На радио «Радонеж» – разговор о первом свободно избранным Патриархе после пленения Церкви безбожной властью, о Его Святейшестве Патриархе Алексии… Своими воспоминаниями и размышлениями с читательской аудиторией делился протоиерей Аркадий Шатов.
Сегодня весь православный люд скорбит и молится о упокоении души Святейшего Патриарха Алексия. Узнав о кончине нашего Патриарха, и в нашем больничном храме собрались на молитву. В том числе и ученики гимназии, существующей при храме. Дети после заупокойного богослужения не захотели идти на физкультуру, и нам пришлось отменить эти уроки. Плачущих девочек пытались утешить учителя: «Ну, что вы плачете, надо радоваться – душа Патриарха со Святыми». А они отвечали: «Ну, как же не плакать, мы же плачем, когда умирает отец, или мама, так и сейчас». Некоторые из них видели Святейшего Патриарха, поэтому, конечно, скорбь была неутешной. Как и у взрослых. Я даже боялся сказать по телефону, что скончался Святейший Патриарх, моей маме, человеку очень пожилому и чувствующему себя плохо. Мне позвонила моя дочь и спросила: «Что же делать, как ей сказать? Она же сейчас узнает по телевизору, или услышит по радио…» И она поехала к ней, чтобы быть рядом, когда это услышит моя мама. И, действительно, она плакала, долго не могла успокоиться. Сослался на то, что учителя говорили детям: что плакать не надо, ведь душа Святейшего Патриарха с Богом, и мы в это верим.
Думаю, так во многих храмах плакали, молились. И будут молиться и плакать, потому что Святейший был для нас не только исторической фигурой вселенского масштаба, причем оценку его роли в истории еще дадут ученые. Он был для всех нас близким, родным, живым таким человеком. И это, конечно, самое главное для нас.
Святейший обещал как-то освятить больничный храм на территории 1-й Градской больницы, возрожденный главным врачом, Олегом Всеволодовичем Рутковским. Уже и главврач умер. Но труды, болезни, немощи не позволили Патриарху совершить освящение, и он благословил нас перед праздником Рождества совершить водосвятный молебен и начинать служить Литургию. Я написал прошение Патриарху. Владыка Арсений сказал: «Будет наречение во епископа 5 декабря, может быть, Святейший Патриарх сможет заехать к вам, Он будет в Даниловом монастыре. Ты напиши, я Ему передам».
Я написал прошение, выражая надежду на то, что он приедет освятить храм. В храме были сделаны росписи. И до окончания этих работ мы не служили в этом храме. Написал Его Святейшеству и о том, что почивший Олег Всеволодович Рутковский, главный врач, очень хотел и очень ждал освящения храма Патриархом, и что хорошо было бы, если бы Святейший, приехав на освящение, помолился об упокоении храмоздателя присно поминаемого раба Божьего Олега.
И то ли владыка Арсений ошибся, потому что наречение во епископа должно было быть шестого декабря, а не пятого, то ли я что-то перепутал. Но я в прошении так и написал: пятого декабря мы просим Вас приехать к нам, и, если можно, чтобы была возглашена вечная память Олегу Всеволодовичу. И что же? Пятого декабря, вместо памяти Олегу Всеволодовичу, в этом храме совершили первое после росписи алтаря богослужение, ставшее панихидой и по почившему Первоиерарху нашей Церкви, и провозгласили вечную память как присно поминаемому рабу Божьему Олегу, так и Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II. Так что день этот день, 5 декабря, который должен был быть для нас радостным, оказался скорбным и печальным. Храм освятили не молитвы Святейшего Патриарха, а молитвы об упокоении Его души…
Это первый Патриарх после святителя Тихона, который был избран свободно и свободно управлял Церковью. Его голос был очень авторитетен. Он иногда не соглашался с гражданской властью, и у него было свое мнение по поводу всего того, что совершалось и совершается в нашей стране. Он лично знал всех верховных лиц в государстве, при нем сменились три или даже четыре президента. И, конечно, это был великий человек с глубоким складом ума. Каждая проблема, государственная или частного характера, им решалась очень быстро. Он очень легко во все вникал, ему не надо было ничего объяснять, он все понимал буквально с полуслова.
