Две проповеди

¹
1. На Великую Пятницу

Я знаю, что необычно в Страстную Пятницу обращаться со словом к присутствующим именно в этой части богослужения: обыкновенно это происходит в конце, когда бывает разостлана плащаница. Наверное, на будущий год мы снова так и сделаем; сегодня же я испытываю потребность сказать несколько слов имен­но сейчас, когда мы только что прочли из Святого Евангелия об осуждении и смерти Господа и о Его положении во гроб.

Я остановлюсь лишь на одном-единственном пункте, на части одного предложения — не более, ибо для того, чтобы обдумать то, что там написано и что все это означает, нехватило бы целой жизни. Мало попросту представить себе эту историю и, если достаточно часто слышал ее, сказать: “Да, да, я это уже знаю: это было так-то и так-то”.

Что означает все то, что мы слышали? Что означают, в частности, слова: в тот момент, когда Он умер, “завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу” (Мф 27:51). Недостаточно сказать: “Да, это было так”, — все, что там написано, имеет свое значение — непостижимо глубокое значение. В чем заключается значение того, что завеса в храме разорвалась? Что за завеса и почему?

В храме существовал целый ряд завес. Однако одна из них была “всем завесам завеса”: она отделяла святое святых храма от святилища и двора. Ежедневные жертвоприношения в Иерусалимском храме священники совершали большей частью под открытым небом, вне храма. Это вполне можно понять: когда сжигают крупных животных, это происходит на открытом воздухе. Частью это совершалось также и в святилище, но — в передней его части. А позади находилась та знаменитая завеса. И туда, за нее не входил никто.

Эта завеса была закрыта — почти всегда закрыта. Лишь один раз в году один-единственный человек, а именно — первосвященник — входил за эту завесу, чтобы просить и умолять о про­щении своих собственных грехов и всех прегрешений народа.

И вот эта завеса, которая постоянно закрыта, — эта завеса разрывается надвое сверху донизу, ее больше не существует. Что означает это? Послание к Евреям, весьма заслуживающее того, чтобы быть прочитанным в этой связи, сообщает нам об этом более подробные сведения. Оно говорит нам: хотя все это так и предписывалось законом — чтобы первосвященник один раз в год входил туда, молил о прощении своих и чужих грехов и кропил кровью животного (Евр 9:1,6–7) — затем это помещение снова закрывалось; оно всегда было закрыто: оно было жилищем Божиим и постоянно было закрыто. Нужно подумать, что это означает, о чем это говорит.

Бог недоступен. Бог — потусторонний. Ты к Нему не приблизишься. Тебя отделяет от Него стена, и она непреодолима. Когда же один раз в году, чуть-чуть отодвинув завесу, в эту щель протискиваются с миской крови животного в руке, чем иным может это быть, как не выражением беспомощности? Как не выражением того, что человек сознает: вся жизнь приходит от Бога, все принадлежит Ему: все живое, а также все неживое принадлежит Ему. Один раз в год таким вот образом, как бы через некий знак это хотят сделать понятным; однако к Нему ты таким путем не приблизишься!

Это не давало результата, говорит Послание к Евреям со всею ясностью (Евр 10:11). Это оказывалось безуспешным: таким путем приблизиться к Богу было нельзя. Он оставался потусторонним; Он оставался Тем, Кто недоступен и Таковым пребудет. Почему же, спрашивается, закон предписывал это? Ведь закон — от Бога. Да Он просто для того предусмотрел это, чтобы явить знамение. Это — пророчество: не в словах, но через действие; нечто великое, что дает знать о своем приближении: раз в году человеку дозволяется ненадолго заглянуть туда и принести в жертву чуть-чуть крови. Это пророчество. О чем?

Как раз о том, что мы здесь только что слышали, а именно: что придет Некто, Кого Бог и вправду примет — как Единственного — да, Его как Единственного, как великого Первосвященника, Которому будет дозволено прошествовать к Нему: завеса отдергивается и остается открытой. С кровью в руках, однако не с кровью животных, но — со Своей собственной. Пророчество исполнено. Храм выполнил свой долг. Тени не нужны более: Сама Милость теперь здесь. Доступ к Богу свободен — благодаря этой смерти.

“Я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого” (1 Кор 2:2). Это произнес и написал апостол Павел, и это мы слышали тоже — и что иное надлежало бы знать также и нам, нам, православным христианам, как не то, что знал Павел и чего не желали знать некоторые: Иисуса Христа, и притом распятого? В Его кресте заключено спасение мира. В смерти Этого Человека, Который есть Сам Бог, заключено спасение мира, а это означает, что на пути к Богу завеса небесного шатра открыта, стены нет. Свободно! Доступ существует. Его сотворил Он. Завеса больше не будет задернута. Она открыта и открытой останется.

Иногда у меня бывает такое чувство, будто есть люди — как внутри нашей Церкви, так и вне ее, — которые думают, что мы — это своего рода “церковь пасхального ликования”, которая не понимает смерти Господа и не знает, как к ней относиться. Это — великое заблуждение! Ведь избавил нас Господь не Своим воскресением, а Своею смертью, Своим крестом. И тех, кто желает праздновать лишь Его Воскресение, я хотел бы спросить (но ведь их здесь нет, так что спросить их об этом я не могу): откуда Он, собственно, воскрес? Это напоминает мне, как если бы человеку рассказывали, что его знакомый выписан из больницы, а он спросил бы: “Как так, он был болен? Что у него было?”. Совершенно неинтересно о чем-то рассказывать, когда слушатель не знает, что происходило перед этим… Воскресение — это подтверждение — не больше и не меньше! — того, что смерть Этого Человека есть жизнь миру. Оно это подтверждает. Он сотворил эту жизнь Своею смертью, которую мы празднуем сегодня, здесь, — именно так!

