Современный человек боится труда, грязи, пота и крови
– Сейчас вы хирург и одновременно дьякон, а священником хотите стать?
– Нет, пока не хочу, для меня это много. Восемь лет назад, за год до принятия диаконского сана, я был в Санкт-Петербурге в командировке. Я молился у гроба святого праведного Иоанна Кронштадтского, духовника своего деда, как мне быть, как мне в этой ситуации поступить. Вне Церкви я себя уже не мыслил, храм для меня стал вторым домом. Но ответа не было, и я понял, что для меня это недосягаемо.
Я врач, который стал только диаконом. Если я должен стать священником, мне, грешному, Господь как-то покажет Свою волю через простых людей, через простые события. Поэтому пока так вопрос не стоит, чтобы мне стать священником, потому что я нужен в больнице.
Чтобы стать священником, надо или увольняться с работы, или уходить на пенсию. В нынешних условиях требования к врачам растут непомерно: это и современные методы обследований, и ведение документации. Во всех отраслях медицины всё очень напряженно, и переключиться на то, чтобы быть священнослужителем, очень тяжело. Я смогу посвятить себя службе только в выходные, когда нужно отдыхать.
Для меня важно не перетрудиться, нужно быть в хорошей форме, потому что на операциях, бывает, не всё идет так, как хочется. Случаются операции, требующие серьезного анатомического препарирования на крупных сосудах, на бронхах, у больных с хроническим туберкулезом, где очень сложно определить элементы в легком, что это – это сосуд, это бронх, это спайка?
– До такой степени всё разрушено?
– Настолько запущено, и сам воспалительный процесс при туберкулезе таков, что он требует очень внимательного опытного взгляда, поэтому в нашей области человек становится торакальным хирургом спустя 15-20 лет после не просто ведения больных, а непосредственно оперирования пациентов.
– А к святителю Луке Войно-Ясенецкому у вас какое отношение?
– Молитвенное отношение, конечно. Особенно на операции, особенно когда не получается что-то или не могу сообразить, как делать, не могу определиться, – всегда молюсь святителю Луке.
Очень воодушевляет первая половина его жизни, 20-30-е годы, как он переносил страдания. Это время, когда он был в ссылках, когда терпел то, что по-человечески нельзя вытерпеть: допросы конвейером, его не кормили, не поили, сутками издевались.
– Почему именно торакальная хирургия?
– Душа лежала именно к таким специальностям, где опасно, где сложно, где заразно и связано с хирургией. Каким-то образом Господь направил меня в торакальную хирургию, где я получил то, что искал. Господь показал мне, кем я буду, еще в институте – мне пришлось производить вскрытие, резать грудную клетку, и там оказался туберкулез, каверны.
– А почему решили стать врачом?
– Моя старшая сестра училась на врача, и у меня тоже появились такие мысли. В школе у нас был предмет УПК, где дети фактически получали профессию. Кроме слесаря, водителя у нас была специальность «младшая медицинская сестра и уход за больными». Там было всё серьезно – нам читали лекции, были практические занятия.
– То есть вы там получили представление о будущей профессии?
– Конечно, но самое первое – это была борьба с собой, победа над своими чванством, брезгливостью, боязнью. Чего боится современный человек? Грязи, пота, труда, крови. Я спокойно присутствовал на операциях и понял, что надо продолжать начатое дело. Поступил во Второй медицинский институт в Москве.
– Когда пришла вера в Бога?
– Ходить в храм я стал во время учебы в институте, но мое становление как верующего христианина началось еще со школы: я видел разрушение государства, идеологии, которая казалась незыблемой, непоколебимой. Когда бабушка мне рассказала, что мой дед – двухметровый голубоглазый красавец – служил в гвардии при императоре, и за это его потом расстреляли большевики, я понял, что это явная нестыковка с тем, чему меня учили в школе.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский был духовником деда и предрек ему мученическую кончину. На школьных экскурсиях в монастыри я увидел совсем другую жизнь. А когда я стал регулярно ходить в храм, я понял, что мое сердце искало именно этого. Оказывается, я пришел к себе домой.
Моя бабушка очень много молилась, но никогда меня не заставляла: крестись, молись, причащайся, исповедуйся, – нет. Для меня она была таким авторитетом, что даже жену мне выбрала, но повенчались мы уже после ее смерти. Я понял: чтобы жениться, надо иметь внутренний стержень, быть воцерковленным верующим человеком, соответствовать представлениям моей будущей жены. Это было легко, потому что я любил этого человека и чувствовал, что это мое.
