Несколько лет назад у моей мамы начался ревматоидный артрит. Ее запястья, колени и пальцы ног распухли, вызывая деформирующую хроническую боль. Ей пришлось оформить инвалидность, иногда по утрам ей было слишком больно чистить зубы. Я хотел помочь, но не знал как. Я ведь не врач.
Я изучаю историю медицины. Поэтому я начал исследовать историю хронической боли. Оказывается, в архивах Университета Калифорнии собрана вся история хронической боли. И я нашел историю, фантастическую историю человека, который спас миллионы людей от боли — таких людей, как моя мама.
Но я никогда не слышал о нем. Я не встречал его биографии, о нем не снимал фильмов Голливуд. Его имя — Джон Дж. Боника. Но в начале нашей истории он был более известен как Джонни «Бык» Уокер.
Как силач спас дрессировщика
Это был летний день 1941 года. Цирк только что прибыл в городок Брукфилд штата Нью-Йорк. Зрители стекались поглазеть на канатоходцев, бродячих клоунов, а если повезет, то и на «человека-ядро». Они также приходили посмотреть на силача Джонни «Быка» Уокера, мускулистого хулигана.
В тот самый день в громкоговорителях цирка раздался голос. Срочно нужен был доктор в шатер к животным. Что-то случилось с укротителем львов. Кульминация его выступления пошла не по плану, и его голова застряла в пасти льва. Он задыхался. Толпа с ужасом смотрела, как он боролся, а потом потерял сознание. Когда лев, наконец, разжал челюсти, укротитель упал на землю; он не двигался. Придя в себя через несколько минут, он увидел склонившуюся над ним знакомую фигуру. Это был «Бык» Уокер. Силач сделал укротителю искусственное дыхание, чем спас ему жизнь.
Джон Боника
Силач никому не рассказывал, что он был студентом-медиком на третьем курсе. Он гастролировал с цирком летом для оплаты обучения, но скрывал это для сохранения имиджа. Он должен был производить впечатление силача, злодея, а не умника и благодетеля.
Его коллеги-медики также не знали его секрет. Он знал, что «раз уж ты спортсмен, то в глазах людей — недалекий простофиля». И он не рассказывал им про цирк или про то, как он профессионально боролся по вечерам и выходным. Он пользовался псевдонимом «Бык» Уокер, а позднее «Чудо в маске». Он продолжал держать это в секрете даже в тот год, когда стал чемпионом в полутяжелом весе, чемпионом мира.
Годами Джон Дж. Боника жил этими непересекающимися жизнями. Он был борцом — он был врачом. Он был лекарем — он был героем. Он причинял боль — и лечил ее.
Ему не дано было знать тогда, что в следующие 50 лет он сблизит свои противоположные личности, чтобы выстроить совершенно новый подход к боли, настолько изменивший современную медицину, что десятилетия спустя журнал «Тайм» назовет его отцом-основателем обезболивания. Но все это будет позже.
Шрамы он прятал под хирургической маской
В 1942 году Боника закончил медицинский факультет и женился на Эмме, своей возлюбленной, которую он встретил на одном из матчей несколько лет назад. Он продолжал тайно бороться, ему приходилось. Его интернатура в больнице Св. Винсента в Нью-Йорке практически не оплачивалась. Имея чемпионский пояс, он боролся на аренах с высокими ставками, таких как «Мэдисон-сквер-гарден», против очень успешных борцов, таких как Эверетт «Белокурый медведь» Маршалл или трехкратный чемпион мира Анжело Саволди.
Его тело расплачивалось за матчи: он порвал связки бедра, появились переломы ребер. Однажды большой палец «Ужасного» Турка оставил шрам в стиле Капоне на лице Боники сбоку. Следующим утром на работе он носил хирургическую маску, чтобы его спрятать.
Дважды Боника появлялся в операционной с сильно подбитым глазом — он даже не мог им видеть. Хуже всего смотрелись его покалеченные, выглядевшие как цветная капуста уши. По его словам, они казались ему бейсбольными мячами по бокам головы. Боль продолжала накапливаться в его жизни.
Джон Боника
Он наблюдал за родами своей жены в больнице. Она тужилась; роды явно проходили в муках. Ее акушерка позвала дежурившего интерна, чтобы тот дал несколько капель эфира для облегчения боли. Интерном был молодой парень, всего третью неделю на работе. Он нервничал, и, когда давал эфир, вызвал раздражение горла у Эммы. У нее началась рвота, она захлебнулась и стала синеть.
Боника, наблюдавший за этим, оттолкнул интерна, прочистил ее дыхательные пути и спас свою жену и нерожденную дочь. В тот момент он решил посвятить свою жизнь анестезиологии. Позднее он даже помогал разрабатывать эпидуральную анестезию для рожениц. Но прежде чем сосредоточиться на акушерстве, Боника должен был освоить основы.
Доктор против боли
Накануне дня высадки войск в Нормандии Боника пришел в войсковой медицинский центр Мадиган, рядом с Такомой. Рассчитанный на 7 700 мест, госпиталь был одним из крупнейших в Америке. В нем Боника заведовал всем, что связано с контролем боли. Ему было всего 27 лет. Он лечил много пациентов и стал замечать случаи, противоречащие всему, чему его учили.
