Движение русских иудействующих: к вопросу о феномене “успеха”

Лавинообразное распространение всевозможных сект на постсоветском пространстве в 90-х гг. прошлого века стало, как известно, вызовом для Русской Православной Церкви. Оно породило множество недоумений: что заставило массу людей столь бесстрашно ринуться в пространное море разнообразных религиозных учений? Почему все они (даже самые экзотичные) оказались востребованными российской публикой?

С одной стороны, ответ на эти вопросы до чрезвычайности прост: духовная пустота, которую испытывало большинство населения страны “торжествующего атеизма”, в условиях недоступных ранее гражданских свобод неминуемо заполнялась различными религиозными суррогатами в зависимости от вкусов и пристрастий каждого. Однако кроме универсального подхода к вопросу о причинах успеха сектантства необходимо выявить частные, конкретные обстоятельства и факторы, заставляющие человека делать тот или иной религиозный выбор. Почему одни оказываются в так называемых “истори­чес­ких сектах”, а другие становятся жертвами нетрадиционных культов? Почему кто-то ищет “истину” в псевдохристианских общинах, а кто-то — в “восточных” учениях? В любом из подобных случаев требуется тщательный религиоведческий анализ мотивов обращения. Это необходимо Церкви для ведения грамотной, “прицельной” полемики с многообразными религиозными течениями, для разработки специфических “проти­во­ядий” им.

В этом отношении опыт обращения к прошлому, к истории так называемого “русского религиозного инакомыслия” мог бы оказаться весьма полезным.

Часто забывают, что в дореволюционной России сектанты представляли собой не просто некий маргинальный феномен, звучавший досадным диссонансом в атмосфере всеобщей гармонии и порядка, а миллионные слои населения, оказывавшие мощное влияние на религиозную, культурную, социально-эко­номическую и политическую жизнь страны. Темпы распространения сектантского движения были весьма пугающими, а меры борьбы с ним Церкви и правительства не приносили должного эффекта. Примечательно, что в большинстве случаев объектами успешной пропаганды религиозных диссидентов становились православные. Что побуждало их менять свою, как сейчас принято выражаться, религиозную идентичность?

В 1867 г. известный этнограф С. В. Максимов недоумевал, почему некоторая часть русского общества добровольно, без какого-либо экономического и политического принуждения приняла веру, “несходную с христианством”, и подчинила свои “отеческие привычки” обычаям “угнетённого и презираемого племени”¹. Речь шла о движении иудействующих (субботни­ков) — массовом обращении русских простолюдинов (главным образом крестьянства, отчасти мещан и купцов) в так называемый “Моисеев закон”. Мировоззрение субботников включало прежде всего ориентацию на Ветхий Завет, на систему ритуальных запретов и предписаний, изложенную в Пятикнижии. Исследователи феномена иудействующих отмечают подчёркнутый монотеизм и антитринитарные взгляды “русских израильтян”, отрицание ими Божественности Христа, а также целый комплекс антицерковных идей, характеризующих субботников точно так же, как и многие другие народные религиозные движения: разрыв с Церковью, с её иерархией, таинствами, символами и особенно с иконопочитанием.

Истоки субботничества, генезис которого до сих пор представляется загадочным как по причине скудости источников, так и в силу кажущейся парадоксальности обращения христианского населения к “ветхозаветной вере”, по всей видимости, восходят к рубежу XVII–XVIII вв.². В XIX в. значительный сегмент движения испытал мощное влияние иудейской раввинистической традиции, заставляя сторонних наблюдателей видеть в сектантах “русских евреев”.

Факт перехода русских крестьян “в гебраизм” показался выдающемуся учёному — востоковеду-семитологу Д. А. Хвольсону — настолько нелепым, что он предположил: субботники — вовсе не русские и никогда не были христианами, а евреи, сохранившие религию, но утратившие язык и национальность³. Если феномен иудействующих вызывал изумление образованной части общества, то “для простого русского человека <…> принять еврейский догмат, еврейский обычай, еврейское имя, еврейскую одежду”, по мнению этнографа В. Майнова, казалось “ре­шительно невозможным”⁴.

