Дети
Сидя на лесной поляне в июньский день и поясняя дочери начала игры в шахматы
Это не страшный всадник промчался, дочка,
не бледный конь,
Это не лубочная смерть косит нас на лугу –
Это в нашем лесу, милая,
Грибной сезон, календарю вопреки.
Нежный зеленый свет, и слоновая кость листвы,
И зыбкий аромат дня;
И Господь-грибник, светел и тих, травы вороша,
Медленно сгибается и срезает грибы,
Один да один, и мера полна.
В Господнем лукошке червивых нет,
Дочка моя! В паутине дрожит слеза,
Муравей славит лето скрежетом жвал,
И дрозд охраняет песней Господню тропу.
Да, милая, все мы как грибы в траве,
Или как – видишь? – шахматные фигурки
В полуденных клетчатых полях:
Это грибной сезон, а также – не странно ли! –
начало игры,
Этюда в несколько ходов,
Где белые начинают – и проигрывают
Тем, кто гораздо белее, белее,
Милая дочка.
Ксения Лученко. Когда моему старшему ребенку был примерно год, один мой друг, который любит задавать журналистские каверзные вопросы, спросил: «Вот скажи, что в тебе изменилось после рождения ребенка?»
Я ему тогда ответила, что сложнее всего свыкнуться с тем, что ты становишься уязвимым, причем навсегда. К тому возрасту, когда появляются дети, ты с этой жизнью научаешься как-то сосуществовать. Все механизмы уже вроде отработаны, мозоли натерты в нужных местах, и ты уже в своей коробочке примерно знаешь, как сделать так, чтобы было не очень больно.
А тут появляется ребенок, и ты понимаешь, что это ахиллесова пята, которая с тобой навсегда. Такая уязвимость, от которой ты в принципе не можешь защититься. Вечная и неослабевающая уязвимость родителей через детей.
Иметь детей больно и опасно, не говоря уже о том, что не очень удобно. Но тем не менее все их хотят. Это же несводимо к одним только инстинктам продолжения рода?
Священник Сергий Круглов. Несводимо. Тут еще и глубокий Божий смысл. Наши дети – это ведь не только наши дети, это люди, которые посланы в мир. И они должны вырасти, Бог нам доверяет их воспитать. Мы должны их дорастить до какого-то уровня, перерезать пуповину – и дальше они будут жить сами… И помянутая вами уязвимость видится мне какой-то – с христианской точки зрения – ущербной.
Мы каждый раз прямо-таки умираем, представляя, что там с нашим ребенком. С моими тремя детьми бывало всякое. Однажды – Савве, наверное, было лет семь – он куда-то пошел погулять и исчез во дворе. Мы с женой обегали все окружающие дома, были в полной панике. А оказалось, что он просто зашел к знакомому мальчику домой поиграть, а потом спокойно вышел.
И вот, пока мы его искали, мы испытали все: и молитвы к Богу были, и ругательства были изрыгнуты. Но когда я увидел, как он выходит из подъезда, – это, конечно, было чувство полного счастья, облегчения, радости. Все наши планы, как его наказать, когда найдется, сразу куда-то подевались.
Мы боимся за своих детей, потому что мы боимся жить сами, мы сами боимся того, чего бояться не следует. Каждый из нас неизбежно, в меру своей испорченности, в своих детях видит свои собственные проекции. Вероятно, только родители, которые воспринимают детей как отдельных людей, посланных Богом, не проецируют на них ничего своего. Наверное, есть такие люди, которых можно считать идеальными родителями.
В популярной массовой православной литературе часто пишут, что до революции были хорошие родители, крепкие семьи. В христианской семье рождалось двенадцать детей – «Бог дал», потом восемь из них умирали – «Бог взял», не было ведь ни реанимации, ни антибиотиков. Их спокойно хоронили, и не было особого большого горя, зато остальные оставались, выживали, и их отпускали в мир, потому что у всех была крепкая вера в Бога.
Может быть, где-то есть такие родители, которые спокойно относятся к детям, не так сильно к ним привязаны пуповиной, но я таких в жизни не встречал. Все родители, которых я знаю, не исключая меня самого, – это родители, которые переживают, трясутся, полны фобий, страхов, каких-то неоправданных надежд, иллюзий в отношении своих собственных детей. И одна из самых печальных иллюзий – это ожидание от ребенка чего-то такого, чего он дать не может. То, что психологи называют проекциями.
Ксения Лученко. А Бог чего от нас хочет, как мы должны были бы относиться к детям?
Священник Сергий Круглов. Собственно, про Бога ничего нового особенно нет. Он хочет, чтобы все были счастливы, чтобы дети были умными, здоровыми, добрыми, трудолюбивыми, чтобы обладали всеми теми добродетелями, которые мы знаем не столько как христианские добродетели, сколько как добродетели общечеловеческие, – примерно те, которые относятся к Бнэй Ноах, завету Ноя. Ну, и часть из которых, скажем, отражена в Декалоге, в десяти заповедях: не убивай, не кради, не прелюбодействуй, почитай отца и мать – и будешь долголетен на земле.
Бог хочет прежде всего этого. Потом, когда человек вырастает, если он становится христианином, то переходит в совсем другую стадию жизни. Мы знаем, что христианские заповеди отличаются от общечеловеческих, там уже речь о другом.
Как известно, нередко православные христиане любят возлагать на Бога вину за то, что напортачили сами, или за то, что происходит совсем не по вине Бога. Многие говорят: «Почему с ребенком случилась трагедия? Почему он тяжело заболел? Почему у него несчастная жизнь? – На то воля Божья».
Это, конечно, полная чушь. Воля Божья есть на то, чтобы человек был жив, здоров, удачен, успешен, это все написано в Ветхом Завете, который является частью нашего общего Завета и который несправедливо отделяют от Нового. И поэтому стремиться к тому, чтобы ребенок был счастливым, здоровым, успешным, умным, добрым, трудолюбивым и так далее, чтобы жизнь у него была хорошая, – это вполне нормальное желание. Оно совпадает с Божьим желанием.
Фото: Анна Гальперина
Ксения Лученко. Но ведь далеко не у всех ветхозаветных праведников или у святых нашего отрезка истории дети жили добродетельной, трудолюбивой, успешной жизнью.
Священник Сергий Круглов. Мы говорили о том, чего хочет Бог. Мы говорили не о том, как это на самом деле все происходит. Если бы на свете была только воля Божья, тогда бы жилось легко.
Ксения Лученко. То есть мы несем ответственность за то, насколько наши дети соответствуют этому?