Что еще характерно? Он был по-другому воспитан. Если большинство из нас, включая и священников и архиереев, это все люди, выросшие в советском обществе, то Святейший воспитывался в буржуазной Эстонии. А там совсем же другие люди жили. Их не коснулся этот безбожный каток, прокатившийся по нашей стране и изуродовавший не только землю, разрушивший не только храмы, но и искалечивший души людей. И Он сохранил до конца своих дней совсем другое отношение к людям, другое представление о том, что хорошо, что плохо…
Вот только маленький рассказ Аллы Никитичны, секретаря Попечительского совета православной общины сестер милосердия Свято-Димитриевской:
С 1992 года Его святейшество был председателем нашего Попечительского совета. О мудрости, о воспитанности, интеллигентности, об образованности, обо все этом, конечно, очень много будут еще говорить люди. Я хотела бы сказать о другом, о личных впечатлениях. Давайте представим себе одну из общин в огромной России. А Святейший, будучи председателем Попечительского совета, приезжал сюда! Причем не в качестве свадебного генерала. Он входил во все детали нашей жизни, видел наших детей, наше училище сестер милосердия. Да и служб в нашем храме Святейший совершил немало. Обращаясь к нашим девочкам, он говорил: «… Девочки, ваши лица в сердце моем…» Он помнил наших малышек в детских домах, о том, как первый раз приехал к нам. У нас был тогда приют с пребыванием шесть месяцев всего. В первый свой приезд туда, когда настоятель предложил девочкам показать Его Святейшеству дом, девочки ухватились его за руки и повели по коридору. Смотреть в это время на Святейшего было невозможно. Такая гамма чувств! Уже в конце заседания Он сказал, что нам непременно надо хлопотать о новом детском доме, чтобы не полгода детки находились, а до восемнадцати лет их здесь воспитывать. Святейший мгновенно ухватывал суть документов, ему представляемых, мгновенно ухватывал суть письма, выделяя самое главное, и тут же принимал решение. Давал советы, совершенно неоценимые. Иной раз — самые неожиданные . Когда мы стали строить тот самый долгожданный детский дом, он был красив с красивой крышей. А Святейший, не будучи архитектором, тут же отметил, что крыша не по нашему климату. И оказался прав – красивая крыша стала протекать. Он видел, как мы по этому поводу переживаем, и не укорял, покрыв нас любовью: он отдал собственные деньги (ему очередная какая-то премия была каким-то фондом присуждена), чтобы была перекрыта крыша в этом детском доме. Он запоминал всех, узнавал… Вот многие, из тех, кто подходили после богослужений к нему под благословение, наверное, помнят взгляд Святейшего: ласковый, проницательный… Главное – очень ласковый.
Община наша потеряла конечно…Вся Россия потеряла не просто духовного руководителя, пастыря, замечательного молитвенника. Верую, что у нас в общине многое получалось по его молитвам святым. Много раз убеждались в том, что Святейший помолится и как-то все устраивается. А вспомните Россию 1991-го, 1993-го годов: Его роль – объединяющая, всех примиряющая… А еще мы, одна из общин нашей замечательной России, потеряли своего ОТЦА, молитвенник и заступника…
Да, мы тоже, конечно, очень его любили. Когда Его Святейшество заболел, дети и сестры по своей инициативе написали ему письма. И он ответил на них! Эти письма хранятся и сейчас у нас. Его чуткость, внимание ко всем людям удивительны. Кто бы ни заболел, он заботился, навещая их. То ли секретарь Патриархии, то ли отец Иосиф, наместник Соловецкого монастыря, то ли владыка Симеон…Очень беспокоился об отце Александре Киселеве, священнике, с которым он начинал служить еще в Эстонии. И часто просил сестер помогать кому-то, сам лично позвонив, не передавая через секретаря или кого-то другого, что, конечно, меня очень удивляло. При всей своей занятости, Патриарх находил время позвонить. Я думаю, я так бы никогда не сделал. Попросил бы, передал бы, сказал, вот Патриарх велит – и все. А он звонит сам, спрашивает. Помню, как-то я служил, мы освящали домовый храм при центре для детей в Алтуфьево. И вдруг во время службы позвонил Святейший Патриарх, это было время, когда я мог разговаривать. И Он меня спрашивает: «А Вы можете сейчас разговаривать? Мы можем сейчас поговорить…?» Меня всегда это очень удивляло…
А вот еще воспоминания о Патриархе Алексии:
– Мы потеряли Святейшего Патриарха, который был сдерживающим. Начало, которое он положил той любви и добру, оно нам открывается, даже в течение дня. У меня сохранилось последнее интервью Святейшего, где ему задается вопрос об истоках кризиса. Он сделал акцент на нашем всеобщем воцерковлении, отодвинув на задний план денежные вопросы. Рассказывал о том, как ему помогла дипломатия, когда Пюхтицкое подворье хотели закрыть и 36 храмов. Он пригласил зарубежное издание, понимая, что только после этого репортажа прекратятся все попытки закрыть храмы. Второй момент. В 2004-м году Святейший Патриарх отслужил молебен для нас, православных журналистов в Успенском соборе Кремля, где вчера он праздничную службу служил. Молебен был такой проникновенный. А на одном из заседаний, уже в храме Христа Спасителя, Его Святейшество просил и убеждал нас отстаивать чистоту Православия…
Я, конечно, могу рассказывать только какие-то мелкие детали, а оценить роль Святейшего мне сложно — я слишком маленький человек. Но вот о его роли, об отношении к нему архипастырей, священников скажу. Не то, что я сам знаю, а из рассказанного владыкой Арсением.
Владыка Арсений стал викарным епископом, когда Святейший был в Санкт-Петербурге. И вот, когда его возвели в сан епископа, его спросили журналисты: «Ну что же, владыка, Вы теперь, выходит, заместитель Святейшего?» Тогда, по-моему, Святейший уже был избран Патриархом, или был еще митрополитом… Владыка Арсений сказал: «Ну, как вы можете сказать заместитель. Ну, как луна может заместить солнце, — это же невозможно. