы получить премию мира.
Ее землячка Лейма Гбови из «группы женщин, молящихся и поющих на рыбном рынке» сколотила «Движение за мир» и «оказала давление на воюющие стороны», организовывая акции «молчаливого протеста». Навевает ассоциации с комедией Аристофана «Лисистрата». Наверное, нобелевским комитетчикам тоже навеяла: тактика древнегреческой миротворицы была успешной, так почему же не отметить ее современную африканскую реплику премией?
Таваккуль Карман известна тем, что уже шесть лет возглавляет «Движение женщин-журналистов без оков», регулярно участвует в антиправительственных акциях, за что ее периодически арестовывают. Судя по последним событиям в Йемене, антиправительственные акции там эффективны: залечивший раны, полученные при минометном обстреле президентского дворца, глава Йемена Али Абдалла Салех заявил, что уходит в отставку.
Безусловно, Ирина, как и либерийская «Лисистрата», — за мир.
Профессия у нее такая: врач должен сохранять жизни, когда война их отнимает. Разница между ними в том, что у одной «молчаливый протест», а у другой очень даже громкий! Не знаю, что и кому конкретно дало молчание Леймы Гбови, а шумный протест Ирины спасал «чисто конкретные» жизни. Повстанцев, каддафистов, журналистов…
«Неизвестная» «Лисистра» в 2007-м получила Гарвардскую голубую ленту, премию Грубера, премию «Профили мужества».
Когда я позвонил Ирине: «Можно я про тебя напишу», то услышал категорическое «Нет!» По этой причине она здесь без фамилии…
Есть в этом какая-то особая, «нобелевская» разница…
_____________________________________________
Орхан Джемаль
Специальный коррреспондент газеты «Известия».
Закончил Московский геологоразведочный институт.
Работал в газетах Вечерняя Москва, Вечерний Курьер, Независимая газета, Новая газета, Версия.
Учредитель и исполнительный директор Агентства журналистских расследований «Следственный комитет» при Союзе журналистов РФ.
В 2003 году был признан «лучшим журналистом мира в жанре «Travel».