Как преодолевал сомнения в вере человек, с рождения воспитывавшийся в верующей семье, каким он был «дедом» в армии, сложно ли называть старшего брата владыкой и почему пришлось научиться заплетать дочке косички.
– Отец Иоанн, как вообще проходил у вас выбор жизненного пути? Кажется, что вопроса «Кем быть?» перед четырьмя братьями не стояло.
– Это ощущение человека со стороны. Каждый свой путь выбирал сам, нам отец никогда ничего не навязывал, не говорил, не приставал каждый день: «Давайте все учиться в семинарию, а потом – в священники». Каждый из нас делал свободный выбор. Третий по счету брат, Василий, выбрал себе деятельность вообще вне церковной среды, занимается бизнесом.
Я поступил после армии в семинарию, отучился два года и – ушел. Потому что решил тогда – не хочу становиться священником, для чего же учиться в семинарии. Ведь, по моему мнению, учиться надо только в одном случае – если ты хочешь стать священником. А священником стоит становиться, если есть не просто желание, а настоящее горение. И только потом, года через четыре, я заканчивал ее заочно, будучи уже диаконом.
Этот опыт был очень полезен для меня, потому что я жил обычной жизнью, работал – пытался и бизнесом заниматься, и на клиросе пел. И вот за это время я внутренне как-то вырос, что ли, и желание стать священником у меня сформировалось по-настоящему.
Но еще четыре года я был диаконом, чувствуя, что не готов к священству. Причем мне нравилось быть диаконом, но потом, одномоментно, в ответ на мои молитвы пришло внутреннее решение – рукополагаться в священники.
– Говорят, что детям, выросшим в церковных семьях, предстоит найти свой путь к вере. У вас были подобные поиски?
– У меня был период, когда я ослабел в вере – в армии. Оказавшись вдали от родителей, от привычного уклада жизни, я тогда много чего передумал. Были мысли: а почему я должен ходить в храм, для чего вообще все это? Но сомнения в армии же и закончились: два года – вполне нормальное количество времени для того, чтобы переработать себя с головы до ног. Своими сомнениями я делился с родителями, и в письмах, и когда приезжал в отпуск. Они не уговаривали, только мягко объясняли и молились за меня, как и за всех братьев.
Общение с ними, их молитвы помогли мне в размышлениях о самом себе укрепиться в вере, вернуться обратно, осознать, что я хочу быть христианином. Через три месяца после армии я как раз и поступил в семинарию, чтобы через два с половиной года уйти, но уже не по соображениям веры и неверия, а, как я рассказал, совсем наоборот.
– У вас были сомнения в вере. А вот именно разочарования в церковной жизни были?
– Нет, не было разочарования. Это больше касается неофитов, которые, будучи взрослыми, приходят в храм и даже не столько к Богу, сколько в поиске чудес, в том числе внутренних, и в надежде, что в церкви их встретят исключительно святые люди. А, оказывается, там такие же люди, как и везде, и священники тоже люди, и вот – разочарование. Я рос в церковной среде, у меня многие друзья верующие, и ни я, ни они в школе, например, не были ангелами. Мне нечего было разочаровываться, я знал, что к Богу идут самые обычные люди, не ангелы.
В школьном детстве за обидчиков мы не молились
– Что от отца Константина вы взяли в свою священническую и семейную жизнь?
– Папа для меня – настоящий пример того, каким должен быть священник, насколько должен любить богослужение, с благоговением ко всему относиться, общаться с приходящими к нему людьми с любовью, милосердием и пониманием. С самого детства мы понимали, что богослужение, то есть служение Богу – это серьезно.
Помню, как мы со старшим братом, сейчас он – владыка Константин, епископ Зарайский, были алтарниками – ему 10 лет, мне 8, с нами старенький дедушка, но он не в счет, все было на нас. И я помню, что папа к нам очень жестко относился, спрашивал абсолютно за все. Не дай Бог кадило не будет разожжено и вовремя подано, или кто-то Апостол прочтет неправильно. Помню, как папа посылал делать замечания народу, если кто-то разговаривал. Мне такая строгость с самого начала моей церковной жизни была полезна, я уже тогда воспринимал все именно как служение, а не игру.
