Кинг, Оруэлл, Достоевский
— Достоевский в этом году по тиражности обогнал Донцову. Один литератор мне сказал, что это из-за юбилея и что на самом деле Достоевский — писатель «злой, агрессивный, шовинистский». Возразите.
— Думаю, юбилей все-таки сыграл большую роль в том, что Достоевский сейчас так популярен. Здесь можно, конечно, еще спекулировать по поводу коронавируса: якобы мы стали обращаться к более глубоким основам, поискам Бога — и в этом нам помогает Достоевский. Помните, когда только-только началась пандемия, в интернете все цитировали отрывок о том, как Раскольникову снятся трихины — «существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей»? И вот Достоевского объявили пророком, который предсказал коронавирус.
Что касается шовинизма — а Дмитрий Быков так и вовсе назвал Достоевского «началом русского фашизма», — я бы поспорил, но здесь будет две стороны медали. Конечно, некоторые его высказывания небезапелляционны. Но тогда время было другое, и на это надо делать поправки. О еврейском вопросе Достоевский рассуждает в «Дневнике писателя». Он осторожно относится к экспансии, но говорит, что в правовом плане евреи должны быть равны со всеми. Так что резко негативно или резко позитивно оценивать здесь нельзя.
Достоевский не святой, но и не лютый фашист.
И еще очень важный момент. В «Пушкинской речи» Достоевский формулирует свой взгляд на миссию русского народа и развивает идею, что мы — народ всемирной отзывчивости. Коренное свойство русского человека — умение понять людей вокруг себя, принять, посочувствовать им, поплакать вместе с ними. Очень христианская мысль, перекликающаяся с тем, что для Бога нет ни эллина, ни иудея.
— Самые тиражные авторы в России сегодня — Кинг, Оруэлл и Достоевский. Как вы думаете, у них есть что-то общее или нам просто нервы пощекотать захотелось?
— Кинга тоже можно назвать «жестоким талантом», как назвал Достоевского Николай Михайловский. Его герои находятся в пограничных состояниях, когда им необходимо определять самих себя: «Что я есть такое перед лицом ужаса?» Это литература столкновения с неизвестным — тем, что нельзя описать на повседневном языке и что происходит с нашими внутренними побуждениями, которые могут трансформироваться и во внешние. И у Достоевского эти пограничные состояния описаны, например, встреча Ивана Карамазова с чертом. Кстати, у Достоевского есть несколько произведений почти что в жанре хоррор. Его ранняя повесть «Хозяйка» будет похлеще «Вия».
— А что сближает с Оруэллом?
— Их роднит антиутопия. Достоевский пишет, что человечество при социализме — муравейник, где все вынуждены жить рядом друг с другом. Он критикует современный ему социализм, который апеллирует к брюху, а не к каким-то высшим идеям.
Но есть еще очень яркая параллель, причем одна и та же мысль у Достоевского проходит со знаком «плюс», у Оруэлла — со знаком «минус». Я имею в виду идею «2×2=5». Оруэлла интересует вопрос о том, как внешняя власть способна контролировать наше представление об истинности, у него идею «2×2=5» навязывает государство. И когда люди в это верят, они отказываются от своей человечности, подчиняются внешнему авторитету.
У Достоевского в «Записках из подполья» прямо противоположное. Человека убеждает принять аксиому не государство, власть и даже не ученые, а сам разум. Но при этом его никто не заставит согласиться, если он сам этого не захочет. Рациональные аргументы его не убедят, это инструмент насильственного насаждения истины.
Интересно, как у Достоевского это перекликается с христианской идеей. Иван Карамазов говорит, что мать так же не может простить убийцу своего ребенка, как не могут пересечься параллельные прямые. Прощение — это вообще-то парадокс. Но мы знаем, что в неевклидовой системе параллельные прямые все-таки пересекаются, а в христианстве мать способна обнять убийцу своего ребенка. Наш собственный разум устанавливает нам границы, которые мы не можем пересечь, — в том числе и понимание, что все люди смертны.
«Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Ф.М. Достоевский
— По Достоевскому получается, что Христа, истину можно понять только через страдание и через падение.
— Да, это не значит, что если ты принял учение Христа, то автоматически простил убийцу. Страдания не избегнуть, и Достоевского часто за этот культ страдания критикуют, но страдание у него не самоценно само по себе. Оно позволяет человеку более основательно задуматься над теми категориями, в которых он живет, и в некотором смысле их пересобрать, переосмыслить.
Пока твои идеи витают в чистом эфире, это тебя не касается. Человек, как правило, задумывается, когда его, выражаясь образно, потянули за нос. Поэтому Достоевский через страдания апеллирует к идеальному. Иначе была бы кабинетная философия, которой нет никакого дела до реальной жизни.
Джокер и русская депрессия
— Самый популярный роман у Достоевского — «Преступление и наказание». Для многих еще со школы он про то, как «псих бабку замочил». Почему именно эта книга лидирует?
— Ольга Седакова говорит, что она в Достоевском не любит достоевщину — именно стереотип о том, что он мрачный, тяжелый писатель. Но постоянное присутствие «достоевщины» в новостях заставляет нас к нему обращаться, в том числе и к этой книге. Вспомним санкт-петербургского «Наполеона», который убил студентку. Казанского стрелка, объявившего себя богом, сравнивали с Раскольниковым. К тому же «Преступление и наказание» все проходят в школе. Стереотип о мрачности Достоевского складывается из-за того, что в этом романе практически «выхода нет». Даже когда Раскольников в конечном итоге приходит к раскаянию, это показано очень пунктирно.
Иллюстрация к роману «Преступление и наказание». Николай Каразин, 1893 г.
— Одна школьница мне сказала, что после этого романа Достоевский для нее — «русская депрессия».
— Но все равно даже здесь во мраке мелькает какой-то свет. «Преступление и наказание» — роман о противоречии между теоретическими установками и действительной жизнью. Раскольников выдумал себе теорию о великих людях, к которым причислил и себя, но жизнь ее опровергла, хотя все звучало очень логично. И чтение о воскресении Лазаря дает здесь совершенно новое измерение: нельзя говорить, что есть люди важные и неважные, потому что все могут воскреснуть.
— Мне кажется, что тяжесть здесь даже не в том, что света почти нет, а в том, как Достоевский доводит своих героев до пика, почти до сумасшествия. Катерина Ивановна, которая заставляет детей петь на улице после смерти Мармеладова. И тот же Раскольников…
— К нагнетанию можно подойти с двух сторон. Первая — экзистенциальная философия, согласно которой человек способен проявить свою личность только в предельном состоянии. Раскольникова довели до крайности бедность, семейная ситуация, непризнанность. Все это мотивирует его совершить поступок, который определит его как личность. Покуда мы существуем в комфортных условиях, мы существуем как бы по инерции, в соответствии с тем потоком, которым нас обволакивает среда.
Вторая сторона — так называемый «болевой эффект». Это эстетический метод, который состоит в изображении максимальных страданий в крайностях, чтобы читатель начал ощущать эти страдания как свои. Достоевский прорывает литературную форму, чтобы добраться до человека. Страдания детей или вообще физические страдания очень сильно откликаются в нашей телесности.
Но не из любви к садизму он это делает, это попытка преодолеть отчужденность через вот такой чисто материальный способ.
Можно провести аналогию с тем, как чувственно католики изображали страдания Христа в эпоху Возрождения, чтобы показать: Он страдал так же, как страдает обычный человек.
Но это предельное состояние не ведет к одному исходу, ты можешь закрыться, стать подпольной мышью — и начать грызть самого себя. И вдруг в этом уходе от других людей обнаруживается какой-то странный уют, который оберегает тебя от потрясений, ты пестуешь ненависть к людям, которая вдруг оборачивается добротой по отношению к себе: «Все меня обижают, я всех ненавижу». Так происходит с Джокером — он надевает маску, тем самым отделяя себя от внешнего мира, который его презирал. Абсолютно подпольная тема Достоевского!