Священник Сергий Круглов. Конечно. Но ответственность несем не только мы, потому что есть вещи, в которых мы не властны. Вот мы растим хорошего ребенка, замечательное здоровое поколение, и вдруг – революция, война, перестройка или еще что-то. Ответственность за наших детей несут и другие люди. И мы несем ответственность за других детей. Все, что мы делаем, отражается и на других людях. Мы в мире связаны. С одной стороны, это хорошо, это проявление закона любви: мы не каждый поодиночке, никто из нас не остров.
А с другой стороны, это страшно. Если ты зависишь только сам от себя, ты живешь в своем мире, творишь добро, делаешь добрые дела и так хорошо все устроил. А живешь ты в каком-нибудь криминальном районе, толпа идет мимо, громит магазины, и что-то случается с тобой. Или вдруг ты живешь в неподходящее время, знать ничего не знаешь, а посреди ночи приезжают, забирают родителей, тебя отправляют в детдом. Или война, или какое-нибудь землетрясение, или вдруг река вышла из берегов, и твой счастливый дом с твоим счастливым детством просто смыло водой. Вот такие коррективы вносит жизнь, в том числе и в детство. Бог хочет счастья для нас. А вот насколько оно у нас получается – уже другой вопрос.
Ксения Лученко. Сам концепт счастливого детства исторически появился недавно. Изначально к детям относились как к маленьким взрослым.
Священник Сергий Круглов. Да, в дохристианской культуре.
Ксения Лученко. И в христианской тоже, до XX века детей и одевали, как маленьких взрослых, и не проявляли к ним никакого интереса, потому что они были как бы недовзрослые, в том числе и в дворянских семьях. Бывало разное, конечно, но это была основная линия.
Священник Сергий Круглов. И поневоле задумываешься, а не была ли это правильная линия? По крайней мере, меньше было таких трагедий, когда страшно за детей.
Ксения Лученко. То есть жизнь была более естественная, дети уж там как-нибудь сами по себе. Вот этого особого детского мира – его не было, то есть были игрушки, были какие-то школьные дела, но детству не уделялось столько внимания.
Священник Сергий Круглов. Детский мир был, но рамки, корсеты, в которые втискивали ребенка взрослые, были незыблемыми, непререкаемыми, и дети как-то свыкались и жили с ними. Взрослые очень часто ставили детей перед фактом, что в мире есть несчастья, болезни, есть труд, есть обстоятельства, и взрослые и дети подчиняются тому, что выше нас. Сейчас очень много споров ведется о том, хорошо ли это было, правильно ли, жилось ли лучше. Сейчас другая ситуация, культ детства. «Все лучшее детям, все худшее взрослым».
Ксения Лученко. Такая детоцентричность в православных семьях тоже есть, но выражается очень причудливо. Кто-то сходит с ума на почве естественного родительства – домашние роды, многоразовые памперсы из натуральных материалов, лечение гомеопатией, кормление грудью до школы. Носить в слинге, спать вместе и прочее. У других пунктик – раннее развитие, интеллектуальное наполнение, строгое воспитание, три канона, сто поклонов. В принципе это же проявление одного и того же?
Священник Сергий Круглов. Конечно. То, что это окрашено православной субкультурой, ни о чем не говорит, это просто макияж. А по сути дела то же самое – культ счастливого детства. Это болезнь, которой, кстати, с удовольствием болеют и взрослые в нашем мире. К сожалению, они берут худшее, что есть в детстве: безответственность, инфантильность.
Ксения Лученко. С другой стороны, стремление дать своим детям все, что ты можешь, вроде и похвально. Странно представить, что можно это переиграть, что можно по-другому относиться к детям. Не водить их во всевозможные кружки, не отдавать их в самую психологически комфортную школу, не вкладываться в них, не устраивать им праздники, не покупать им игрушки, не водить их на пейнтбол, на картинг.
Священник Сергий Круглов. Сейчас жизнь такая, что все это – ее неотъемлемая часть. Сейчас уже по-другому растить детей не получится. Когда-то это было не так, когда-то дети были лишены всего этого, но у них было что-то другое.
Ксения Лученко. Что?
Священник Сергий Круглов. У них было детство. Когда у детей нет особенных игрушек, они играют в палочки.
Ксения Лученко. Да и сейчас они все равно играют в палочки.
Священник Сергий Круглов. Мне в детстве, помню, подарили шикарный самосвал, такой голубой с желтым, большой. Я был маленький, поэтому самосвал был большой. Сейчас я бы, наверное, увидел, что он был не так уж велик. Но я никогда не любил никакую технику, никакие машины, и использовал самосвал по-другому: я его перевернул вверх колесами, и это был у меня замок, в котором жили солдатики.
Кроме того, в детстве я славился тем, что покупать мне какие-нибудь дорогие игрушки было небезопасно, потому что, когда я выходил с ними во двор, я всегда менялся и возвращался домой с какой-нибудь ерундой – с рогаткой, с человечком из сосновых шишек. Помню, как мне влетело от матери за то, что я поменял ружье, стреляющее пробками, на какую-то такую мелочь.
Я не хочу сказать, что детей не надо развивать, водить на всякие мероприятия, в планетарии, музеи и так далее, покупать им энциклопедии про динозавров, водить их на балет и оперу. Разумеется, надо. Но надо не забывать и про то, что у ребенка есть свой собственный внутренний мир, что он видит вообще жизнь совсем по-другому. Помимо воспитания ребенка надо интересоваться и самим ребенком. Часто бывает совершенно не обязательно, чтобы ему дарили дорогие игрушки, развивающие игры. Ему надо просто, чтобы с ним были, ничего не делали, вместе валялись на диване, смотрели мультики, гуляли, разговаривали. То есть делали вещи, с точки зрения современного человека, совершенно не функциональные, не развивающие.
Ребенку нужно, чтобы его любили. А вот как этого добиться? Кто-то любит с помощью развивающих игр и всяких кружков, кто-то обходится без них, тут бывает совершено по-разному. А где-то бывает, что и при наличии самого замечательного воспитательного набора дети ощущают недостаток любви, таких очень много. Практически все мы выросли с какими-то детским травмами.
Глупо сравнивать, лучше ли было когда-то, до революции или в какие-то отдаленные эпохи, или лучше сейчас, потому что нет единого стандарта, человек меняется, вокруг него совершенно разная жизнь. Единственный общий стандарт – это наличие или отсутствие любви.