А что касается семейной жизни, моего родительства, то я стараюсь действовать, исходя из своего опыта. Может быть, больше даже беру мамин опыт – папа много служил, и воспитание все-таки больше лежало на маме. Но все-таки я иду своим путем, может быть, делая какие-то ошибки и потом их исправляя.
Священник Иоанн Островский с детьми
– В школе к вам относились как-то иначе, ведь тогда дети из семьи священника были редкостью?
– Ничего необычного точно не было, учились в обычной школе, не в православной гимназии. Дома – молились, читали Евангелие, в храм ходили.
Пионером я не был, просто отказался. Крестик не снимал в школе никогда, мне было без разницы, что говорят.
Если одноклассники что-то гадкое говорили, сразу получали за это. В школьном детстве мы за обидчиков не молились.
Вообще со стороны, глядя на наше поведение, было трудно догадаться, что у нас отец священник (смеется). Дрались, когда надо было.
– Четыре мальчика не самого тихого поведения – родителям непросто было справиться?
– Это вопрос к ним. Но воспитывали нас в достаточной строгости, наказывали, могли и ремнем. Мы, хоть и не были от этого в восторге, понятное дело, но и тогда понимали, что родители нас любят и хотят, чтобы нам было лучше. А мы и подраться могли, причем сильно, могли и в школе, и между собой, и на кухне что-нибудь стащить. Нам запрещалось заходить на кухню без спроса: семья небогатая, четыре мальчика, и если каждый будет заходить на кухню и брать без спроса, другим ничего не останется. Не приветствовалось в семье, если мы обижали маленьких, слабых.
– Не жалеете, что служили в армии?
– Нет, не жалею и всем советую, если здоровье позволяет. Но помню этот момент очень хорошо. Я пошел в армию в 1997 году, через два дня после выпускного вечера. И это было потрясением – впервые оторваться от родителей, от семьи – на целых два года, резкое взросление. Мамы рядом нет, папы нет, и надо самому начинать думать о себе, зарабатывать себе имя среди своих сверстников.
Я служил в частях, где в то время была дедовщина, но, чтобы меня били там, такого не было. Возникали потасовки, но, думаю, – это было обоюдное. Все были неправы, и я никогда не молчал. Потом и сам был «дедом», но все-таки православным и никогда не издевался над молодыми бойцами. От общепринятых тогда вещей – погладить «деду» форму, заправить постель – я не отказывался. Но чтобы унизить, оскорбить, а уж тем более избивать – такое мне в голову не приходило.
Прихожане прощали мне неопытность
– После рукоположения вы сразу возглавили приход. Бывало, что не знали, как ответить человеку на какой-то вопрос?
– Я с самого начала решил, что, если я чего-то не понимаю, всегда советуюсь с папой. Прихожане задают непростой вопрос, я сразу говорю: «Давайте я вам завтра отвечу на него, уточню у своего духовника». И с этим вопросом – к папе.
Трудно было, что храм деревенский, бедный, надо было думать, как его поднимать. Слава Богу, Господь все управил, и в 2014 году мы полностью восстановили этот древний памятник архитектуры – в этом году храму 260 лет. Еще построили крестильный храм, церковный дом, в котором 12 лет уже работает воскресная школа.
Наверное, делал ошибки, мог вспылить, пытался порой учить или что-то делал не так, но прихожане прощали мне мои грехи и неопытность.
А порой, несмотря на неопытность, удавалось найти правильные слова и поддержать.
В начале моего священства я познакомился с женщиной, тогда ей было 32 года, маленький ребенок и у нее только что диагностировали рак, от которого она через три года умерла. Сначала у нее было только осуждение: «Почему так Господь поступил со мной?» и почти не было веры. Потом постепенно успокоилась, начала молиться Богу, приняла свою судьбу. Мы много разговаривали, и уходила она уже со спокойным взглядом, переживая, конечно, но все-таки спокойно оставляя ребенка с мужем, понимая, что Господь их не оставит, без злобы и осуждения.
Причем сейчас я бы, наверное, нашел другие, более мудрые и правильные слова. Тогда говорил по-простому, как получалось, ведь я был в самом начале пути священства, но той женщине они все равно помогли, так что Господь спасает души в том числе и через неопытных священников…
– Как вы относитесь к тому, что прихожане делают замечания тем, кто что-то делает в храме не то, по их мнению. Не так стоит, не туда смотрит и так далее?
