Изначально я задумывала написать эту статью совершенно по-другому, с иной точки зрения — мне хотелось призвать читателей посмотреть на сам процесс инклюзивного образования взвешенно, и обсудить все точки зрения на него, поскольку в течение многих лет, несмотря на усилия многих и многих подвижников, эта проблема остается для российского образования одной из самых острых и плохо решаемых.
Ирина Вайсерберг
Но планы мои изменились буквально сегодня, когда я прочитала вот какой комментарий в одном из обсуждений: «Да задолбали они со своими инвалидами. Нарожают… а потом не хотят заниматься».
К сожалению, высказанное здесь — абсолютно не редкость. И вот отсюда начинается та точка, где никакой взвешенный взгляд не работает. Невозможно говорить о человечности инклюзии там, где условно обычный гражданин не видит в соседе равного на том только основании, что у соседа ноги не ходят или уши не слышат. Но, тем не менее, мы все живем в одном доме с тонкими стенами, и не дать ближнему расчеловечиться — прямая задача каждого. И при такой исходной фоновой агрессии общества разговор о том, какая инклюзия нужна — насущно необходим.
Дети попали в систему, как в гетто
Вернусь в воспоминаниях на 20 лет тому назад — мы с подругой приходим в качестве волонтеров в интернат для детей с задержкой умственного развития: берем их гулять, разговариваем с ними на всевозможные темы, некоторым помогаем с уроками. К исходу первого месяца выясняется, что у половины наших подопечных никакой ЗПР, по сути, нет. А что есть? Есть педагогическая запущенность, как у всякого ребенка, попавшего в систему без квалифицированного дефектологического осмотра — как в гетто.
Через два месяца вместо детей, которых надо обучать тому, какое сегодня число и время года, перед нами оказались несколько умненьких девчонок, которые с интересом слушают рассказы о природе, о животных, об истории, и потом с радостью это обсуждают, невзирая на действительно существующие трудности с развитием речи, которыми до нас никто не занимался. Да, конечно, этого нельзя сказать обо всех — есть несколько детей, которым мы никак не смогли помочь.
Но это мы — обычные люди, не специалисты, просто волонтеры. Приведи мы с собой команду опытных дефектологов, уверена, что выяснилось бы еще много интересного. Многие из этих детей наверняка могли бы пойти в коррекционные школы, а кто-то, возможно, и в обычные, будь у них коррекционная поддержка. КВАЛИФИЦИРОВАННАЯ поддержка, не стригущая всех детей под одну гребенку в результате тех или иных обстоятельств.
Но вернемся к простому вопросу — кто такие эти дети с особыми образовательными потребностями, нуждающиеся в инклюзии? Скорее всего, в ответ на этот вопрос вы скажете, — ну, дети с инвалидностью, разумеется. И ошибетесь.
Вопрос этот совсем не так прост. Потому что эти особые образовательные потребности намного шире, чем принято думать, и практически в каждом классе есть ребенок с ними — тот, о котором так никто не думает, просто потому что в российских школах далеко не всегда и не везде есть дефектолог, оценивающий статус здоровья каждого из детей, а родители часто предпочитают скрывать факт этих самых особых потребностей, «чтоб ребенку в школе ярлык не прилепили». И мне очень сложно этих родителей осудить, поскольку что-что, а уж ярлык наше общество приклеивает с необыкновенной скоростью, и попробуй потом избавься от него.
И в то же самое время я невероятно сочувствую коллегам, у которых в одном и том же классе сидят три ребенка с СДВГ, двое с РАС, один слабослышащий, и половина класса с дисграфией или дислексией. Все эти дети — не с инвалидностью (ну, разве что слабослышащий, и то это очень зависит от степени потери слуха и ее последствий), но при этом в качестве такого коктейля обучить их качественно, в соответствии с ФГОС (государственным стандартом образования) практически невозможно — ну, или очень трудно, как минимум.
А уж если заходит речь о более серьезной степени инвалидизации — тут и вовсе беда. Но больше всего я сочувствую этим детям, ведь, по большому счету, если не махать рукой на школьное образование как таковое, они в школу пришли не просто время провести. Они пришли затем, чтобы подготовиться, так или иначе, к будущей самостоятельной жизни, которая у них будет очень разной — в полной зависимости от того, как их особые образовательные потребности будут удовлетворены.
