Иеромонах Макарий Маркиш
1.
«Се, тебе талант Владыка вверяет, душе моя: со страхом приими дар, заимствуй давшему тебе, раздавай нищим и соделай другом Господа» – Великий Вторник, стихира на Господи, Воззвах.
2.
«…Пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, едино же есть на потребу; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк.10:38-42).
3.
The Sons of Martha by Rudyard Kipling.
Редъярд Киплинг. Дети Марфы
The sons of Mary seldom bother, for they have inherited that good part;
But the Sons of Martha favor their Mother of the careful soul and the troubled heart.
And because she lost her temper once, and because she was rude to the Lord her Guest,
Her Sons must wait upon Mary’s Sons, world without end, reprieve, or rest.
Дети Марии легко живут, для части они рождены благой.
А детям Марфы достался труд и сердце, которому чужд покой.
И за то, что упреки Марфы грешны были пред Богом, пришедшим к ней,
детям Марии служить должны дети её до скончания дней.
It is their care in all the ages to take the buffet and cushion the shock.
It is their care that the gear engages; it is their care that the switches lock.
It is their care that the wheels run truly; it is their care to embark and entrain,
Tally, transport, and deliver duly the Sons of Mary by land and main.
Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и в мороз;
это на них ход рычагов; это на них вращенье колёс.
Это на них всегда и везде погрузка, отправка вещей и душ,
доставка по суше и по воде детей Марии в любую глушь.
They say to mountains, “Be ye removed.” They say to the lesser floods, “Be dry.”
Under their rods are the rocks reproved — they are not afraid of that which is high.
Then do the hill-tops shake to the summit — then is the bed of the deep laid bare,
That the Sons of Mary may overcome it, pleasantly sleeping and unaware.
«Перейди», – горе они говорят. «Исчезни», – они говорят реке.
И через скалы пути торят, и скалы покорствуют их руке.
И холмы исчезают с лица земли, осушаются реки за пядью пядь,
чтоб дети Марии потом могли в дороге спокойно и сладко спать.
They finger Death at their gloves’ end where they piece and repiece the living wires.
He rears against the gates they tend: they feed him hungry behind their fires.
Early at dawn, ere men see clear, they stumble into his terrible stall,
And hale him forth, a haltered steer, and goad and turn him till evenfall.
Смерть сквозь перчатки им леденит пальцы, сплетающие провода.
Алчно за ними она следит, подстерегает везде и всегда.
А они на заре покидают жилье, и входят в страшное стойло к ней,
и дотемна укрощают её, как, взяв на аркан, укрощают коней.
To these from birth is Belief forbidden; from these till death is Relief afar.
They are concerned with matters hidden – under the earthline their altars are —
The secret fountains to follow up, waters withdrawn to restore to the mouth,
And gather the floods as in a cup, and pour them again at a city’s drouth.
Отдыха знать им вовек нельзя, веры для них недоступен храм.
В недра земли их ведет стезя, свои алтари они строят там,
чтобы сочилась из скважин вода, чтобы, в землю назад уйдя,
снова поила она города, вместе с каждой каплей дождя.
They do not preach that their God will rouse them a little before the nuts work loose.
They do not teach that His Pity allows them to drop their job when they dam’-well choose.
As in the thronged and the lighted ways, so in the dark and the desert they stand,
Wary and watchful all their days that their brethren’s day may be long in the land.
Они не твердят, что Господь сулит разбудить их пред тем, как гайки слетят,
они не бубнят, что Господь простит, брось они службу, когда хотят.
И на давно обжитых путях, и там, где ещё не ступал человек,
в труде и бденье – и только так дети Марфы проводят век.
Raise ye the stone or cleave the wood to make a path more fair or flat —
Lo, it is black already with blood some Son of Martha spilled for that!
Not as a ladder from earth to Heaven, not as a witness to any creed,
But simple service simply given to his own kind in their common need.
Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней,
ты видишь кровь – это значит: здесь прошел один из её детей.
Он не принял мук ради веры святой, не строил лестницу в небеса,
он просто исполнил свей долг простой, в общее дело свой вклад внеся.
And the Sons of Mary smile and are blessed – they know the Angels are on their side.
They know in them is the Grace confessed, and for them are the Mercies multiplied.
They sit at the Feet – they hear the Word – they see how truly the Promise runs.
They have cast their burden upon the Lord, and – the Lord He lays it on Martha’s Sons!
А детям Марии чего желать? Они знают – ангелы их хранят.