– Папа мне сразу сказал, что «поучения бабушек» надо пресекать. Так что я всегда очень следил, да и сейчас слежу, чтобы не дай Бог кто-то начал кому-то делать замечания. Сейчас у нас в храме мир и спокойствие, никто никого не учит.
Папу мы всегда называем папой
– Вы сейчас с братьями общаетесь?
– Общаемся, конечно. Если общение происходит где-нибудь официально, то старшего брата мы называем владыкой (речь о Константине, епископе Зарайском, викарии Московской епархии), и он к нам обращается – отец Иоанн, отец Павел. И мы все, в том числе папа, берем благословение у владыки Константина. Никакого панибратства на людях между нами, братьями, нет. Но когда общаемся в родительском доме или по телефону – называем друг друга, как повелось еще в детстве, но это закрытая территория, мы не пускаем туда никого. А вот папа всегда называет владыку владыкой.
Папу мы, кстати, все называем папой, никогда – отцом Константином. Даже когда на службе подходим, говорим: «папа».
Бывает, служим все вместе. Например, служили на папин день рождения. Вообще, на дни рождения, именины стараемся собираться вместе – родители, дети, внуки… Я люблю богослужения, а здесь особое удовольствие служить, когда мы всей семьей служим, с папой и братьями.
– Что было самым тяжелым, что вам пришлось пережить в жизни?
– У меня душевнобольная супруга. Когда я об этом узнал, более десяти лет назад, и понял, что это навсегда – был непростой момент. Возникали вопросы, почему так случилось и почему именно с нашей семьей. У меня же должно быть все хорошо, я же такой хороший, почему у плохих, абьюзеров или алкоголиков такого нет, а у меня вот произошло.
Я исповедовался у своего отца, и мне папа сказал только одно: надо перестать роптать на Бога, перестать осуждать всех и вся и перестать себя жалеть. Наверное, год прошел, прежде чем я как-то внутренне принял ситуацию. Когда принял, мне стало легче, не в смысле жить, жить по-прежнему в такой ситуации непросто, а внутренне, душевно, духовно стало, безусловно, легче.
– А у детей к Богу вопросов не возникало, почему так случилось?
– Нет, потому что я видел здоровой их маму, жену, а дети – нет, она заболела, когда они были совсем маленькими. Дочери сейчас 16 лет, сыну – 12. Они росли уже с тяжелобольной мамой. Поэтому я стараюсь максимально, как священник, как отец, как глава семейства, воспитывать в них милосердие, объясняю, что вот так Господь попустил, но все равно это наша мама, и мы ее любим всегда и в любом состоянии.
Сам я стараюсь всячески закрыть те пустоты, которые возникают в том числе потому, что мамы часто не бывает дома, она лежит в больнице.
Понятно, что материнскую ласку я не могу им дать такую, которую могла бы дать мать, ну что же поделать. Но Господь хранит их, и, если увидеть детей, никогда не скажешь, что у них такая тяжелая ситуация в семье.
– С дочкой вы какие-то девчачьи проблемы тоже обсуждаете, решаете?
– Даша обо всем советуется со мной. Кроме того, очень помогает ее бабушка, моя мама. Дочка всегда звонит бабушке, чтобы что-то спросить, понятно, что об особенностях, скажем, женского организма с папой особенно не поговоришь. И вообще девочке порой нужно просто пошептаться со старшей женщиной, папа, опять же, для этого не очень подходит.
Косы я, кстати, ей в детстве заплетал. А платья до сих пор вместе покупаем. Я, правда, не люблю ходить по магазинам, и мы сейчас договорились так, что она все выбирает сама, потом зовет меня. И мы вместе принимаем окончательное решение. Вкусы у нас примерно одинаковые, но мне важно, чтобы было прилично, не слишком коротко.
Бывало, правда, что забраковывал ее выбор – мини-юбку или блузку просвечивающую. Так и говорил: «Такие вещи ты носить не будешь, пока живешь в нашем доме».
Если ребенок уходит из Церкви – это не погибель
– Всякий раз то один, то другой социологический опрос показывает, что православных христиан у нас процентов 70-80. Что вы видите в реальной жизни?
– Называть-то называют, но, конечно, такой процент не живет церковной жизнью, только на словах все, и только когда нужно. Вот покрестить надо ребенка, и человек готов прийти в храм. А то еще бывает и недоволен чем-нибудь.
По-настоящему духовной жизнью живут немногие. Но по-другому и не может быть.
Та же статистика показывает, что процента три причащаются чаще, чем раз в месяц.
А большинство называющих себя православными только кресты носят и за куличами приходят и за святой водой, а Церковь, забота о душе оказываются вне контекста их повседневных забот. Но потом неожиданно приходит беда, кто-то умирает, заболевает, и это, бывает, пробуждает человека.
Последнее время, мне кажется (я сужу по нашему приходу), больше людей приходят в Церковь по-настоящему, они не могут без причастия, православие для них – не культурная или национальная самоидентификация, а жизнь.
Вообще, не стоит никого осуждать. Человек может по видимости быть одним, а по сердцу другим. Не зря же Христос дал заповедь «Не судите».
– Вот вы сказали, что нецерковный человек приходит крестить ребенка, он может выражать недовольство. Сразу вспомнился случай в Гатчине, который не так давно обсуждали. Кто-то говорил, что это из-за проблем с катехизацией, кто-то – что не должно быть ценников… А вы что думаете?
– Огласительные беседы должны быть обязательно, мы людей готовим к крещению. У нас в храме проводится две-три беседы с родителями и крестными, причем между беседами – где-то неделя, то есть с момента, когда люди в первый раз зашли в храм и со мной познакомились, до того, как они будут крестить ребенка, проходит обычно две-три недели. Так что они готовятся к таинству.
Что касается денег, у нас висит объявление о сумме рекомендуемого пожертвования, но также там написано, что если семья испытывает материальные трудности, то мы все равно покрестим, и никаких денег не надо. У меня были случаи, когда у людей не было денег и после крещения я им еще и сумку с продуктами давал.
А еще священнику нужно не терять здравый смысл. У нас есть крестильный храм, купель, в которой можно погрузить взрослого. И ребенка тоже могу в этой купели крестить. Но, если я чувствую, что физически ребенок тяжелый, мне тяжело его окунать с головой, просто сажаю его туда и сверху трижды поливаю водичкой.
А того священника, которого вы вспомнили, запретили в служении на год. Дай Бог, чтобы это пошло ему на пользу.
– Дети, которые учатся в воскресной школе, потом остаются в храме?
– Остается примерно сорок процентов. Бывает, что родители приводят ребенка в церковь, в воскресную школу, а сами так и не начинают входить в церковную жизнь. Мама стоит где-то сзади, болтает с подружками, а ребенка толкает вперед, чтобы поисповедовался у какого-то страшного батюшки, которого он боится, потому что рядом нет родителей. Под давлением ходит в воскресную школу, до поры до времени, ведь дома никакой духовной жизни нет. Потом становится подростком и заявляет: «Я больше никуда ходить не буду».
Если же семья церковная, я все равно говорю родителям, что если ребенок ходит в храм, а потом неожиданно не хочет ходить, то не надо давить на него, не надо заставлять идти через силу. Просто идти самим и молиться за него.
Главное – сохранить хорошие отношения с ребенком, чтобы он в будущем не отвернулся от родителей. Если отношения сохранились, то, может быть, когда он вырастет, он начнет вспоминать свою жизнь, будет вспоминать детство, вспомнит, что он маленьким ходил в храм, ему там было очень хорошо. А если заставлять ходить в храм, то он тоже будет вспоминать об этом и говорить, что родители силой тащили, а ему было плохо и больше никогда в церковь он ходить не будет. Хуже всего – заставлять причащаться, это причастие не во благо будет, а только в осуждение: он не особо верит в Бога, а будет причащаться только для того, чтобы вы от него отстали. Это какое-то насилие над душой человеческой.
Даже если ребенок уходит из Церкви, потому что он соблазнился миром, то это не погибель, ничего страшного в этом нет. У него, возможно, будет свой путь к Богу.
Тем более, если он видит со стороны родителей только любовь и поддержку. Лет в 20-25 он может вернуться, ведь он знает, куда возвращаться, родители собственным примером, церковной жизнью заложили в него это знание. Если этой базы нет, то ребенку возвращаться уже очень сложно.