И вот здесь мне хотелось бы поговорить на эту тему подробнее. Оговорюсь сразу — я буду говорить только о тех случаях, которые наблюдала собственными глазами.
Что не так со «слабым» классом
Начнем с того, с чем мне приходилось не раз сталкиваться в качестве преподавателя английского языка в государственной школе.
Вот передо мной сидит 6 класс «А». В классе 34 ребенка, класс разделен на две группы для занятий английским, итого — в моей группе 17 детей. Я работаю пятый год, поэтому у меня, как у молодой и неопытной — так называемая «слабая» группа, а у моей коллеги — все остальные. При этом программа у нас — одна и та же, но предполагается, что для своей «слабой» группы я ее адаптирую и упрощу.
На данный момент — начало года, повторение пройденного. Мне надо понять, кто из детей что умеет и может, класс для меня новый. С виду они все совершенно здоровые, милые, жизнерадостные дети, и мне непонятно, откуда взялся вот этот подход разделения на слабую и сильную группы.
Провожу несколько первых занятий и выясняется, что несколько детей — по сути дела, бОльшая часть группы — работают крайне медленно, быстро истощаются и устают, могут сконцентрировать внимание только на очень короткое время, им требуется гораздо больше времени на усвоение пройденного, чем остальным. И это при том, что я намеренно взяла темп в несколько раз ниже обычного. Одновременно с этим трое детей расцвели и явно получают удовольствие от урока, тянут руки, хотят участвовать во всех видах работы. Тут все ясно — эти дети просто более медлительны по натуре, и не успевали за высоким темпом в предыдущей группе.
Проходит еще несколько дней, и я понимаю, что несмотря на внешне похожие проявления, трудности у двух проблемных девочек, Оли и Вики, совершенно не одинаковые. После долгого разговора с родителями о том, есть ли у девочек проблемы медицинского характера, мне с трудом удается выяснить, что корень проблем одной из них лежит в церебрастеническом синдроме, а у другой — в СДВГ, и, следовательно. каждое из этих состояний требует отдельной коррекции — как педагогической, так и медицинской. И обе они не могут заниматься в классе вместе со всеми на данный момент, потому что ситуация довольно серьезно запущена. Даже в слабой группе.
И я могу без конца придумывать способы и методы решения этих проблем, а КПД у этого будет ничтожный: меня, как и сотни других преподавателей, этому не учили, нам нужен специалист. Иначе мы, взрослые, конечно, будем страдать, но не мы здесь главные — основная проблема именно в том, что страдать будут дети. Вот эти самые Оля и Галя, которые ждут от меня квалифицированной помощи, а я не могу им ее оказать.
И тут мы сталкиваемся с главным вопросом — а что же делать? Есть ли выход?
Как инклюзия устроена в Англии
К счастью, мне повезло увидеть несколько лет назад, как это решается у английских коллег.
Школа на севере Англии, в глубинке. Подавляющее количество учеников — обычные дети из окрестных городков и деревень, среди которых есть, конечно, и дети с особыми потребностями.
У преподавателя утро понедельника начинается с общей планерки. На ней одной из первых выступает заместитель директора по обучению детей с особыми потребностями. От него все преподаватели узнают о том, на чьих уроках и с кем будут работать тьюторы (преподаватели со специальным дефектологическим образованием). А еще — каких детей, на какое время и когда тьюторы будут забирать с уроков на дополнительные или замещающие занятия, о том, какого прогресса эти дети добились за отчетный период (или почему регресс, и с чем это было связано). Попутно напоминают о мерах предосторожности с теми детьми, у которых есть какие-либо виды аллергий или нарушений здоровья в ходе занятий определенными ремеслами или видами спорта, а также во время школьных обедов и завтраков.
На тех уроках, где с ребенком присутствует тьютор, он практически незаметен до того момента, пока он не становится необходим. На уроке математики он подходит к ребенку с СДВГ, помогая ему сосредоточиться, облегчает понимание только что объясненного. С урока химии, где проводится опыт с открытым огнем, забирает ребенка с нарушениями поведения и объясняет ему то же, что разбирал и класс, но без риска для него и других. При этом в беседе с родителями подчеркивается, что тьютор — не няня, это профессионал высокого класса и его отчет за, скажем, месяц, должен быть обязательно принят во внимание для дальнейшего успешного развития и обучения сына или дочери.