После ординатуры в Первом московском медицинском институте меня позвали на работу в эту больницу. Когда я в 1998 году первый раз приехал в Сукманиху, меня немножко оторопь взяла, но я посчитал, что не место красит человека, а человек место. Мне понравились люди, которые там работали, они показались мне родными. Так я и работаю в этой больнице с 1 сентября 1999 года.
Туберкулез – это социальная болезнь
– Кто, в основном, болеет туберкулезом? Есть определенный социальный срез пациентов?
– Социальные слои разные, но все в группах риска. Это те люди, которые заболели, попав в чрезвычайные обстоятельства, условия жизни, которые приводят к ослаблению иммунитета. Потому что страшен не факт инфицирования, а именно то, что у человека снижен иммунитет. Я даже не говорю про вредные привычки и про питание – это само собой, но и про всё остальное – это, естественно, отсутствие нормального полноценного отпуска, рабочий день такой, что работать могут только роботы.
– Вообще, что говорят о причинах туберкулеза? Что это за болезнь?
– Туберкулез – это социальная болезнь. Ему присущи черты социального неустройства, то есть это люди с вредными привычками, не имеющие определенной работы, не имеющие, как правило, семьи, имеющие какие-то дополнительные инфекции к туберкулезу – это ВИЧ, гепатит. Это те, кто плохо относится к своему здоровью.
У всех курильщиков повышен риск туберкулеза, потому что удаление инородных тел – это целиком возложено на эпителий, который при курении разрушается, и никакой защиты от микробов и бактерий не происходит. Водители часто болеют туберкулезом – им приходится вдыхать ядовитые химические вещества, у них малоподвижный образ жизни, плохое питание, стрессы.
Работа водителем – одна из самых вредных, поэтому очень много больных водителей, слесарей. Но и из представителей благородных профессий никто не застрахован, допустим, заболеть может и сотрудник детского учреждения, и инженер.
– Но всё-таки больных туберкулезом становится меньше?
– Поскольку есть хирургия при туберкулезе, то всё очень плохо. Туберкулез, в идеале, должен выявляться на такой стадии, когда можно вылечить либо таблетками, либо минимальным оперативным вмешательством, когда не нужно трогать каркас грудной стенки. А при больших резекциях мы обязательно делаем ее коррекцию, обязательно удаляем ребра тут же на операции.
– А формы туберкулеза как-то изменились? Особенно благодаря бесконтрольному употреблению антибиотиков?
– Да. Это так называемый лекарствоустойчивый туберкулез. Хирургическое лечение у этих больных, как и у больных резистентным туберкулезом, остается актуальным.
– А может быть такое, что человек переболел туберкулезом и не знал об этом?
– Да. Это люди, которые никогда не обследуются, не делают снимки. Всё-таки снимки надо делать регулярно. В медицинских учреждениях раз в год делают, у нас сотрудники проходят обследование два раза в год.
– В вашей больнице хорошее оснащение?
– У нас есть, конечно, и видеооборудование, и современный электрокоагулятор, и плазменный скальпель, и нож плазменный. Но это всё равно не отменяет рук хирурга. Какая бы ни была техника, но большие, сложные, тяжелые операции мы всё равно делаем через большой разрез. Мы придерживаемся классической хирургии: и маленькие операции делаем, и видеотраскопические. Мы делаем по максимуму, но в рамках возможностей нашей больницы, нашей реанимации. Конечно, что может делать институт, мы всё не можем делать.
Перед встречей с Богом человек боится за свою судьбу
– Не страшно заходить в палату, если там, скажем так, бывшие зэки? Бывает агрессия от больных?
– Бывает агрессия. Я сам на рожон не лезу, спокойно к ним отношусь. Всё-таки у них к врачам есть какое-то уважение. К тому же они докторов всех знают, кто чего стоит. Даже такие люди понимают искренность и правду. Они могут, конечно, тебя обмануть, могут использовать, но внешне они будут тебя уважать, открыто зла тебе не сделают. Поэтому я перестал уже их бояться.
Есть еще большая проблема: не все больные туберкулезом соглашаются на операцию. Потому что это же не болит. Для того, чтобы действительно склонить больного к операции, нужно с ним обстоятельно поговорить, доходчиво, простым языком объяснить дальнейшие возможные варианты, обрисовать риски.