Ксения Лученко. Сейчас очень часто бывает, что вся семья вертится вокруг ребенка, и это естественно, потому что ты несешь за него ответственность, и ты себя можешь подвинуть, а ребенка ты подвинуть не можешь…
Священник Сергий Круглов. Если бы на моем месте был простой ехидный человек, он бы сразу сделал замечание, что часто бывает, все вертится вокруг ребенка, пока ребенок один. Когда их становится двое, трое или более, поневоле у родителей центр этой центрифуги смещается.
Ксения Лученко. Он не смещается, он расширяется, в этот круг входят другие дети, при этом родители все равно как поступались всеми своими интересами, так и дальше поступаются.
Священник Сергий Круглов. Тем не менее, поскольку детей становится много, что-то внутри них вынужденно становится более здравым. Попросту говоря, ребенок, который вырос один, вне детского коллектива, без братьев и сестер, конечно, совсем не такой, как ребенок из многодетной семьи.
Ксения Лученко. В этом есть и положительные, и отрицательные стороны.
Священник Сергий Круглов. Ребенок, конечно, должен занимать свое место. Ведь иерархия, созданная Богом в семье, вообще семья – это очень древняя вещь, она появилась гораздо раньше, чем Церковь. Посмотрел Бог на человека и сказал, что нехорошо человеку быть одному, навел на него сон, изъял у него некую таинственную грань – или ребро в нашем знаменитом переводе, создал человеку помощника из него, то есть жену. Так началась семья. Семья – это очень древнее, освященное веками образование.
Все то, что заложено Богом, имеет очень глубокий смысл. Не важно, верующие люди, неверующие, как они себя позиционируют, но что-то в них происходит, помимо них самих. Если изменить традиционную иерархию семьи, начинает меняться сам человек. В семье есть отец, есть мать, есть ребенок, они занимают свои определенные места, отведенные им Богом. Бог, конечно, не надзиратель, и Он не будет подглядывать, надзирать и следить за тем, насколько правильно соблюдается вся эта иерархия. Человек вполне может ее изменить, он все что угодно может сделать.
Ребенок должен занимать детское место. Некоторые мамы до того усердствуют, чтобы быть подружками со своими дочками, что перестают быть мамами. Они начинают своим детям рассказывать все, вплоть до самых интимных подробностей. Когда ребенку, как другу, выкладывают вещи, которые для него непосильны, – это тоже травма. Когда папа начинает делиться с сыном своими любовными связями или мама с дочкой обсуждать разные интимные вещи, ребенок, конечно, может это принимать, соглашаться, но трещина идет по тому самому основанию, которое заложил Бог. В любом случае ребенок хочет, чтобы мама была мамой, папа был папой – при самых лучших дружеских отношениях надо, чтобы это сохранялось.
И в тех случаях, когда ребенка начинают обожествлять, вокруг него строить всю свою жизнь, сам ребенок в первую очередь начинает чувствовать, что что-то не то происходит. Не надо думать, что ребенку от этого хорошо. Приятно, комфортно и хорошо – это разные вещи. Дети способны перенести любой дискомфорт и любую неприятность, это только кажется, что они сильно уязвимые, на самом деле они очень многое понимают.
Были дети, которых я несколько лет как священник причащал, а потом хоронил. Это поразительное зрелище. Не сказать, что они стали взрослыми или постарели от страдания. Они не стали ангелами, но это существа, у которых взрослым можно многому научиться.
Мой племянник умер практически ребенком – в восемнадцать или девятнадцать лет, от рака. У него была совершенно атеистическая семья, самая обыкновенная, а ребенок пришел к Богу, ему являлась Богородица во сне, он беседовал со святыми, человек обрел очень глубокую веру, читал книжки, родителям очень многое через него открылось. У них что-то мучительно щелкнуло и перевернулось внутри, они поняли, что не просто пережили трагедию смертельной болезни ребенка, но увидели иерархию мира.
Упрощенно говоря, на православном языке это называется «через ребенка они пришли к Церкви». Они не подались в монахи, не стали абсолютно церковными людьми, но тем не менее очень многие вещи в их душе изменились. У моих друзей тоже от тяжелой болезни умер мальчик девяти лет. И потом они писали, что последние дни его жизни – настоящее Воскресение, это была Пасха. Такого опыта Воскресения Христова, который им дал собственный умирающий сын, они никогда больше не испытывали, вера их только от этого окрепла.
Дети на самом деле очень многое способны понять, если все происходит праведно, по-Божьи, они очень чуткие. Правда, в мире сем они очень быстро портятся. Англичане вообще мудро говорят: «Не воспитывайте детей, все равно они будут такие же, как вы, воспитывайте себя». Говоря краткой формулой, дети естественно чутки к Закону Божьему гораздо больше, чем взрослые.
Есть такое странное библейское выражение: «Любить заповеди твои, Господи», – оно очень часто встречается в псалмах. Если к заповедям, к тому, что Бог дал человеку и как Он устроил мир, относиться как к простому закону – соблюдать, бояться, уважать, – ребенок чувствует фальшь. Потому что основа всего – любовь. Поэтому, например, очень многие православные дети уходят из храма, как только подрастают, они чувствуют, что любви-то нет. Есть интерес, уважение, есть согласие с этим – да, это правильно, мы должны это все делать, это все совершенно искренние чувства, но не любовь. А ребенку нужна любовь.
И вот как раз в подростковом возрасте, когда многие родители впервые начинают воспитывать ребенка, жаловаться на него, что он такой-сякой стал, неуправляемый, начинают прессовать его, докучать назиданиями, ему любовь нужна больше всего, а любви-то нет. Приходят: «Ой, батюшка, у меня ребенку 15 лет, молиться перестал, в храм ходить перестал, учиться стал плохо, всё, наверное, его на отчитку надо вести». Хочется сказать: «Поведите свою голову на отчитку». Ну, конечно, священник сказать так не может.
В основе Закона Божия лежит любовь. Если между мамой и папой нет любви, ребенок вырастает травматиком, я это по себе хорошо знаю, я чувствую это очень хорошо. И первая мысль, что это я виноват, что это из-за меня происходит. Ребенок в каком-то смысле эгоцентричен, но по-хорошему. Чувство личностности, которое потом портится и переходит в гордыню и эгоизм, естественно присуще для человека, и он не может это объяснить, понять. Отсутствие любви – это страшное дело.
Ксения Лученко. Для родителей так важно бывает, как дети выглядят внешне, как они себя ведут… Ведь не дай Бог кто-то со стороны нас осудит за то, что у нас дети «не такие».