У каждого тьютора есть дефектологическая специализация и школа набирает именно тот персонал, который нужен в течение года в зависимости от того, какие дети в школу зачислены. Определяется этот персонал в соответствии с медицинскими документами детей, которые предоставляются родителями.
Речь идет о существующей много лет, стабильно работающей системе работы с детьми особых потребностей. Никому не приходит в голову отделить ребенка с особыми потребностями от остальных только на том основании, что у него инвалидность. Основание для отдельных занятий может быть только одно — так полезнее для конкретного ребенка.
Не будем думать, что этого совсем нет в России: есть и Центры лечебной педагогики, и Центры по работе с разными видами заболеваний и особенностей, но сейчас я не о них. А о том, насколько обычная школа, и не только в Москве, а в глубинке, готова применить все их достижения.
В течение нескольких лет мой собственный муж работал тьютором у ребенка с особыми потребностями в школе, где было несколько форм образования — и очная, и очно-заочная, и надомная. Разница только в том, что по образованию мой муж — историк, все проблемы своего подопечного решал, исходя исключительно из собственного здравого смысла и той медицинской документации, которую ему по секрету (!!) показала семья мальчика. Но тем не менее, школа была прекрасная, к детям относились бережно, учили на совесть и очень старались решить все необходимые вопросы, имея в штате двух медсестер и трех психологов. Сравним с Англией?
«Это не я инвалид, а она!»
И, в заключение, история из моего личного преподавательского опыта.
Мой седьмой класс в обычной школе, где я преподаю английский, пишет контрольную работу. Две одноклассницы — Надя и Катя — написали ее почти одинаково. Надя занимается неважно, написала ее с несколькими ошибками и получила тройку. Катя учится хорошо, хоть ей это не так уж и легко: у нее ДЦП — с не самыми большими нарушениями, но все же. Она тоже писала тест, у нее на две ошибки меньше, чем у Нади, и она получает четверку. Я объявляю оценки, и тут Надя срывается на визг. «Почему, — кричит она, — почему? Почему у нас почти одинаковые работы, а разница в целый балл?»
В таких случаях иногда учителю стоит неимоверных усилий повести себя должным образом. Тщательно держа себя в руках, я прошу Катю сходить за журналом. Как только Катя выходит из класса, слегка заплетаясь своими чуть косолапыми ножками, и перестает нас слышать, я сообщаю Наде, что согласна повысить ей оценку на балл, как инвалиду.
— Это не я инвалид, это она! — продолжает Надя свой вопль.
— Нет, — отвечаю я ей. — Инвалид из вас двоих — это ты, если ты не понимаешь, почему я Кате ставлю оценку выше. Инвалид — это человек с ограниченными возможностями. Вот, судя по всему, у тебя ограниченные возможности понимания простых вещей. Например, того, сколько сил надо тебе, здоровой девице, чтобы написать этот тест, и сколько сил Кате.
Надя вскакивает, убегает из класса в слезах, и мне потом еще долго приходится с ней разговаривать и объяснять элементарные, казалось бы, истины, которые в школах с хорошо налаженной инклюзией объяснять чаще всего уже не приходится, поскольку такая школа снимает эти вопросы, и уничтожает детское неравенство. В такой школе Надя будет знать, что, помогая Кате, она выигрывает больше, чем Катя, становясь при этом человеком чуть больше, чем до того, а Катя будет учиться спокойно и более эффективно, с помощью педагогов-дефектологов, которые разработают для нее специальные программы.
Но объяснение истин — это уже второй этап. Начать хорошо бы все же с системы обучения, подготовки дефектологов, увеличения количества квалифицированных тьюторов, развития коррекционных классов и коррекционных школ, которые не должны стать закрытыми системами, и из которых ребенок, прошедший качественную коррекцию, всегда сможет вернуться к общему образованию, если для него это показано по медицинским и человеческим показаниям. Очень верю, что так и случится.