В 1-й четверти ХIХ века “иудеизация” сельского населения России приобретала угрожающие темпы. Правительство и Святейший Синод били тревогу по поводу “бедственной заразы”, охватившей Россию⁵. Особенно стремительно сектантство распространялось в Воронежской губернии⁶. В это время по официальным данным в стране насчитывалось до 20 тыс. “жидов­ствующих”⁷. “Меры кротости”, применяемые к сектантам, то есть “увещевания” со стороны духовенства, во многих случаях оказывались совершенно безрезультатными. А среди “раскаяв­ших­ся” было немало таких, которые присоединялись к Церкви формально, продолжая “содержать веру” втайне. Остановить размах движения удалось с помощью жёстких мер, принятых Комитетом министров в 1825 г.⁸. Наступившая вслед за тем эпоха Николая I оказалась для субботников временем репрессий и массового выселения из Европейской России на Кавказ, в Закавказье и в Сибирь. Впрочем, секту не удалось уничтожить: в правление Александра II наблюдается масштабное отпадение от Православия её тайных приверженцев. Во второй половине ХIХ века мы видим цветущие общины субботников в местах их компактного проживания — регионах, удалённых от центра. Сохраняются и традиционные очаги движения иудействующих — сельские районы Тамбовской, Воронежской, Саратовской губерний. Из некоторых больших сёл сектанты вытеснили всё православное население.

Не задаваясь целью рассмотреть в данной статье весь комплекс факторов, способствовавших распространению “ветхоза­вет­ной веры” в России⁹, мы хотели бы ответить на следующие вопросы: каковы были мотивы перехода православных в секту “Моисеева закона”, в чём заключалась тайна притягательности учения “жидовствующих” для русского простонародья XIX — начала XX вв.? Источниками для нашего исследования послужили документы Российского Государственного исторического архива, а также всевозможные описания иудействующих в светской и церковной литературе XIX — начала XX вв.

Во-первых, необходимо уяснить, почему в глазах обращаемых Ветхий Завет получал преимущества перед Новым Заветом.

Ключ к разгадке такого предпочтения мы находим уже в самом раннем официально зафиксированном свидетельстве об иудействующих — в описании “заблуждения”, появившегося в воронежско-тамбовском регионе и обнаруженного местной духовной консисторией в 1765 г.¹⁰. Среди постулатов нового антицерковного учения, сформулированного его последователями, был и такой: “субботу почитать, а воскресенье не почитать, затем, что оно установлено по новой (курсив мой — Т. Х.) благодати”¹¹. Очевидно, что аргументация в пользу празднования субботы перед воскресеньем базировалась на принципе преимущества старого перед новым, изменившим старое. Эта мысль в тех или иных вариациях будет повторяться у субботников на протяжении всего последующего времени.

Так, во время суда над иудействующими, обнаруженными в XIX в. в одной из внутренних губерний России, на вопрос губернатора: “А кто же вас этому научил, старички?”, один из сектантов ответил: “Нас научила старая, престарая старуха”. На приказание привести старуху субботник принёс Библию со словами: “Вот эта самая старуха, которая нас научила и открыла глаза нам и показала нам путь к Отцу”; “старше (курсив мой — Т. Х.) этой старухи и мудрее её нет”¹².

Наследники первых воронежских сектантов во второй половине XIX века повторяли: “Наша вера старее вашей”; “Вера наша древняя, вера праотцев и отцев, а потому важнее и спасительнее”¹³. Ставропольские “жидовствующие” выразили ту же идею о соотношении двух Заветов образно, в категориях патриархального мышления: “Когда в доме есть старший <…> меньшому не следует распоряжаться”¹⁴. Такие же доказательства приводили и тамбовские сектанты: Новый Завет не нужен, потому что он следует после Ветхого, меньше его по объёму и не повторяет своего предшественника. Один из проповедников субботничества на Тамбовщине в середине XIX века убеждал слушавших его крестьян: “Нехороша наша вера, все мы погибнем, а есть вера лучше, древнее — от самого Бога”¹⁵.