Сейчас у меня есть пациент: полечился до какого-то улучшения, до какого-то момента – бросил. Форма туберкулеза у него такая, что через полгода началась новая вспышка. А каждый такой эпизод всё больше и больше уничтожает легкое. Соответственно, форма заболевания всё хуже и хуже, ему становится тяжелее и тяжелее. Пациента уже прооперировали, но палочка устойчивая, поражена другая доля. Уже нам пришлось его сначала готовить к операции, потом оперировать, доли удалось сохранить.
– То есть много людей, которые относятся к своему здоровью несерьезно.
– Понимаете, они попали в такую жизненную ситуацию, что они должны работать. Они заболели, потому что вынуждены работать, не могут отдыхать.
– У вас такое отношение к ним, что всё-таки они не виноваты, они вынуждены так жить.
– Мы их жалеем. Даже ругаясь на них, мы их жалеем. Мы их ругаем с любовью.
– Есть особые больные, которые запомнились своей историей? Был ли пациент, за которого вы особенно молились?
– Запомнились те больные, которых мы крестили с покойным отцом Георгием. Он преставился в 2011 году. Он начал это великое дело окормления пациентов в нашей больнице, которое продолжил потом отец Антоний.
Была у нас девушка Александра, она была некрещеной. Мы крестили ее 6 мая, в день мученицы Александры. Она была неизлечимо больна. Когда провели обследование, пришли к выводу, что это не туберкулез. Мы перевели ее в институт онкологии, и судьба ее осталась неизвестной. Многие больные крестятся в больнице.
– На всякий случай или по-настоящему к вере приходят?
– Я не думаю, что на всякий случай. Потому что перед лицом неизлечимого заболевания, перед лицом встречи с Богом человек по-настоящему боится за свою судьбу. Не потому, что он умрет, а боится за свою судьбу. Вот так я их понимаю. Я не видел ни у кого корыстных мотивов. Может быть, там вера слабая, может быть, незнание, но думаю, что Господь не оставит без попечения этих людей.
– С вами пытаются говорить о Боге? Люди же, в основном, знают, что вы еще и дьякон?
– Я, честно говоря, стараюсь это не афишировать. Людям, которые вопрошают, я отвечаю. Я специально не набиваюсь, правду с пеной у рта не отстаиваю.
Кончина праведника и грешника
– Вы часто видите людей на грани жизни и смерти. Что вас поражает?
– Поражают две вещи: кончина праведника и кончина грешника. Это разные кончины.
– Это прямо буквально?
– Конечно. Последнее время я с такими больными уже не встречаюсь. Сейчас у нас есть реанимация, таких внезапных смертей, как раньше, нет. Раньше мне доводилось видеть агонии. Например, не может остановиться кровотечение. Кровит-кровит, а умереть человек не может. Причащаем. И тогда он уходит безо всяких мучений.
– Пытаетесь облегчить их страдания, выходя за рамки профессии доктора, и как?
– Конечно. Иногда просто шуткой. Если вижу на дежурстве, что человек требует помощи, общения – пожертвую своим временем.
– Изменилось ли ваше восприятие смерти после того, как вы начали здесь работать?
– Я думаю, что да, что человек с возрастом меняется. Всё-таки, когда я начинал, мне было 27 лет, а теперь почти 43, и отношение, конечно, разное. Мне очень бы хотелось, чтобы у меня не возникло привыкание к чужому горю, привыкание к плохому прогнозу. В том смысле, чтобы я перестал жалеть больных. Потому что мне ставят в вину, что я слишком больных жалею.
– Кто ставит?
– Мои коллеги. На самом деле, это беда, что я так переживаю за больных.
– А врачи заражаются туберкулезом?
– Заражаются. Есть понятие профессионального заболевания. Но, в основном, это лежит в плоскости малых форм туберкулеза, которые доступны лечению.
– У вас есть свое собственное кладбище больных?
– Не хочу касаться этой темы. Табу. Для меня это очень тяжело. Это момент, не совместимый со священнослужением, лично для меня.
– А бывает состояние выгорания, когда хочется всё бросить?
– Конечно.
– Что помогает?
– Что помогает? А вот то, где мы сейчас находимся, храм помогает. Вера помогает не сгореть.
Текст и фото Тамары Амелиной