«Мир спасется красотой Христовой»
— Дальше в списке самых тиражных — «Братья Карамазовы» и «Идиот». С чего начать, если не читал ничего?
— Я бы начал с «Братьев Карамазовых».
— Даже несмотря на то, что это последний роман Достоевского?
— «Идиот» может раздражать, если не знать проблематику исканий Достоевского. У меня жена, когда прочитала, сказала, что там нет ни одного симпатичного персонажа.
— Как так? А Мышкин?
— Так Мышкин там и есть катализатор всех бедствий. И Настасью Филипповну Рогожин убил, потому что заревновал к нему, из-за него Рогожин был сослан на каторгу, из-за него несчастной осталась Аглая, а сам Мышкин сошел с ума. Он несет в себе идею «положительно прекрасного человека», но в жизни она не срабатывает. Это высокий идеал, единственный раз явленный нам Христом, только Он может воплотить в себе совершенного человека.
Иллюстрации к роману «Идиот». Илья Глазунов
А мы, если будем пытаться Ему подражать, натолкнемся на несоответствие идеала и действительности. Мы должны понимать, что если станем на путь Христа, то далеко не обязательно принесем одно счастье и радость окружающим. Философ Лев Шестов говорил, что из всех ублюдочных персонажей Достоевского Мышкин — самый ублюдочный, потому что много обещал, но все обернулось полнейшим крахом. И сам Достоевский говорил, что этот роман ему не удался, но замысел его он любит.
— Может быть, это наш мир разрушает идеал? Мышкин не создан, чтобы жить среди этих людей.
— Этот образ человека, который до конца жизни нес светлую идею, говорит о том, что все равно возможность была. Если он потерпел поражение, может быть, не потерпит кто-то другой — взвалит на себя крест и понесет его дальше. Хотя бы слабое мгновение блеска вот этой красоты в мире может спасти человека, если он обратится к ней.
— Как это понять? Все знают, что «красота спасет мир», но что в эту фразу вкладывал сам Достоевский?
— Тезис «красота спасет мир» произносит не Мышкин, а Ипполит, это насмешка. Идеализм Мышкина — слепой, оторванный от жизни. Но я не до конца прав, потому что Достоевский от этой идеи не отказывается. Буквально недели две назад произошло открытие, которое может казаться локальным, но оно очень важно. У Достоевского была такая фраза: «Мир станет красотой Христовой». И выяснили, что ее неправильно расшифровали.
На самом деле было: «Мир спасется красотой Христовой».
Не красота спасет мир как какой-то внешний субъект, а мир спасется сам, приняв в себя красоту Христову. Спасает не красота, спасает осмысление этой красоты.
— А «Карамазовы»?
— Это итоговый роман, вы правильно сказали. Если искать ответы, то именно там. Мне безумно нравятся поучения старца Зосимы. Кажется, их вообще можно читать отдельно. Но вот смотрите, у нас опять несоответствие идеала и действительности. Когда Зосима умирает, его тело смердит, и это выбивает Алешу из колеи. По его представлению, у старца в принципе нет ничего материального — он всецело дух. И Алеше приходится осмыслять, что и святые люди могут быть всецело материальны, это как раз приводит его на новый виток религиозности, уже более реалистической — той, которая основана не на чуде, совершенно от мира оторванном, а на чуде, которое может произрасти из самого мира.
Зосима говорил, что мир уже прекрасен сам по себе даже в своем материальном состоянии, но человек об этом забыл. И если мы переживем некоторую метанойю, то увидим, что мир — уже рай здесь и сейчас. И как только мы сделаем философский вывих, то увидим, что и в смердении может быть какая-то глубокая правда, как в книге Иова, на которую ссылается Зосима. Тогда мы более реалистично будем относиться к своей религиозности и более реалистично поверим в воскресение Христа.
В «Братьях Карамазовых» много мрака и тоски, там фактически ничего светлого не происходит, но роман пропитан обетованием воскресенья, в нем гораздо больше осмыслено измерение пасхальной радости. Если считывать этот пласт — даже когда человек погружен в самую гниль, у него есть возможность для воскресения, — то, мне кажется, мы будем смотреть на Достоевского по-другому.