Быть может, можно сожалеть о том, что в ходе церковной и литургической истории празднование смерти и празднование Воскресения Господа очень рано были оторваны друг от друга ². Первоначально — и мы знаем это точно — существовал один-единственный праздник, на котором читалось вслух обо всем: о прообразах из Ветхого Завета и о страданиях Христа вплоть до Его Воскресения — длинный праздник, целую ночь напролет — праздник, который в какой-то момент внезапно переламывался от глубокой печали к неслыханной радости. Но был он одним-единственным.

Когда же это разнимается, когда эти три дня предстают, так сказать, в деталях, а затем остается лишь немногое, — и что же? Несколько строк из Нового Завета, говорящих о Воскресении, мы прочитаем завтра. Но предшествовавшие им обе длинные главы, которые мы читали вчера вечером и сегодня, — центр всех Евангелий. Они длинные; они вдаются в подробности; каждая деталь стоит того, чтобы ее обдумать, запечатлеть ее в себе, позволить ей на нас повлиять.
Завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу.
Я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого.

2. На Пасху

Евангелия — это не жития, не жизнеописание Иисуса; они и не претендуют на такую роль. Прежде всего это сообщения о Его пути, о Его жизни и смерти, и их истолкование. Они повествуют пространно, сообщают подробности, дают им объяснение и, наконец, завершаются настолько же кратким, насколько и поразительным возвещением Его Воскресения из мертвых. Прочее — все, что этому предшествует, — есть по существу лишь введение в эту великую тему. Только два из четырех Евангелий говорят о событиях, связанных с рождением Господа; о почти что тридцати годах Его жизни они умалчивают, чтобы затем избранными рассказами о Его учении и явленных Им знамениях подготовить к своей великой теме: Его страданиям и смерти, которою Он даровал жизнь верующим в Него.

Вчера и позавчера мы обо всем этом прочли в изложении евангелиста Матфея: длинные тексты о Тайной вечере Господа с Его учениками, о Его борьбе со Своим собственным бесконечным страхом на горе Елеонской, о том, как Он был предан одним из Своих апостолов и как Его взяли под стражу; о ходе двойного судебного процесса: на заседании иудейского синедриона и у римского наместника; наконец, о Его страданиях и смерти на кресте.

Центральная тема Евангелия — страдания и смерть Господа. Рассказы о Его учении и совершавшихся Им чудесах зачастую оказываются не чем иным, как постепенной подготовкой учеников к этим страданиям и смерти. Крест Господа — вот тема Евангелия как таковая.

Быть может, сейчас тот или иной из присутствующих здесь уже думает: “Боже мой, сегодня же Пасха, а не Страстная Пятница; он не в своем уме, раз перепутал эти два дня!”. Но я говорю: это Пасха. А пасха происходит от греческого pascein, что значит ‘страдать’. Господь избавил нас, собственно, не Своим воскресением. Акт спасения заключается в Его крестной смерти.

“Завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу” (Мф 27:51) — сказано у Матфея; это значит: святая святых открыто, доступ к недоступному, к Богу — свободен. Но когда разорвалась в храме завеса? Когда Господь воскрес? Нет! Именно в тот момент, когда Он умер на кресте. В этой Его смерти — наша жизнь.

Таким образом, совершенно верно говорит апостол Павел: “Я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого” (1 Кор 2:2). Я могу к этому только присоединиться. Лишь Его Одного знаем мы: Иисуса Христа. Его распятие — это наша свобода и наша жизнь. Когда Он шествует по небесному храму как истинный Первосвященник со Своей собственной кровью в руках, — мы присоединяемся к Нему и приходим к жизни, поскольку приходим к Богу, Который есть исток нашей жизни и ее цель.

Что же означает тогда Воскресение Господа? Быть может, мы, по существу, не нуждаемся в нем? О, как еще нуждаемся! Оно необходимо нам, и мы возвещаем его. Ведь Воскресение Господа из мертвых подтверждает, что Его смерть действительно ведет к жизни. Если бы существовала только эта весть, если бы были известны лишь эти слова — у какого человека нашлись бы силы верить им? Теперь же Распятый предстает живым, а не мертвым, являет Себя Своим избранным свидетелям, говорит и ест с ними.

Насколько Павел — равно как и Евангелия — ставит Распятого в центр своего проповедования, настолько же настаивает он и на Воскресении Господа. Ибо если Христос не воскрес из мертвых, тогда “мы несчастнее всех человеков”. Тогда мы — обманутые лжецы. Если Христос не воскрес, “станем есть и пить, ибо завтра умрем” (1 Кор 15:19,32).

В чем же состоял бы обман, о котором говорит Павел? Он заключался бы в иллюзии, будто смерть Христа на кресте имела такой смысл: жизнь мира —  во гробе. Обман состоял бы в том, чтобы верить и утверждать, будто эта жестокая смерть открыла нам путь к Богу.

Итак, станем праздновать и радоваться. “Станем есть и пить”, — однако не на последнем обеде приговоренных к смерти, но на нашем брачном пире. Ибо Христос смертью открыл нам путь к жизни и засвидетельствовал это Своим Воскресением.
Христос воскресе!
Воистину воскресе!

Перевод с немецкого