Божественное происхождение веры — ещё один акцент в апологетике “русских евреев” в их полемике с христианами. Купец Родион Милюхин, один из вождей саратовских иудействующих первой четверти XIX в., в прошении, поданном министру внутренних дел, подчёркивал: “сия вера не есть по делам само собой избранной обычай или какая разных толков людских секта, а даже искони Богом свыше <…> произведеся к видимости на земли во святой книги Библии”¹⁶. Показательно в этом плане описанное в одном из архивных дел обращение в “ветхо­заветную веру” православной женщины — Татьяны Гуляевой, выданной замуж за ставропольского купца-субботника в начале XIX в. Не знавшая до замужества ни грамоты, ни “пра­вил христианских”, кроме одной молитвы “Отче наш”, Т. Гуляева впервые прочитала Библию в семье мужа и сделала вывод, который, как выяснило следствие, звучал примерно так: закон был дан Моисею Самим Богом и потому свят¹⁷.

Субботник из южнорусской общины, подробно описанной во второй половине XIX в. этнографом В. Майновым, настойчиво утверждал: верно только то, что сам “Егова” передал “Мысею”. Всё, что отсутствует в Пятикнижии — ложь. Новый Завет не есть Божественное откровение, потому что Христос не Бог, в противном случае об этом сказал бы Моисей: “…того не разберете, что он (Моисей — Т. Х.) в писании сына не прописывал. Что же он не знал об этом, что ли? Не помудрее ли Мысея вы быть хотите? Так вам-то Бог не подсказывал, а он-то со слов божеских (курсив мой — Т. Х.) писал”. Авторитет “луче­зарного” пророка Моисея, выразителя слов Самого Бога, таким образом становился безмерно выше авторитета Христа даже в том случае, если Христа считали пророком (такой взгляд на Спасителя разделяла часть иудействующих). Информант В. Майнова упрекал христиан в изобретении “своего”: “уступить-то не хочется — всё своё, да своё”¹⁸. При этом точно в таком же “грехе” он обвинял и “евреев”, “придумавших” то, чего нет “у Мысея”: “а всё Талмуд их проклятый, да мессии ихние лживые. У Мысея ничего этого нет, значит и не надо, а своё прибавлять грех”¹⁹.

Закон, данный Богом, вечен и неизменен — мысль, которую неустанно проповедовали и защищали те, кто называл себя “пришельцами к Израилю”. Миссионеры, общавшиеся с сектантами, обычно сталкивались с возражениями, опиравшимися на идею нерушимого завета, который установил Господь с избранным народом²⁰. Этот постулат, видимо, служил сильным средством воздействия на умы слабо знакомых с христианским богословием людей. Не случайно Синод в определении от 24–27 июля 1892 г. отмечал: “Указывая на мнимую вечность Моисеева закона <…> жидовствующие увлекают простых людей и без труда (курсив мой — Т. Х.) совращают их²¹.

Главный источник, из которого иудействующие черпали обильные доказательства непреложности ветхозаветных ритуальных установлений, были книги Исход и Левит. Защитники “Моисеева” учения цитировали те библейские изречения, которые предписания закона называли “вечным уставом”, “вечным постановлением” и т. д.²². О традиционных ссылках на эти места субботниками пишет известный миссионер Т. Буткевич²³. Именно отсюда выводилось заключение о неукоснительном почитании субботы как заповеди вечной. Сопоставление этой заповеди с православным празднованием воскресного дня приводило в смятение тех людей, которые были мало знакомы с толкованием соответствующих библейских мест, принятом в христианской богословской традиции. Интересно, что закавказские “жидовст­вующие” именно таким образом смутили своих соседей-моло­кан, вызвав у них бурные прения о “седьмом дне” и об обрезании и переманив часть их на свою сторону²⁴.

Главное обвинение, которое предъявляли субботники к христианству, заключалось в изменении последним древней, истинной религии иудеев. Эту мысль ёмко выразил сибирский сектант — бывший православный: “Христианство весь обряд изменило”²⁵. Примечательно, что этот старик-субботник в подтверждение своих взглядов цитировал слова Христа: Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут (Мк 13:31). Нередко иудействующие ссылались на новозаветные тексты для обоснования неизменяемости “закона”. “Жидовствующие” любили повторять стихи из Евангелия от Матфея: Не думайте, что Я пришел нарушитьзакон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона (Мф 5:17–18). Примечательно, что в ходе полемики, состоявшейся между ставропольским окружным миссионером и местными сектантами в конце XIX в., последние даже согласились признать факт пришествия Мессии-Христа в этот мир, но с оговоркой: “Он не отменил старый закон”²⁶. Таким образом, с точки зрения “русских израильтян” христиане выступали нарушителями Завета, учреждённого Богом и подтверждённого самим Основателем христианства. Тем самым субботники соперничали с православными в отстаивании аутентичности, правильности толкования не только Ветхого, но и Нового Завета.