— Посоветуйте что-то прочитать для тех, кто не в теме и боится романов размером с кирпич, но очень хочет познакомиться с Достоевским?
— У Достоевского очень много небольших рассказов, в которых те же самые идеи даны в сжатом виде. Я бы порекомендовал «Дневник писателя» — это публицистика, хотя и полемически заостренная, поэтому кого-то может отпугнуть. Но там есть и несколько художественных рассказов. Например, «Мальчик у Христа на елке» и «Сон смешного человека», который Татьяна Касаткина — один из главных современных исследователей Достоевского — называет краткой историей мира вообще.
«Бобок» — очень подпольное сочинение, покажет оборотную сторону таланта Достоевского, которая высмеивает все, что человеку кажется свято. «Кроткая» — очень показательная вещь в плане того, как Достоевский видит женщину и отношения полов. Ну и, конечно, самое светлое произведение Достоевского — «Белые ночи». Если хочется пощекотать нервы, то прочитайте «Хозяйку» и «Вечного мужа».
Топ-5 актуальных этических максим Достоевского
«Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» («Записки из подполья»)
Эту фразу можно, скорее, назвать этической максимой навыворот, но здесь Достоевский задумывается о том, что последнее решение всегда остается за человеком. Покуда я сам не соглашусь с тем, что мне дает мир, пускай он провалится, а я буду чай пить. Невозможно заставить человека быть благодетелем, никакими логическими аргументами его не убедить, если он сам не захочет пойти навстречу преображению.
«Совесть без Бога есть ужас» (Записные книжки Достоевского)
«Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного», — говорит Достоевский. Когда идеи красоты, добра, справедливости оторваны от Бога — причем не абстрактного абсолюта, а личного Бога, который своим примером показал возможность всех этих идей в реальности, — мы увидим резкое несоответствие идей, которые диктует наша совесть, реальному миру. И тогда мы рискуем начать их насильно навязывать, потому что не верим, что человек самостоятельно когда-нибудь сможет до них дойти.
«Всякий пред всеми за всех и за все виноват» («Братья Карамазовы»)
Это слова старца Зосимы. Достоевский противопоставляет речь Зосимы и речь адвоката Фетюковича, который защищает Митю Карамазова. Логика такая: Митя совершил убийство, потому что мы все недоглядели — отец не воспитал, общество не показало идеал, институт семьи развалился. А Митя как отдельный человек не виноват.
Посмотрите на акцент: никто не виноват, виноваты все, вина расплывается. Это называется теория среды, когда человек редуцируется до своего окружения и себя оправдывает: не мы такие, жизнь такая. Раскольников убил не потому, что он негодяй, а потому, что жил в конуре. И здесь отрицается возможность личной свободы. Зосима ставит другие акценты: «Всякий пред всеми за всех и за все виноват». Вся мировая вина сосредотачивается в одном конкретном человеке. Я должен не часть вины перенять, я должен всю вину людей на себя водрузить, как Христос.
«Жизнь любить больше, чем смысл» («Братья Карамазовы», «Сон смешного человека»)
Так отвечает Алеша Карамазов на рассуждения Ивана о страданиях детей. Мы пытаемся найти смысл, но ничего не получается, и от этого рождается ненависть. А если мы полюбим жизнь чувственно, эмоционально, то и наши интеллектуальные конструкции под это подстроятся.
«Смирись, гордый человек» («Пушкинская речь»)
Прежде всего нужно перестать оправдывать самого себя через апелляцию к биологии, обществу, которое вынудило нас поступать несообразно, к науке и другим внешним факторам и победить свою внутреннюю слабость, чтобы открыть источник преображения.
Иллюстрация — исповедь Ставрогина. Ставрогин приходит к отцу Тихону и говорит, что хочет зачитать свои грехи перед народом. Но отец Тихон угадывает в его намерении тайную гордыню: это была бы исповедь без покаяния. Ставрогин хочет признаться в своих грехах, но испытывает презрение к людям.
Фото: из личного архива Никиты Сюндюкова