Священник Сергий Круглов. Совсем недавно встретил в московском метро семью. Заходят они в вагон: папа, мама, дедушка и пара детей лет восьми. Рядом стоят, я стою, искоса наблюдаю за ними. Типичная еврейская мама такая, к счастью, не соответствующая современным стандартам женской красоты, хорошая такая телесная мама. Очень худой, молчаливый папа. Видно, что между ними совершенно замечательные отношения, какие между мужем и женой должны быть.
Из их разговоров и поведения было ясно, что они живут в Израиле, приехали к дедушке в гости. Мы любим детей одергивать все время, строить, сразу приучаем к каким-то правилам: Закона Божия они не знают, а правила они у нас хорошо уже знают. А эти дети тут же начали прыгать, кричать, везде возиться, кататься по полу, какой-то мужик вынужден был уступить место этим детям. Не потому, что они этого хотели, а потому что логика событий, шедшая от них энергетика, это предполагала. Они вдвоем залезли на это место, с ногами, там стали тоже прыгать, вопить, очень живо себя вести.
Фото: Анна Гальперина
Ксения Лученко. Это ужасно.
Священник Сергий Круглов. Ну, они никому не причиняли никакого зла, они просто…
Ксения Лученко. Просто с ногами сидели, да.
Священник Сергий Круглов. Ну, как бы сделала советская мама? Она стала бы дергать, на них орать, строить, делать замечания, шипеть или еще что-то, при этом жутко переживая, «что люди скажут». Еврейская мама, улыбалась, говорила с дедушкой, со своим мужем, пыталась рукой осадить этих детей, ей это не удалось. Тогда эта добродушная румяная мама нашла другой способ: она подошла и всем своим огромным телом села на этих детей. Она их придавила собой, и они пищали, верещали. Когда они успокоились, она их вытащила из-под себя, посадила на колени, обняла, поцеловала. Причем, не делая акцент на детях, а продолжая разговаривать с мужчинами. Было такое ощущение, что это какое-то большое уютное животное, которое естественным образом общается со своими детенышами. Это выглядело очень естественно. Чувствовалось, что это нормальные семейные отношения.
Кстати, с этим близко связана тема поведения детей в храме, которая заботит многих православных родителей. И очень многие родители переживают: мол, вот в нашем храме невозможно прийти с детьми, их постоянно шпыняют, чтобы не кричали, они там должны выстаивать эти длинные службы. Поэтому при многих храмах стали делать и детские комнаты, и детские площадки, чтобы дети могли не мешать взрослым молиться и в то же время присутствовать в храме. Чтобы могли исполняться слова Христовы «не мешайте детям приходить ко Мне»[1].
Известно – это не мной придумано, про это говорят многие христиане, да и просто вменяемые люди, – что ребенок только тогда может занимать свое место перед мамой и папой, когда мама и папа занимают свое место перед Богом, перед Тем, Кто стоит выше них. Причем это должно быть не напоказ и не формально, по-настоящему должно быть, то есть с любовью. Это очень трудно. Поэтому, конечно, любое воспитание ребенка начинается с себя.
Ксения Лученко. Продолжая тему детей в храме. Сейчас очень активно обсуждается в связи с суррогатным материнством тема крещения детей и вообще того, как у детей должны строиться изначальные отношения с Богом. Понятно, что в православных семьях, если люди верующие, они крестят детей в младенчестве, просто для того, чтобы у всех была возможность причащаться, чтобы семья своей малой Церковью входила в большую Церковь и так далее.
Священник Сергий Круглов. Насчет крещения детей есть и другие взгляды.
Ксения Лученко. Есть и другие взгляды, есть и православные общины, которые не крестят детей.
Священник Сергий Круглов. В первые годы своего неофитства я страшно возмущался этими взглядами. А сейчас я прихожу к мысли, что в них есть рациональное зерно.
Ксения Лученко. Я знаю одного священника, который своих детей не крестил. Потому что он сказал: «Я пережил момент обращения к Богу, это было одно из самых прекрасных событий в моей жизни, и я не хочу своих детей лишать этого».
Священник Сергий Круглов. И мы слышим целый хор голосов, который согласно и возмущенно ответит: «А если ребенок умрет некрещеным?» И что?
Ксения Лученко. Как «и что»? В ад попадет.
Священник Сергий Круглов. Почему он должен в ад попасть? Где в Евангелии написано, что некрещеный ребенок попадет в ад?
Из Деяний апостолов, из материалов по истории ранней Церкви, мы видим, что крещение везде проводится над взрослыми людьми. Есть только дальнейшие предположения наши какие-то, что, разумеется, могли крестить целые семьи, в том числе и детей, и дети могли приходить ко Крещению, но ни из церковной истории, ни из Евангелия мы точно об этом ничего не знаем. Есть, конечно, литература и исследования на тему крещения младенцев, но известно одно: крещение – это сознательный акт человека.
Кстати, по воззрениям некоторых православных отцов Церкви и богословов, и ангел-хранитель дается человеку не с крещением, а с рождением. Все люди – это дети Божьи.
А эти все бонусы – здоровье, что младенец теперь защищен Крещением от неприятностей, – аргументы довольно невнятные, если не просто языческие. Когда начинаешь напоминать, собственно, о сути Евангелия, про Крест, про страдание и так далее, про такое христианство людям часто слышать не хочется, поэтому они предпочитают говорить, какие блага дает Крещение. Крещение – это немного другое все-таки. Это вступление в новый мир, на новую ступень, которая отличается от родовой ступени, – на ступень следования за Христом. Крещение – это церковное Таинство, а не семейный обряд для того, чтобы у ребенка была «защита».
Ксения Лученко. Мне кажется, что смысл крещения детей, как я его себе представляю, ну, скажем, в моем случае, например, – это то, что ты участвуешь с детьми в литургии, ты ходишь с ними в храм, это семейное еженедельное событие при хорошем раскладе. Но если присутствуешь на литургии и не причащаешься, то это какое-то странное присутствие на литургии. А если ты с детьми, а дети не крещены, то какой у них тогда опыт литургической жизни? Они же не могут не причащаться, если вся семья вместе идет в храм. Из этих соображений и хорошо их крестить.
Священник Сергий Круглов. Мой взгляд на эти вещи простой. Родителям, естественно, хочется дать ребенку самое лучшее, что они сами имеют. Это понятно. И если родитель действительно любит Христа, для него христианство – важный смысл жизни, то, естественно, ему хочется и ребенка приобщить. Поэтому и самое законное, по-моему, оправдание для крещения детей – то, что детей крестят по вере родителей. И поскольку ребенок пока неотделим от матери, а сама мать — христианка, она, естественно, хочет и ребенка в эту сторону направить.
Но тогда на родителей ложится дополнительная обязанность – воспитывать своих детей по-христиански. Детей крестят по вере тех, кто их обязуется воспитывать впоследствии. Встает вопрос о качестве веры родителей, весьма и весьма актуальный в наши дни для многих крещеных, но совсем не церковных людей.
Ксения Лученко. Возникает вопрос, а насколько вообще родители могут навязывать детям свои представления? У меня недавно был разговор с подругой. Она совсем не церковная, но не воинственный атеист, она говорит: «Я понимаю, что Бог есть, но я совершенно не убеждена, что Библия, Евангелие – это Божественные книги, зачем вообще в церковь ходить?» У нее нет такой потребности, она очень честный, спокойный человек.
И вот у ее ребенка есть очень верующая, церковная бабушка со стороны папы. Подруга, чтобы не устраивать конфликтов в семье, добросовестно разрешила крестить ребенка. Но бабушка, исходя из тех соображений, которые вы сейчас изложили, несет ответственность за крещеного по ее настоянию младенца, и она мальчика водит в церковь практически тайком. Ребенок еще маленький, ему три года. И подруга меня спросила: «Это же ненормально, когда я прихожу и вижу, как ребенок целует икону! Я не хочу, чтобы мой ребенок целовал икону. Если он вырастет и захочет бить поклоны или думать, что мир создан за шесть дней, – пожалуйста. Но это мой ребенок, я не хочу, чтобы ему навязывали мировоззрение. И что мне делать? Я ей запрещаю, а она его все равно тайком в храм водит».
И она меня этим вопросом поставила в сложную ситуацию. Потому что я вроде бы должна быть на ее стороне — как подруга: возмутительно, что бабушка вмешивается в жизнь семьи, ребенку что-то навязывает. Но все-таки я очень хорошо в этом смысле понимаю бабушку. В итоге я честно сказала, что мои дети целуют иконы, никто еще не умер от этого, и что мне кажется очень уютным, когда ребенок все-таки имеет какое-то целостное представление о мире, а не стоит с младенчества перед неизвестностью. Но, честно говоря, этот ответ ни ее, ни меня не удовлетворил.
Священник Сергий Круглов. Это один из тех прекрасных настоящих случаев в жизни, который не подходит ни под какие каноны, который нельзя отрефлектировать. Мы очень часто забываем вот какую вещь: вера Христова не только несводима к канонам, к правилам, к тому, как должно быть, как положено, – она гораздо больше этого. Потому что вера Христова – это жизнь. Христос сам про Себя сказал: Я есмь Путь, Истина и Жизнь (Ин. 14: 16).
Мы считаем, что истина – это ряд каких-то, так сказать, максим, догматов, с которыми надо соглашаться или не соглашаться, принимать или не принимать. Истина – это другое. А кроме нее, есть еще и путь, и жизнь. Прохождение пути, то, что наша жизнь еще не кончена, – это великий повод для надежды и радости. Потому что как бы ни была плоха ситуация и страшна, знаешь, что она не конечная, что все еще продолжается, мы еще в процессе. Главное, остановку в пути не принять за конечную цель, часть истины за всю истину. Мы должны двигаться дальше, в этом случае происходит жизнь.
Будет ребенок христианином или нет, никому не известно. Вера вообще, как и все значимое в жизни, – это риск. Вступление в жизнь – это огромный риск. Когда рождается ребенок, мне всегда кажется, что он кричит потому, что чувствует, в какой сложный мир попал. Он же человек, он что-то себе думает. Это великое событие и страшное потрясение для него. Наверное, он догадывается, что жизнь полна многих опасностей. Еще непонятно, когда родился ребенок на свет, однозначно хорошо это или плохо. Кругом столько всего: стафилококки, всякие разные болячки, несчастные случаи, – все что угодно с ним может произойти. А, тем не менее, вступая в жизнь, человек рискует, и родители рискуют, рожая ребенка, и из этого получаются прекрасные вещи: ребенок живет, растет.
Вот и вера христианская – это то же самое. Неизвестно, хорошо или плохо, что бабушка этого ребенка водит в храм: может быть, это будет хорошо, а может, плохо. Неизвестно, кто из него вырастет: поживем – увидим.
Ксения Лученко. А делать-то что?
Священник Сергий Круглов. Жить, жить дальше. Как есть, так и есть. Прежде всего, наверное, этой женщине с бабушкой, со свекровью наладить отношения, о чем-то договориться. Как говорил Бернард Шоу, советы — как касторка: давать легко, принимать противно. Поэтому я не советы даю, а пытаюсь понять. Вот был бы я на месте этой мамы, что бы я делал? Я бы попытался просто посмотреть на голые факты, без всяких разных домыслов, непредвзято: ребенку какие-то вещи нравятся, ему нравится целовать икону, нравится, как в храме свечечка горит. Очень многие дети естественным образом тянутся к религии, им это просто нравится. Если ребенку это нравится, значит, в этом есть что-то хорошее. И это повод задуматься: если это хорошее, если оно нравится ребенку, почему не нравится мне? Как мне сделать так, чтобы мы с ребенком были заодно в этом вопросе?
Ксения Лученко. Это какая-то очень субъективная вещь. Может быть, ребенку нравятся какие-нибудь мультики про монстров – и что?
Священник Сергий Круглов. Я имею в виду, что наш ребенок – всегда для нас повод задуматься о том, что изменить в себе. Человек должен понять, что просто путем запретов никогда ничего хорошего не вырастает. Надо разобраться, почему ребенку это нравится, что в этом хорошего.
Ксения Лученко. А ребенку, может, это и не нравится? Его просто водят и все, он естественно это воспринимает – мама водит в парк, а бабушка водит в храм. Ему и там хорошо, и сям хорошо. А мама считает, что нельзя навязывать ничего.
Священник Сергий Круглов. Любое воспитание – это навязывание. Что ей делать? Ну, в какую-то сторону уже определиться.
С одной стороны, когда детей воспитывают в вере бабушки, из этого может получиться целая страна полуязыческих атеистов, каких мы сейчас видим. А с другой стороны, наоборот, могут выйти и святые подвижники, многих из которых воспитали бабушки. Один епископ приехал в Америку в советское время, ему сказали: «Ваши храмы полны бабушек; когда бабушки вымрут, что будете делать?» А он ответил: «Наши бабушки бессмертны».
Это жизнь, это риск, неизвестно, чем это кончится. И как быть с ребенком? В каждом конкретном случае, несмотря на все наши соображения, на все наши доводы, получается так, как получается. В одном случае мама крестит ребенка в младенчестве, и из него получается действительно христианин, он приходит к Богу. В другом случае мама крестит в младенчестве – и из него получается не пойми кто. В одном случае умный папа решает: «Пусть мой ребенок вырастет и сам решит». И действительно, так и получается, ребенок принимает Крещение. В другом случае папа так решает — а ребенок вырастает, и ему вообще все это не надо.
Поэтому я думаю, что практику крещения во младенчестве лучше все-таки не менять. Когда паровоз идет на полном ходу, начинать менять колеса, даже если они дребезжат или в колесе трещина, лучше не стоит. И колесо не поменяешь, и руки тебе оторвет, и паровоз может с рельс сойти. То есть уже настолько сложилась практика, что если что-то в ней сейчас насильно менять со стороны, ничего хорошего не получится.
Ксения Лученко. А католическая практика конфирмации – первого Причастия?
Священник Сергий Круглов. У них так сложилось, это традиция, и у них это действует. Если эту традицию взять, пересадить на нашу советскую почву, это будет…
Ксения Лученко. …катастрофа.
Священник Сергий Круглов. Да. Есть хорошая цыганская пословица: не все то лучше, что лучше. Взять самую хорошую вещь, приставить к себе, как в знаменитой сказке, где заяц себе приставил павлиний хвост. Заяц сам по себе хороший, хвост сам по себе хороший, но соединение их вместе не создало нового чудесного существа. Жизнь – как травинка, асфальт все равно пробьет. Пусть лучше пока все остается как есть.
Фото: Анна Гальперина
Ксения Лученко. Вернемся к теме отцов и детей. Все-таки странно устроено, что, с одной стороны, ближе родителей и детей у человека в естественной, нормальной жизни никого нет. Отношения родителей и детей, предков и потомков, все равно самые крепкие. Дело даже не в кровных узах, а в совместной семейной жизни. Но при этом написано: «Оставь отца и мать и прилепись к жене». Как детей отпускать? Не обязательно к жене, а вообще: они же все уходят в какой-то момент. И очень многие взрослые, даже при хороших отношениях, при хорошем детстве, со своими родителями в итоге не очень близки.
Как так получается, что пока ребенок маленький, родители для него – весь мир, а он для родителей – самое ценное, что есть; а потом он для родителей продолжает оставаться самым ценным, а родители, скажем честно, занимают в его жизни довольно небольшое место?
Священник Сергий Круглов. У ребенка с родителями должно быть что-то общее, что они любят, а не просто друг друга. Когда у них есть что-то общее, отношения остаются на всю жизнь. Если у родителей весь свет в окошке только ребенок, он неизбежно уйдет, потому что это закон природы, это закон Божий – ребенок вырастает и уходит. Если бы дети не уходили, жизнь бы прекратилась. Это правда. Просто родители не всегда понимают, что должна наступить другая фаза отношений. Любовь не прекращается, она просто меняет свой вид, она живет, она изменяется.
Ксения Лученко. А часто на исповедь приходят родители, матери, которые с этим не могут справиться?
Священник Сергий Круглов. Часто. Приходит очень много родителей, которые в этом отношении покалечили своих детей, и осознали это. Никто их этому не учил, никакой батюшка с амвона им про это не говорил. Мы еще раз убеждаемся, что прав Тертуллиан [2], и душа – христианка по своей природе. Законы Божьи есть у человека внутри. Потому что мы же дети Божьи, у нас же гены Божьи есть, и если человек действительно слушает свою душу, свою совесть, он начинает понимать, чувствовать, по крайней мере. Приходят многие, жалуются на себя, каются в том, что они испортили жизнь своим детям, что они теперь этим болеют, они не могут с этим справиться. Но есть и такие, которые не осознают.
Я часто вспоминаю одну женщину, которая пришла и плакалась: «Ой, помогите, что делать? У меня вот сынок, мальчик, у него несчастье в жизни – плохая, противная баба, такая-сякая, развратная, его окрутила, заморочила ему голову, у самой двое детей, вот он к ней ушел, жизнь его – трагедия, жизнь кончена». Я говорю: «А сколько ему?» Думаю, мало ли, всякое бывает, у парня опыта нет, молодой еще. «Сколько, – говорю, – мальчику лет?» Отвечает: «Сорок два года». Классический случай не перерезанной пуповины.
И многие дети привыкают, сами не хотят ничего менять. Самые легкие случаи, когда начинают искать себе не жену, а эквивалент мамы, это еще ладно. Но бывают случаи, когда в брак вступают трое: она, он и его мама. Это настолько распространенный кошмар, что это давно вошло в фольклор и в сознание народа. И это почти никто не осознает как что-то трагическое. Это просто повод для анекдотов.
Ксения Лученко. Так как отпускать детей? Как принять, что они уходят? Ты остаешься фактически так же, в том же состоянии, в котором ты был до того, как они родились. Ну, не совсем, конечно, но, по крайней мере, физически, в бытовом смысле.
Священник Сергий Круглов. Мы же меняемся всю жизнь. И уход детей – это тоже одна из ступенек на пути перемен. Так же точно, как другие события в нашей жизни – взросление, влюбленность, болезнь или еще какой-то эпохальный для тебя опыт. Конечно, во многом от нас зависит, как именно мы изменились.
Например, тяжелая болезнь. Один человек сломался, а другой принял ее, пережил, получил опыт, духовно изменился. Так и здесь. Лагерь, война, другие события меняют людей. Хотя на этот счет есть разные утверждения. Григорий Померанц [3] утверждал, что лагерь не меняет человека, он только выявляет то, что у него было всегда, кристаллизует.
Но тем не менее осмыслить свои реакции на уход ребенка – это значит осмыслить себя, то есть встать на путь перемен в самом себе. Это повод задуматься о себе: кто я, зачем я живу, считаю ли я ребенка просто своей собственностью или все-таки я понимаю, что это дитя Божие, это человек, который вступает на свой собственный путь? И как я теперь могу помочь ему пройти этот путь? Я могу только в кататонии [4] пребывать или в постоянной истерике: «Ой, бедный пошел на речку, да вдруг он утонет?» Или все-таки я действительно смогу помочь ребенку на этом пути, зная, что он будет нелегким?
Ксения Лученко. Насколько заповедь «плодитесь и размножайтесь» безусловна? Ведь есть же люди, которые не хотят детей, так называемые чайлдфри [5] которые осознанно считают, что они детей не хотят, что это им в жизни не нужно, что это не для них, что они не готовы. Это грех или это просто у всех свой путь?
Священник Сергий Круглов. На что похоже грехопадение? Взяли большой таз воды и выплеснули его куда-нибудь. Пока вода катится по полу, она имеет один цвет, когда она выкатилась на порог, стала другого цвета, впиталась в песок, стала грязью. Та вода, которая была изначально, и та, которую мы имеем на выходе, – это не одна и та же вода. Человечество, которое было изначально, и то, которое мы имеем на данный момент, не одно и то же. В нем много изменилось, много искривлений. У каждого человека есть своя мера, конкретно в контексте его жизни, если говорить просто. Поэтому для одного рожать детей – это его мера, для другого есть другая мера.
Той составляющей человека, которая побуждает его исполнять эту заповедь, может в ком-то почти не быть. И тут важно осознать: «Да, я человек покалеченный, я не могу поднять огромный вес, я могу только спичку поднять». Если человек – христианин, если он живет в христианском контексте, это излечимо. Он начинает понимать: «Вот это моя мера, я могу только это». То есть пусть он чайлдфри, но не по злостному какому-то безбожному убеждению, а просто понимает, что он не может иметь детей, зато он способен на что-то другое, приспособлен приносить пользу ближним и исполнять заповеди любви каким-то другим способом.
Мы знаем много таких людей. То же монашество, например. Но при этом человек не осуждает тех, кто живет иначе. Он понимает, что ни один человек – не остров, что все мы связаны и восполняем друг друга. Если я больной, у меня нет здоровья, мне помогает тот, кто здоров. А я помогаю тому, у кого нет того, что есть у меня. Здесь важно даже не то, есть ли у человека дети или нет, много ли их или нет. Важен контекст, причины, почему человек хочет иметь детей или не хочет. Ведь не всякое желание иметь детей – от Бога. Бывает и холодный расчет, и инфантильное «то ли пекинеса завести, то ли ребенка»…
Ксения Лученко. Несчастные бесплодные женщины, которые во что бы то ни стало хотят иметь детей, – это же не всегда потому, что нужен пекинес, игрушечка.
Священник Сергий Круглов. Нет, конечно.
Ксения Лученко. Иногда просто очень сильный материнский инстинкт, потребность любить. И они вот бьются, делают все эти ЭКО, подсадки…
Священник Сергий Круглов. Мы должны понимать, что мы живем в таком мире, в котором полно мучений и страданий. Это одно из страданий, которое выпало нам в жизни. И очень часто вопрос «почему?», «за что?» не имеет никакого смысла, на него нет ответа. Зло не имеет в принципе никакого смысла. Почему болезни, страдания, почему бесплодие у человека? Да ни почему. Потому что так сложилось в нашем покалеченном мире.
Ксения Лученко. Где предел, на котором это бесплодие надо принять? До какой черты надо бороться?
Священник Сергий Круглов. Этого я не знаю, это у всех людей по-разному.
Ксения Лученко. Потому что все эти истории с бесконечными тратами времени, денег – бешеных же денег стоят все эти ЭКО и прочие лечения. Упорные люди годами над этим работают, подрывают здоровье гормональными стимуляциями.
Священник Сергий Круглов. Здесь единого ответа нет. Одинаковые действия в одном случае добродетельны, в другом случае греховны. Важно, что движет человеком и почему. Но для меня очень важен вот какой момент: когда человек хочет иметь детей – это для него повод прежде всего задуматься над тем, умеет ли он любить. Дети – это те, кого прежде всего надо любить, то есть все сводится к любви. Умею ли я любить, хочу ли я любить, готов ли я на какие-то жертвы? Человек проверяет себя. Часто бывает, что в семье нет детей, а надо на кого-то изливать любовь. Ну не можешь ты родить – возьми приемного. Вот же объект для любви. Полно брошенных детей.
Ксения Лученко. Я заметила, что люди, у которых нет детей, по самым разным обстоятельствам – бывает бесплодие, а бывает, просто не вышли замуж или не женились, – все-таки совсем иначе смотрят на мир. Даже если говорить, например, о политологах и публицистах, бездетные совершенно иначе анализируют общественно-политическую реальность. Наличие детей все-таки сильно влияет на то, как человек относится к миру, к будущему, к другим людям.
Священник Сергий Круглов. Да. Может быть, я ошибусь или скажу слишком круто, мне иногда видится, что люди, которые не имеют детей, очень часто не принимают человеческой немощи. Они гораздо меньше снисходительны к слабостям человеческим, из которых, собственно говоря, на 90% состоит жизнь. Они гораздо более нетерпимы к тем, кто не обладает добродетелями, которые есть у них.
И я иногда думаю, что с христианской точки зрения важнее не то, насколько ты обладаешь добродетелью, а насколько ты снисходителен и терпим к недобродетели и к немощи другого человека. Не то, насколько ты силен, а то, насколько ты способен сочувствовать слабым, принять, понять. Добродетельные, праведные люди часто представляют себе мир, который только из одних праведников безгрешных и состоит. Если туда случайно попадает грешный человек – все, ему конец.
Ксения Лученко. Насколько мы вообще предопределены семейными связями? В советское время всячески подчеркивалось, что сын за отца не отвечает, хотя на самом деле отвечали, и еще как, но идеологически считалось, что семейные традиции и связи – пошлое мещанство. А сейчас наоборот: что-нибудь спросишь, и получаешь ответ, начинающийся со слов «у нас в семье не так». То есть как бы канонизируется то, что принято в семье. Все, что делал дед, – это свято по факту только из-за того, что это мой дед.
Священник Сергий Круглов. Это сейчас так.
Ксения Лученко. Недавно в «Фейсбуке» был опубликован очередной рассказ про дом инвалидов Великой Отечественной войны, который устроили на Валааме, куда их свозили, и они там в диких условиях доживали. И моя одноклассница пишет: «Надо же, а я даже про это ничего не знала». Я удивилась, потому что мы все из одной среды, школа-то интеллигентская была. А она мне ответила: «Ты знаешь, у меня в семье относились к советской власти совершенно нормально. Мама до сих пор считает, что тогда было лучше, чем сейчас. Поэтому у нас ничего такого не обсуждалось, и я начала очень поздно этим интересоваться, очень мало знаю».