Все вышеприведённые положения учения иудействующих, очевидно, играли серьёзную роль в процессе обращения в “еврейскую веру”. Кого-то, по-видимому, ставил в тупик и такой “аргумент”: если бы Ветхий Завет потерял силу, то правительство не дозволило бы его печатать²⁷. Утверждая истинность “Моисеева учения”, субботники ссылались на мнение православных: сами православные, говорили они, считают эту веру Божественной, а израильский народ называют назраильский лавные, говорили они, считают эту веру божественной, а народ ее натать. йся иковался иудействующими писал Буткевичтародом, получившим благословение от Бога. По мнению В. Майнова, такие рассуждения весьма способствовали “переходу в гебраизм”²⁸.

В аргументации иудействующих мы находим немало общего с прозелитическими приёмами, к которым прибегали их идейные предшественники — еретики-жидовствующие XV века. По образному выражению историка А. В. Карташёва, принимавшие еретическое учение были “сбиты с толку” силлогизмом: завет, заключённый Богом с еврейским народом, назван в Библии вечным, Христос пришёл не разрушить закон, следовательно, Ветхий Завет не отменён²⁹. Апелляция к христианским священным текстам и к авторитету Православия иудействующими XIX в., по всей видимости, производила сильное впечатление на слушателей. Действенным средством был также акцент на древность иудейской веры по сравнению с более “молодым” христианством. Эта идея была созвучна патриархальному миросозерцанию русских крестьян; не случайно, защищая свои религиозные убеждения, субботники обосновывали право на них в том числе давним переходом их предков в “еврейскую веру”: “как веровали отцы наши, так и мы веруем”³⁰.

“Моисеев закон” обладал ещё некими чертами, притягательными для искателей “истинной религии”. Упомянутая нами Т. Гуляева — фигурантка дела о “жидовствующих” первой четверти XIX в. — объясняла, что святость закона и строгие правила внушили ей любовь к нему³¹. Один из информантов этнографа и путешественника С. Максимова, исследовавшего жизнь закавказских сектантов, с гордостью говорил: “евреи мы настоящие, потому что строго повинуемся закону Моисея; строго исполняем все постановления израильского народа”³². В подобных случаях строгость ветхозаветных установлений не отпугивала, а напротив, привлекала, а тщательное исполнение предписаний возвышало субботников в их собственных глазах и отчасти в глазах окружающих. Среди православных были и такие, которые смотрели на иудействующих как на людей, “угождающих Богу и почтенных”³³. Священник-миссионер последней четверти XIX в. из Астраханской губернии не раз слышал от прихожан такие слова: “Субботники — вот народ, который во всём поступает правильно и согласно с законом Божиим; не нам должно учить их в деле веры, а нужно от них учиться”³⁴. Значит, “ветхоза­ветная вера” вызывала симпатии именно добросовестным исполнением “закона”, что расценивалось как праведность. Почему это происходило?

Источники указывают на ритуалистический характер религиозной жизни “русских евреев”. Он предельно ясно выражен в словах собеседника С. Максимова, иудействующего из закавказского села Привольное: “Наши главные правила — соблюдать себя от всяческих осквернений”. “Мы на шабашах только и толкуем: берегись осквернения”. Контекст беседы предполагал рассуждения не о духовной, а о ритуальной чистоте³⁵.

По утверждению некоторых субботников, они, будучи только “пришельцами к Израилю”, относились к правилам своей веры более щепетильно, нежели представители самого “избранного народа”. Закавказский сектант рассказывал о превосходстве обрядовых практик своих единоверцев над еврейскими: “Приезжа­ли к нам настоящие рабины и удивлялись, как мы строго соблюдаем Моисеев закон, а не могли нас оспорить” (речь шла о прикосновении к телу умершего и о правилах женской ритуальной чистоты)³⁶.