Они знают – им дана благодать, на них милосердья направлен взгляд.
Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их благословил,
возложили бремя на Бога, а Бог – на детей Марфы его возложил!
(Перевод Д.Закса)
4.
Фото: kinolife.tv
Снегу за ночь навалило уйму, и еще валит, а мороз держится: что за диво?… Но мороз – не мороз, а «семерка» заводится с полоборота и мчит-летит себе сквозь метель: красота! Хлопья снега возникают из ниоткуда, молниями нарастают в свете фар и мелькнув исчезают, огибая ветровое стекло… Жена вчера ворчала: в такую, дескать, рань, да в такую даль, да в такой мороз! А что за беда, если в мороз и в даль? В машине тепло, спят себе спокойно и сладко. Пока до церкви доедем, все сны досмотрят и по второму разу пересмотрят.
Честно говоря, люблю зиму. И ездить люблю зимой: и в рейс, и так. Утешают, успокаивают белые равнины и холмы, прямые дороги сквозь заснеженные леса… И то сказать, ведь с этой компанией по морозу не погуляешь, так хоть проехаться. Обратно поедем – светло будет, красотища: река, за нею горы… Сейчас-то ничего кругом не видно, кроме пурги.
Конечно, далековато до церкви. Что ж поделаешь: без храма, без веры не проживешь. Мама говорит, дескать, отдых нужен: чудачка! в церкви-то самый отдых, в самом точном смысле. Отдыхают мозги от дел, отдыхают глаза от суеты, отдыхают уши от белиберды; отдыхает душа, освобождается от бремени. Да и у жены точно так же. И дети потихоньку привыкают. Островок нормальной жизни посреди дурного водоворота.
Поставлю-ка диск, послушаю тихонько: никто не проснется. Можно музыку, можно и Акафист. Можно «Лествицу», замечательно читает кто-то. И книга замечательная, словно далекий маяк. Суетишься, мечешься туда-сюда, – огонек блеснет и даст направление, напомнит про единое на потребу…
Ну, вот и подъезжаем. Дорогу расчистили, отлично. Детей скорее в храм, чтоб не простыли. Я только машину в сторонку отгоню, и за вами. Вон батюшка уже с кадилом прошел, сейчас начнется литургия.
5.
По целине до церкви вдвое ближе, но столько снегу навалило! Где-то тут была тропинка… всё занесло. И как это меня угораздило в такой мороз промочить ноги? Там в овраге вымерзает источник, прямо-таки болото из-под снега, но не разглядишь в темноте… Ладно, чего тут рассуждать: шире шаг, не замерзну.
Сейчас задача номер один – отпереть церковь. Перчатки приходится снять, леденит пальцы смертельный холод промороженной стали. Боже, помоги!… повернулся ключ. Тяжеленный замок падает мне на грудь; удерживаю его предплечьями – пальцы уже не действуют – носком сапога приоткрываю дверь и протискиваюсь внутрь. «Вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему…» И благодарю за победу на первом этапе.
Сразу радость: в храме теплей, чем на улице. Или это только кажется из-за ветра?… Надо браться за работу кочегара, но властно напоминают о себе промокшие ноги. Если я сейчас переобуюсь, потом придется снова лезть в мокрые сапоги и выходить в них на мороз… Нет, значит, как ни жмись, а за водой и за дровами идти сейчас. И дорогу заодно расчистить перед храмом, и площадку для машин. Что за проблема? Цена вопроса – полчаса. Ничего: поднажму, всё успею.
Запас дров лежит возле печки, но надо принести еще три-четыре охапки, чтобы сохли на следующий раз. Черная печь на четырех ногах, словно сказочный зверь с двумя рядами рогов-конвекторов, приоткрыв пасть, терпеливо ждет огненного корма, обещая щедрый удой животворящего тепла.
Щелкает зажигалка, трещит и дымит береста, медленно и лениво втягивается дым в темную утробу печи, багровые сполохи сперва неуверенно, а затем всё живей и веселее сигналят сквозь открытую дверцу поддувала, мало-помалу теплеет чугунное брюхо, и вот, веяние тихого теплого ветра чуть заметно, едва уловимо, но уже ласкает мне онемевшие руки… Жизнь-то налаживается!