Я это сейчас рассказываю к тому, что любой человек всегда делает отсылки к семье. То есть все, что он из себя представляет, все равно объясняется тем, что было в семье. Но при этом я знаю много обратных случаев, когда в семье старых большевиков вырастали дети-диссиденты. Все-таки четкой предопределенности нет. Насколько заповедь «Почитай отца и мать свою» означает «оправдывай все, что они делали, и делай свой выбор, исходя из того, принято так у тебя в семье или не принято»?
Священник Сергий Круглов. Заповедь как написана? «Почитай отца и мать твоих и будешь долголетен на земле». И все. А в Евангелии очень часто встречаются кощунственные на наш взгляд вещи, когда Господь говорит: «Где Моя мать и братья? Те, кто почитает, исполняет волю Отца Моего Небесного, – те Мои мать и братья» или «если не возлюбишь Меня больше, чем отца, братьев, мать…» [6]
Вот эта заповедь из Декалога хороша до тех пор, пока ты хочешь быть долголетен на земле. Это основа. И это совершенно правильно, потому что, только вставая ногой на какую-то основу, ты можешь ступить на ступеньку выше, а если под ногой нет основы, ты не сможешь на ступеньку залезть. Это, кстати, общее место нашей сегодняшней церковной ситуации, церковных людей, когда мы пытаемся стать христианами, не сумев пока еще стать просто порядочными людьми. Когда в нас еще нет человеческого, а мы пытаемся уже духовное, христианское получить. Поэтому у нас получаются удивительные вещи, что мы едва ли не садимся на шпагат, но до христианской ступеньки так и не дотягиваемся в своем шагании.
Безусловно, если в семье были приняты какие-то ужасные вещи, то ссылаться на это – вовсе не добродетель. Все зависит от того, какой у человека Бог, где центр всего. Говоря словами Чаадаева, высокая вещь – любовь к Родине, но есть гораздо более высокая – любовь к истине. Истина выше семьи. Родство по крови, как известно, не всегда бывает гарантией чего-то хорошего. Бывает, что враги человеку – домашние его (Мф. 10: 36).
Один мой хороший товарищ до своей эмиграции в 70-е годы воцерковлялся в Одессе, и у него был духовник – один из последних Глинских старцев. Когда Глинскую пустынь окончательно разогнали, он служил в Одессе. И вот он его наставлял: «Когда будешь где-нибудь ездить, в поездках, в путешествиях, останавливайся лучше у каких-нибудь нецерковных людей. Потому что среди верующих могут быть люди не твоего духа». Вот это различие, твоего духа или нет, духовная связь, духовное родство – очень важно.
А семья, бывает, нередко означает то, о чем говорил царь Давид в псалме: «Избави меня от кровей, Боже, Боже спасения моего». От всего того, что передается по крови, по наследству, что потом человеку приходится очень тяжело изживать, если он приходит в Церковь, ко Христу.
А если отвечать на вопрос о связи поколений, то это смотря каких поколений, и смотря чему отцы учат детей. Геббельс [7] очень любил своих детей и очень пристально ими занимался, вплоть до того момента, когда все дети были уничтожены руками своей мамы. Нельзя сказать, что он был равнодушен к судьбам своих детей. И он, и его жена считали, что невозможно детям жить, если нет рейха. Поэтому своих детей поубивали, прежде чем сами покончили самоубийством.
Ксения Лученко. Это просто эпическая трагедия, Медея.
Священник Сергий Круглов. Давала яд, кто-то не хотел принимать. Такая была жуткая история. Но это общеизвестные вещи.
Ксения Лученко. Но тем не менее определение «человек из хорошей семьи» – оно же работает?
Священник Сергий Круглов. Человек из хорошей семьи, истинный партиец, к врагам рейха беспощаден, в порочащих связях не замечен? Все сводится к простой вещи, что подразумевается под словом «хорошая». То есть опять же к сверхценностям сводится все, к надсемейным вещам.
Ксения Лученко. Ну, например, когда девушка приводит юношу в дом, и понятно, что у них какие-то отношения, всегда же смотрят, какая семья, какие родители. Потому что чаще всего есть предопределенность, дети воспринимают стиль жизни, мировосприятие…
Священник Сергий Круглов. Да, и одни смотрят, насколько в этой семье хороши манеры, едят ли там у них ножом и вилкой или просто пальцами со стола, есть ли у них наследственные болезни. А другие смотрят на нравственные качества членов семьи – благородство, взаимоподдержку, трудолюбие. Одни — на материальный достаток, на умение хорошо устроиться в жизни, другие — на отношения между людьми или на то, какие книги читают или не читают.
Ксения Лученко. Как ни странно, часто умение, условно говоря, есть ножом и вилкой, связано с отношениями между членами семьи. Не всегда, конечно.
Священник Сергий Круглов. Как моя жена любит повторять: крепкий дом – это дом, в котором каждый день едят суп. Она долгое время пытается нас приучить, чтобы вся семья вместе завтракала, обедала и ужинала.
И в принципе, конечно, это верно, потому что, я говорю, семья – это та основа, та ступень, с которой шагаешь куда-то выше. Но дальше уже идет вопрос о том, какая именно семья, какая именно ступень, из какого материала она сделана, цельная она или внутри источена червоточинами скрытыми. И в какую лестницу эта ступень встроена, куда ведет лестница.
Журналист Ксения Лученко и священник Сергий Круглов приглашают всех желающих провести теплый летний вечер на открытой площадке «Библиотеки-читальни им. И.С. Тургенева».
28 мая в 19.00 они расскажут о своей новой книге «Движение к небу», на страницах которой происходит доверительный разговор «за жизнь» о Боге и человеке.
В программе вечера:
- презентация книги с участием главного редактора Издательства «Никея» Владимира Лучанинова
- ответы на вопросы читателей
- автограф-сессия
- чтение стихов священника Сергия Круглова
- подарки гостям
- чай, кофе, душевный разговор…
Вход свободный. Приходите с друзьями и близкими.
- См.: Мк. 10: 13–16.
- Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (155/165 – 220/240) – раннехристианский писатель, теолог, апологет.
- Григорий Соломонович Померанц (1918–2013) – российский философ, культуролог, писатель.
- Кататония – психопатологический синдром с преобладанием нарушений в двигательной сфере, выражающийся заторможенностью (ступор) или возбуждением.
- От англ. сhildfree – свободный от детей.
- См.: Мф. 12: 50, Лк. 14: 25.
- Йозеф Геббельс (1897–1945) – государственный и политический деятель нацистской Германии, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды (1933–1945).