Духовная жизнь «тяжелого» ребенка и реальная жизнь его мамы

Я   откровенно обрисовала проблемные стороны своего Георгия, и можно подумать, что духовная жизнь для него невозможна. На самом деле она не только возможна, но и нужна, и желанна. Более того, я считаю ее полноценной. Дело ведь не только в количестве прочитанных молитв и отбитых поклонов, а в том, какие усилия прилагает человек, совершая деяния на духовном поприще.
Вот здоровый человек, с хорошей памятью, отличной культурой чтения и развитым интеллектом. Запомнить и произнести десяток-другой молитв для него ничего не стоит.   Но все ли молитвы искренни и горячи? О чем он думает во время молитвы?
     Вот «тяжелый» ребенок, он может пролепетать лишь несколько примитивных слов, а еще он знает и полупоет-получитает «Отче наш». Неповоротливый толстый язычок не слушается, слова молитвы ускользают из слабенькой памяти, ни одной детской песенки, «как надо», пропеть не может, а   «Отче наш» ему удается,   да так чисто, отчетливо и вроде как с пониманием… Постойте, а почему это «вроде как»? Да, это дитя не знает церковнославянского, не понимает многих слов. Но есть ведь и «внутреннее» понимание, понимание сердцем, а не мозгом. Неужели эта сердечная молитва, помноженная на детские «особые» усилия, пропадет втуне? А если ребенок не говорит, как мой сын (не может, не хочет), значит ли это, что духовная жизнь для него невозможна?
       Каждое воскресенье я стараюсь водить Георгия в храм. Батюшка разрешил приходить не к началу службы, но до выноса Чаши надо все-таки придти. Входим, берем свечи. Если я замешкаюсь, Георгий сам тянет меня к праздничной иконе, сам крестится и с охотой, серьезно, прикладывается.

       На поминальном столике сладости, Георгий к ним тянется, но простое «нельзя» его останавливает. Для Гоши это поступок. В день моего к нему приезда он самым первым делом потрошит в поисках еды мои многочисленные пакеты и сумки, удержать физически его невозможно, а здесь хватает одного «нельзя». Он стоит на одном месте минут двадцать. Переходим на другое место и опять какое-то время стоим. Гоша самостоятельно крестится, по моему знаку опускается на колени.
         Вот и исповедь. Кладет, куда надо, свечку, тянет голову под епитрахиль. Без напоминания целует крест и Евангелие. Далее мы выходим на улицу. Если людей много, исповедь длится более часу. Мы нарезаем круги вокруг церкви. Ели бы это была не церковь, он давно уже увел бы меня в какой-нибудь магазин, но вот стоит, ждет, и не слишком стремится уйти.
         Причастие. Георгий спокойно открывает рот (его скрещенные руки я все-таки придерживаю, но он и не пытается держать их по-другому), без напоминания прикладывается губами к Чаше. Иногда мы выходим сразу. Иногда остаемся послушать проповедь. Именно послушать. Георгий напряженно следит за лицом отца Вячеслава. Всех слов он, разумеется, не понимает, но что-то же удерживает его внимание.
        Еще я заметила удивительно бережное отношение больных детей к святой воде. Мой Гоша пьет ее очень охотно, и я привожу каждый раз с собой бутылочку. Если рядом есть крещеные дети, наливаю и им — немного. В этот раз рядом с нами мальчик Леша с синдромом Дауна. Смотрит на нас пристально. Я предлагаю ему сока — отказывается. Святую воду выпивает   с радостью.
       Кстати, больные дети могут быть очень чутки к проявлению «отклонений» и явных «ересей». Когда Гоша жил со мной, я работала социальным педагогом, вела группу больных детишек в реабилитационном центре. Зашел к нам поагитировать один сектант, с журнальчиками. Девочка Таня из моей группы, речь которой порой было невозможно разобрать, подбежала к нему и четко сказала: «Мы православные, а вы уходите!». Православными были не все, город у нас многонациональный, но суть Танюша ухватила здорово. Эта же Таня выдержала экзамен потрудней. Одна из двух ее бабушек принадлежала к «субботникам». Отношения с бабушкой Таня сохранила. А вот на уговоры и агитацию не поддалась.
        В интернате я опекала   девочку Ксюшу. Однажды Ксения принесла мне брошюрку и сказала: «Вот, к нам приходили люди с гитарой, пели о Боге, и книжки оставили. А мне эта книга чужая, хотя там молитвы». Стали рассматривать вместе, полистали — текст молитв искажен, кто издал — не указано. Читать Ксения почти не умела, а вот чужеродность книжки почувствовала.
      Я много говорю здесь об интернате и особенностях   детей, которые там живут. Но так уж сложилась моя жизнь. Конечно, не все дети в интернате «тяжелые». Примерно половина детей — так называемые воспитуемые. Их показывают комиссиям, им дарят подарки. Они вполне могли бы жить в семьях. А еще есть «буйные» и «лежачие». Мой сын как раз относится к категории «буйных». Но и на них   распространяется Божья благодать. И об этом я сужу по тем примерам, которые привела выше. Но есть и более прозаические, бытовые примеры.   Кожа Георгия часто покрыта ранками и царапинами. Возить с собой мази бесполезно — за два дня рану не вылечить, а оставленной мазью никто в буйном отделении мазать не станет — нянечкам не до этого. Я вожу с собой освященное масло. К исходу второго дня кожа выздоравливает. А еще у Гоши с малых лет страшная бессонница. После причастия сон налаживается. Хотя и не надолго.