Факт особенно скрупулезного отношения “жидовствующих” к библейским предписаниям отмечали и сторонние наблюдатели. “…всеми силами цепляются за обряд и предания”, — так выразил своё впечатление от сектантов Закавказья С. Максимов³⁷. Другой учёный, В. Майнов, заметил у субботников юга России более строгое, чем у иудеев, следование “гебраизму”, в частности, в соблюдении левирата³⁸. Современники иудействующих из крупного сибирского села Зима считали их более ревностными и прилежными, чем евреи³⁹. Ярким примером подобного максимализма являлось погружение женщин зимой в прорубь в качестве ритуального омовения (за неимением микве)⁴⁰. Еврейского писателя конца XIX — начала XX вв. С. Ан-ского (С. А. Раппопорта) удивила исключительная религиозность встреченного им гера⁴¹, за 20 лет не пропустившего ни одной утренней службы в синагоге и отказавшегося звать врача к сыну, заболевшему в субботу, чтобы не нарушать субботнего покоя⁴². Очевидное во второй половине XIX — начале XX вв. тяготение определённой части субботников (прежде всего геров) к чтению Пятикнижия и молитв на иврите, часто без понимания смысла прочитанного, что отмечали многие наблюдатели⁴³, также было выражением ритуализма, свойственного сознанию сектантов.

Церковно-миссионерская литература XIX в. характеризовала миросозерцание последователей “Моисеева учения” как сведение веры к обряду, к мелочному соблюдению закона, как буквализм, фарисейство⁴⁴.

При всём различии подходов и эмоциональных оценок мировоззрения субботников исследователи, очевидцы, церковные авторы XIX — начала XX вв. выделяли обрядовую доминанту в их сознании. Но ведь последняя вполне согласовывалась с той чертой русской народной религиозности, которая подвергалась активной критике богословов, философов и миссионеров ещё со времён преподобного Максима Грека и получила название “обрядове­рия”, “бытового Православия” и т. д.⁴⁵. Складывается парадоксальная ситуация: менталитет иудействующих, которые пугали окружающих своей причастностью к “еврейству”, “вы­растал” из особенностей религиозного сознания русского простолюдина. Этот вывод, в частности, иллюстрирует история сибирского субботника Аггея Касьяныча, описанная его собеседником-евреем. Первую половину своей жизни Аггей Касьяныч прожил православным. Но его Православие сводилось к тому, что он “каждый праздник исправно ставил по свечке к каждой иконе в своей приходской церкви и видел в этом нечто, дающее ему право на известный почёт”. Внутренним смыслом религии он не интересовался, пока не попал в Сибирь. Здесь начался активный религиозный поиск, здесь он испытал влияние субботников. Представления Аггея Касьяныча сложились в своеобразную религиозную систему, которую в строгом смысле слова нельзя отождествить с “Моисеевым учением”, однако при всей оригинальности духовных исканий сибирского крестьянина миросозерцание его оказалось прочно привязанным к понятиям неизменного Божественного закона и обряда. “Христианство весь обряд (курсив мой — Т. Х.) изменило”, — выносит он приговор религии Нового Завета⁴⁶.

Различные сектантские течения, возникшие в России в XVIII–XIX вв., иногда называют проявлением религиозного протеста, своеобразной русской Реформацией. По мнению известного церковного историка, профессора В. З. Завитневича, этот протест был прежде всего отрицанием формального, обрядового христианства, отрицанием “формы”, которая в сознании сектантов “никогда не была одухотворена”⁴⁷. Русское “иудеизан­ство”, будучи оппозицией народной религиозности, оказывалось типологически ей близким. Кроме того, “строгость” закона, возможно, была созвучна аскетическим ценностям народной культуры: ведь на его исполнителей даже некоторые христиане смотрели как на праведников, угождающих Богу. Любопытно, что у субботников XX в. самоотверженное соблюдение запретов и предписаний превращалось, по мнению исследователей, в своего рода аскетическую практику⁴⁸.

Источники свидетельствуют, что в “Моисеевом учении” привлекала и ориентация на идеалы земного благоденствия.