Боль должна была быть предупреждением — в хорошем смысле, — способом, которым тело сообщает о травме, например, переломе руки. Но в некоторых случаях, например, как в случае, когда пациенту ампутируют ногу, этот пациент продолжает жаловаться на боль в ноге, которой нет. Но если травму вылечили, почему тело продолжает реагировать? Были и другие случаи, в которых свидетельств травмы не было вовсе, а пациенту все равно было больно.
Боника общался со всеми специалистами в госпитале: хирургами, неврологами, психиатрами и другими. Он пытался выяснить их мнение по таким пациентам. Это занимало слишком много времени, и он стал собирать групповые встречи за обедом. Это было нечто вроде сборной специалистов, выступающих против боли пациента. Никто прежде не концентрировался на боли таким образом.
После он сфокусировался на книгах. Он читал все медицинские учебники, попадавшие в поле зрения, аккуратно отмечая любое упоминание слова «боль». Из 14 000 прочитанных им страниц, слово «боль» встречалось на 17,5 из них. Семнадцать с половиной. О самом основном, распространенном и мучительном опыте любого пациента.
Боника был в шоке. Я процитирую его. Он сказал: «Какой вывод можно тут сделать? Самое важное для пациента — и они об этом не говорят».
Следующие 8 лет Боника говорил об этом. Он писал об этом; он писал страницы, которых не хватало. Он писал то, что позднее охарактеризуют как Книгу Боли. В ней он предложил новые стратегии, новое лечение, использующее инъекции для блокировки нервов. Он предложил создать новое учреждение — Клинику боли, — берущее свои истоки в тех встречах за обедом.
Но самой важной частью его книги было то, что она была чем-то вроде будильника для медицины; отчаянной мольбой к врачам с тем, чтобы они отнеслись со всей серьезностью к боли в жизни пациентов. Он переопределил саму цель медицины. Целью было не улучшить состояние пациентов — целью было сделать так, чтобы пациенты почувствовали себя лучше. Он продвигал программу боли десятилетиями, пока она не окрепла в середине 70-х годов. Сотни специализировавшихся на боли клиник появились по всему миру.
22 операции и множество уколов
Но в процессе случился трагический поворот судьбы. Борцовское прошлое настигло Бонику. Он не выходил на ринг более 20 лет, но те 1 500 профессиональных схваток не прошли бесследно для его тела. В свои 50 с небольшим лет он страдал от тяжелого остеоартрита.
В течение следующих 20 лет он перенес 22 операции, из них четыре на позвоночнике, пересадки бедренного сустава проходили одна за другой. Он едва мог поднять руку, повернуть шею. Чтобы ходить, ему нужны были алюминиевые костыли. Его друзья и бывшие студенты стали его врачами.
Кто-то вспомнил, что у Боники, возможно, было больше блокирующих нервы инъекций, чем у кого-либо на этой планете. Будучи трудоголиком, он работал еще больше — 15–18 часов в день. Лечение других стало больше, чем просто работой, — для него это стало самым эффективным утешением. «Если бы я не был так занят, — сказал он журналисту однажды, — я бы стал абсолютным инвалидом».
Путешествуя по работе во Флориду в начале 1980-х годов, бывший студент Боники вез его в район Гайд-парка в Тампе. Они ехали мимо пальм и остановились возле старого особняка с гигантскими серебряными орудиями-гаубицами, спрятанными в гараже. Дом принадлежал семье Заккини, которые относились к своего рода высшему обществу американского цирка. Несколько десятилетий до этого Боника смотрел, как они, одетые в серебряные комбинезоны и очки, делали то, что никто до них не делал, — аттракцион «Человек-ядро». Но теперь они, как и он, были в отставке.
Сейчас то поколение, включая Бонику, уже покоится с миром, так что невозможно точно сказать, о чем они говорили в тот день. Но мне все равно нравится воображать это: воссоединение силача и человека-ядра, хвастающихся старыми шрамами и новыми. Может, Боника провел медицинскую консультацию. Может, он сказал им то, что позднее появилось в устной истории, — что его время в цирке и на ринге оставило глубокий след в его жизни.
Боника видел боль вблизи. Он ее чувствовал. Он ее проживал. И для него стало невозможным игнорировать ее в других. Из этого сочувствия он сплел абсолютно новую область, сыграв огромную роль в том, чтобы медицина признала боль как таковую.
В той же устной истории Боника заявил, что боль — самый сложный опыт в жизни человека. Он включает прошлое, настоящее, взаимодействие с окружающими, семью. Это определенно было истиной для Боники.
Но также это справедливо для моей мамы. Врачам проще видеть в ней «пациента со стажем»; женщину, которая просиживает дни в приемных. Иногда я чувствую, что я сам так ее вижу.
Но когда я узнал о боли Боники — завет жизни, прожитой на полную, — я стал припоминать вещи, которые боль не позволяет маме делать сейчас. До того как они опухли и сдались артриту, пальцы моей мамы трудились в отделе кадров больницы, где она работала. Они лепили самсу. Когда я был маленьким, они подстригали мне волосы, утирали мне нос, завязывали шнурки.
Спасибо.