— Так и жила бы с сыном, не отправляла бы его в интернат! — непременно скажет кто-то.- И водила бы его в церковь, и все было бы замечательно!
       Наверное, было бы. Если б было в нашем городе хоть одно место, куда можно было бы привести моего сына и оставить его там на несколько часов. Дома оставить одного ребенка невозможно: затопит соседей, устроит пожар, выпадет из окна. И это не пустые опасения, а те реальные причины, из-за которых мой Гоша живет в интернате… Я не справилась. Я не смогла. Знаю, что многие другие женщины справились, а я вот не смогла. Не смогла 24 часа в сутки присматривать за своим собственным сыном. Но это моя вина, а не Георгия.
       И оттого порой хочется помечтать. Вот если бы нашлись в нашем городе добровольцы, которые просто пришли бы домой к измотанной матери и посидели с ее ребенком, пока   она, в конце-то концов, сходит   к зубному или, например, в церковь. Если бы пришли двое — мужчина и женщина, то уж вдвоем бы они справились. Навыков особых не надо. Просто пресекать попытки ребенка взгромоздиться на подоконник или устроить фейерверк.
        Еще более несбыточная мечта. Если бы в моем городе нашлась свободная квартира, с решетками на окнах и специальной мебелью. В которой могли бы находиться два-три буйных ребенка, пока их матери лежат в больницах. Почему именно «буйных»? Потому что в случае срочной госпитализации матери других, небуйных, детей можно положить в обычную детскую больницу, даже в детское отделение той же больницы, где лежит мать. Если ребенок лежачий — там должны организовать сестринский пост. А буйных детей отправляют в психиатрическую больницу. И как там к ним   будут относиться — догадаться не сложно.
        Три года назад я в аварии сломала ногу. Очутилась на вытяжке. Когда я пришла в себя, первым делом подумала: «Как хорошо, что мой сын в интернате!»   Иначе, где бы он оказался? В интернате, конечно, не сахар. А все ж лучше, чем в психиатрической больнице.
        Правозащитники «буйными» не интересуются. Педагоги, врачи и борцы за социальную справедливость, по большому счету, тоже. Недавно в правительстве прошел круглый стол по проблемам детей-аутистов, но — только живущих в семье (теперь уже провозгласили, что все аутисты могут жить в семье, а исключениями в виде моего Гоши решили пренебречь). На буйных аутистов, живущих в интернатах, внимания не хватило, они опять за бортом. Единственная организация, если можно так выразиться, на которую   матери «буйных» детей   могут надеяться — это на Церковь.
        Достанет ли у Церкви внимания на «буйных»? На самых отверженных? К убийцам ведь в тюрьмы ходят. Интернат — та же тюрьма, но томятся в ней не убийцы…
Дети-инвалиды, живущие в семьях, тоже в тюрьме — невидимой. Став повзрослей, «буйные» никуда не ходят, нигде не бывают, о них не говорят. Изоляция полная.
   Наверняка, кто-то скажет: «И незачем им куда-то ходить, и жить тоже незачем! Только казенные деньги проедают!!!» Действительно, в чем сокровенный смысл страдания таких детей мы можем только догадываться. Вся правда только у Бога. Но если человек не видит ничьего страдания, как он узнает о милосердии, дефицит которого так велик сегодня! Может, подумав об «особых» детях и людях, человек захочет им как-нибудь помочь. И сделав какое-то небольшое дело для инвалида, на самом деле человек сделает большое дело для себя.

Простите. И будьте счастливы!
Светлана Нургалиева, мама Гоши (Георгия)