Заслуживает внимания тот факт, что материальное положение многих иудействующих, упоминаемых в архивных документах уже первой трети XIX в., было достаточно благополучным, а их экономическая активность — высокой. Так, например, житель с. Высоцкого субботник Е. Баев со своим семейством в самом начале XIX столетия не только занимался масштабным разведением тутовых деревьев и выделкой шёлка в личном хозяйстве, но и развивал шелководство в Кавказской губернии на общественных началах, за что получил вознаграждение от самого императора. По уверению сына Е. Баева, прекращение этих занятий было бы чувствительным не только для благополучия семьи, но и для “шелководства России”⁴⁹. Успешной, судя по архивным материалам, была коммерческая деятельность елецких купцов-иудействующих (братьев Яковлевых, И. Михайлова и И. Жегулина), владевших фабриками по выделке овчин и торговавших хлебом⁵⁰. Вполне обеспеченной была семья ставропольского купца-сектанта И. Гуляева, имевшего мыловаренный завод, приобретённый “неусыпными трудами”⁵¹. Расследование дела о воронежских однодворцах-субботниках, начавшееся в 1818 г., показало, что они “с точностью” платят подати, а их “домоводство … весьма избыточно”⁵². Владелец села Новая Чигла Воронежской губернии (в котором была локализована крупная община “жидовствующих”) граф А. Г. Кушелев-Безбородко подчёркивал, что живущие в нём сектанты неукоснительно исполняют казённые и помещичьи повинности, с успехом занимаясь земледелием⁵³. Неслучайно в 1819 г. в Министерстве внутренних дел империи пришли к заключению, что одной из “приманок”, которой субботники “могут прельстить слабоумных”, является “изобилие в жизненных потребностях”⁵⁴.

Этот “экономический фактор” в жизни последователей “Мои­­­се­ева закона” обозначился ещё более ярко во второй половине XIX века. Воронежские иудействующие этого времени отличались зажиточностью, исправно выплачивая подати и усердно занимаясь сельским хозяйством, что отмечали наблюдатели. Именно поэтому православные охотно отдавали своих дочерей замуж за субботников в надежде обеспечить их и получать помощь от семьи зятя⁵⁵. Крепкие, просторные, опрятные избы, нарядная одежда жителей, явный достаток обнаруживались у сектантов ставропольских сёл, что выгодно отличало их от православных соседей⁵⁶. Но в особенности материальное процветание и предприимчивость стали характерными чертами жизни субботнических общин, появившихся на новых местах в результате переселения. Так, сектанты сибирского села Зима, по словам современного исследователя, добились успеха в экономической сфере, будучи трудолюбивыми, рачительными хозяевами и работниками⁵⁷. Впечатляющими были хозяйственные достижения “жидовствующих” Закавказья. Закавказские сёла, в которых проживали субботники, буквально излучали, по мнению очевидцев, довольство и благополучие. Внешний вид домов, внутренняя обстановка, отсутствие нищих — всё свидетельствовало о материальной состоятельности обитателей и их хозяйственной активности⁵⁸. С. Максимов отмечал исключительную инициативность и усердие “русских евреев”: “В них стремление к измышлениям новых торговых предприятий заметнее и сильнее, чем в молоканах, они же устойчивее и старательнее в обработке пашен”⁵⁹. Чиновник Н. Дингельштедт, посетивший с. Еленовку Эриванской губернии, утверждал, что среди всех живущих там сектантов иудействующие обладают лучшими домами и хозяйствами. Неслучайно Еленовка приобрела славу самого богатого промышленного села из всех сектантских “колоний” губернии. Поразительно быстрый рост благосостояния “еленовских иудеев” вызывал удивление и зависть окружающих⁶⁰.

Конечно, экономическое благоденствие было характерной чертой жизни всех сектантских общин, локализованных в Закавказье (духоборческих, молоканских, хлыстовских, а не только субботнических), что побудило советского исследователя А. И. Клибанова назвать данное явление “религиозно-экономи­ческим чудом”⁶¹. Причины его были весьма разнообразны: изначальное отсутствие крепостной зависимости и малоземелья, наличие плодородных почв, трудолюбие, взаимопомощь, трезвость, в целом свойственные этике сектантов⁶². Однако если верить наблюдениям С. Максимова и Н. Дингельштедта, “жидов­ст­вующие” лидировали среди других религиозных диссидентов Закавказья и по уровню жизни, и по степени хозяйственной активности. Отсутствие нищих в Привольном — закавказской “столице” иудействующих — являло, по словам С. Максимова, “разительный контраст с соседними деревнями молокан”, тоже достаточно богатыми, но в меньшей степени, чем селение субботников⁶³. По мнению Н. Дингельштедта, еленовские иудействующие по зажиточности превосходили и молокан традиционного толка, и прыгунов⁶⁴. Оба наблюдателя видели причину особенного процветания “русских евреев” в их исключительной предприимчивости, неутомимом искании разнообразных способов “сбить лишнюю копейку”⁶⁵. Н. Дингельштедт, высоко оценивая трудолюбие субботников, одновременно объясняет их экономические успехи “алчностью к деньгам и наживе”, проявлявшейся, по его словам, в занятиях ростовщичеством, взимании “немилосердных процентов”, что вызывало у окружающего населения зависть и неприязнь⁶⁶.

В любом случае экономическое первенство закавказских последователей “Моисеева закона”, находилось, по-видимому, в определённой связи с их религиозными идеалами, которые конструировались на основе ветхозаветных текстов. В Ветхом Завете за исполнение заповедей еврейскому народу было обещано благословение Божие в виде изобилия земных благ: И даст тебе Господь <…> изобилие во всех благах, в плоде чрева твоего, и в плоде скота твоего, и в плоде полей твоих <…> Откроет тебе Господь добрую сокровищницу Свою, небо, чтоб оно давало дождь земле твоей во время свое, и чтобы благословлять все дела рук твоих: и будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы (Втор 28:11–12)⁶⁷. Астраханский священник, интересовавшийся богослужением иудействующих, заключил, что “подбор молитв и песнопений <…> с ясностью характеризует <…> их идеалы земного благоденствия”⁶⁸. О связи между верой “жидовствующих” и их стремлением к экономическому успеху писал тамбовский миссионер Д. Боголюбов⁶⁹. Ориентация на материальные ценности, рассматриваемые в религиозном контексте, с одной стороны, стимулировала хозяйственную деятельность субботников (аналогичное явление присутствует в протестантской этике), а с другой стороны, служила средством привлечения в секту новых членов.

Так, состоятельный елецкий сектант И. Жегулин, взявший на воспитание сына своей бедной православной сестры, “советовал ему быть в его вере, через что сделается богатым”⁷⁰. Ставропольский священник Г. Орлов, анализируя причины распространения секты в с. Высоцком в 60-х гг. XIX в., утверждал, что успеху сектантской проповеди способствовала нацеленность “жидовст­вующих” на достижение земных благ, что весьма импонировало “простодушным крестьянам”. Материальное благосостояние кавказских иудействующих расценивалось как проявление Божьего благоволения к “русским евреям”. По словам Г. Орлова, субботники, пропагандируя свою веру православным, заявляли: “Наша вера так хороша, что если положишь на стол один рубль, по утру <…> найдёшь два рубля”⁷¹. Н. Дингельштедт замечал, что многих влечёт к субботникам чрезвычайно быстрое обогащение последних⁷². Любопытно, что сектанты указывали на успехи евреев в экономической сфере как на критерий правильности ветхозаветной религии. “Богатство евреев приписывают благоволению Неба к поборникам Моисеева закона”, — писал тамбовский миссионер в 1898 г.⁷³. Еленовские иудействующие, по мнению Н. Дингельштедта, видели в евреях образец предприимчивости, стремясь походить на них “не только в учении, но и в образе жизни”⁷⁴.

В целом можно отметить значительное сходство в этом аспекте между религиозными представлениями субботников и учением иудаизма, рассматривающим в качестве важной составляющей спасения личное процветание, делающем акцент на земной жизни и достижении блаженства в ней и декларирующем принцип материального воздаяния за совершённые дела⁷⁵. Подобные идеи служили одним из факторов обращения в “вет­хозаветную веру” русских крестьян.