На ногах сухие носки и мягкие туфли вместо мокрых сапог, на плечах мантия вместо промерзшей телогрейки. Читаю входные молитвы на амвоне; в храме сумрак и тишина, только бодрый треск березовых дров за спиной да две лампады у Царских врат отвлекают слух и зрение: «…Укрепи мя в предлежащую службу сию…» Поклон на восток, поклон на запад, вхожу в алтарь: «…И да возвеселятся все уповающие на Тя, Господи…»
В алтаре своих дел невпроворот. Свечи. Лампады. Фитили. Масло. Вода. Умывальник. Плитка. Кадило. Уголь. Ладан. Вино. Просфоры. Сосуды. Покровцы. Облачение. Как бы рано ни пришел в храм, всё равно времени будет в обрез. Где-то, конечно, есть алтарники, дворники, истопники… Но это в городах, в соборах.
А у нас не расслабишься. Помню, давным-давно, после дьяконского рукоположения, угрюмо поучал меня соборный протодьякон: «Ну-ка, не зевай! Ты теперь кто? Диакон. А что это значит? Служащий. Твое дело – служить, отдыхать будешь в могиле!» Священник, впрочем, куда более служащий, чем дьякон…
Так: это совсем некстати! Порезался, открывая бутылку с кагором. Крови здесь быть не должно в принципе. Выхожу из алтаря: надо ждать, пока остановится. Кто ж его знает, сколько ждать?… Вот тут-то мороз и пригодится! Выскакиваю на улицу: как же, однако, успел согреться храм… Руку – в снег: надо потерпеть, зато кровь перестанет наверняка. Теперь можно и назад, в тепло.
Облачаюсь: «Возрадуется душа моя о Господе…» Ну, вот и начинаем, благодарение Богу. «Искупил нас от клятвы законныя Честною Твоею Кровию…» Неяркий свет свечи отблескивает на сосудах, мягко рисует расстановку на жертвеннике, неизменную из века в век, и каждый день новую.
«Помяни, Господи, великого господина и отца нашего Святейшего патриарха… богохранимую страну нашу Российскую, власти, воинство и народ ея… Помяни, Господи… Помяни, Господи…» И во всем вдохновенном и стройном чине Литургии нет другой такой сосредоточенной минуты, как незаметная, невидимая наружному глазу проскомидия.
Пробегаю глазами строчки записок и помянников: имена живых и умерших, знакомые и незнакомые, переплетаются сплошной вязью, веки неудержимо тянет вниз, тени и отблески пускаются в хоровод друг за другом… Странное обыкновение: всегда, именно в этот момент, тяжкой волной накатывает утомление и сонливость. Читал где-то, дескать, какая скверная манера бывает у священников: закрывать глаза во время службы. Откуда им, сердешным, знать, что глаза у нас закрываются сами собой в любую минуту, от свинцовой, непереносимой усталости…
Храм, между тем, наполняется людьми. Включили свет, раскочегарили печку, открыли свечной ящик, зажигают лампады перед иконами, переговариваются вполголоса. Регент с певчими уже на клиросе, пробуют какие-то музыкальные фразы, словно скрипки настраивают. Пора давать возглас. «Благословен Бог наш…» – и в полумрак высокого купола полился мерный распев славянской речи. А мне, пока читают часы, надо разжечь кадило и закончить проскомидию.
…Плитка-то не греет! Где-то спираль перегорела, не в первый раз уже. Давно надо купить новую, да на охоту ехать – собак кормить. Кадило разжег бы и на свечке, но без горячей воды не обойдешься. А, вот он, разрыв, сейчас скрутим, и порядок. Что ж она такая колючая?… Ого! Это уж слишком… Да-с, забыл вытащить вилку из сети. Двести двадцать вольт. Благодарю Господа: могло быть существенно хуже.
Впрочем, не до рассуждений, счет пошел на минуты. Последние поминовения у жертвенника; изъятые частицы ложатся
на дискос, просфоры – в корзинку. Плитка дает жару, уголь светится малиновым огнем, извлекает из янтарных крупиц ладана неповторимый запах знойных хвойных лесов.
«Кадило Тебе приносим… О предложенных честных дарах Господу помолимся…» Левой рукой надеваю клобук, правой открываю завесу Царских врат. Иду с кадилом по храму, добавляю ладан на ходу, чтобы всем хватило. Торопятся запоздалые богомольцы, впускают морозный пар, вносят детей, кланяются мне, я им… Чтец заканчивает Шестой час.
Возвращаюсь в алтарь. Оставшиеся секунды – чтобы зажечь свечи, встать перед Престолом, прочитать «Царю Небесный…», взять в руки Евангелие, остановиться и остановить бег времени.
«Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне, и присно, и во веки веков!»