Кроме того, иногда “жидовствующие” использовали “эконо­ми­ческие методы” в своей прозелитической деятельности. Так, в с. Высоцком во второй половине XIX в. “ревностный распространитель секты” купец Х-в нанимал в работники беднейших крестьян, обращал их в свою веру, оказывая денежную помощь, затем отпускал, нанимал других, и всё повторялось сначала. Бывшие работники, поправив свои хозяйства, использовали сходные средства в пропаганде усвоенного ими учения среди малоимущих односельчан⁷⁶. Известный писатель Вс. В. Крестовский, посетивший поселения субботников Ленкоранского уезда, описал аналогичный способ “вербовки” сектантами новых последователей. Объектами давления становились православные переселенцы, оказавшиеся в чужом краю без родных, знакомых и даже единоверцев, лишившиеся денег в результате продолжительного пути. Обращение за помощью к соседям-иудей­ст­вующим имело успех только при условии перехода в их веру⁷⁷.

Подведём итоги. Русского простолюдина с его патриархальным миросозерцанием и обрядовой религиозностью привлекали в “ветхозаветной вере” прежде всего ярко выраженный ритуалистический характер, акцент на древности, неизменности и Божественном происхождении “Моисеева закона”, которые сопоставлялись с некоей “вторичностью” христианства, его статусом “младшего” и “нового”, “отменившего” “вечный завет”. “Стро­гость” закона оказалась созвучной аскетическим ценностям народной культуры, народным представлениям о праведности. Определённой притягательностью для крестьян обладала и ориентация на идеалы земного благоденствия, на успех в этой жизни. В качестве метода конверсии субботниками использовались порой рычаги “экономического” принуждения.

Не стоит думать, что исследование мотивов перехода в секту “Моисеева закона” имеет чисто академическое значение по причине постепенного исчезновения феномена “русских израильтян” из жизни российского общества. Конечно, число субботников в современной России очень невелико⁷⁸ и они не занимаются прозелитизмом. Но количество иудействующих во всём мире и ареал их проживания впечатляют. Их можно обнаружить в Европе, США, Латинской Америке, Африке, Индии, Японии. А если учесть, что впервые появившись на исторической сцене ещё в период эллинизма, иудействующие не сходят с неё на протяжении более чем двух тысячелетий, появляясь в том или ином облике в разных регионах, то приходится признать, что религиозная ориентация на Ветхий Завет, тяготение к иудаизму (в нееврейской, главным образом христианской среде) является постоянным и универсальным фактором человеческой истории. Этот феномен весьма интересен и требует серьёзного исследования. Кроме того, иудаизирующие элементы присутствуют в таких широко известных религиозных движениях, как “Свидетели Иеговы” и адвентисты. Менее известное, но вполне жизнеспособное течение так называемых “еговистов-ильинцев” в современной России и странах ближнего зарубежья претендует на то, чтобы считать себя синтезом “истинного иудаизма и истинного христианства”⁷⁹.

Набор аргументов, к которым прибегали сектанты “старой” России для приобретения неофитов, особенности их религиозной жизни также не являются всего лишь достоянием прошлого. Так, свойственная поборникам “Моисеева закона” нацеленность на внешнее благополучие, подменяющая серьёзный духовный труд, ярко проявляется во множестве современных религиозных течений и достигает наивысшего выражения в так называемых коммерческих культах.

Излишни комментарии и к такому феномену, как “ритуа­лизм” религиозного сознания — застарелой болезни русского общества, приводившей верующих людей к порогу разных сект, доныне искажающей жизнь православных приходов и являющейся естественным мостом к увлечению различными магическими практиками.

Наконец, эмфаза на древности и/или неизменности веры — уловка, безотказно действующая и сейчас на умы многих людей. Вообще подобного рода оппозиции — старая вера/новая вера, чистая/испорченная — имеют универсальный характер, в разные эпохи заставляя верующих совершать тот или иной религиозный выбор. Так поступали, например, старообрядцы, противопоставляя “старую веру” никоновским “новинам”. Так протестантское учение (в самых разнообразных формах) предпочиталось (и предпочитается) якобы исказившей апостольское христианство традиции — католической или православной. Та же самая логика прослеживается и в массовом увлечении, весьма характерном для нынешнего общества, так называемыми “восточными” — неоиндуистскими и необуддистскими культами, которые сравниваются адептами последних с более “молодым”, а значит, не столь уж “истинным”, по их мнению, христианством.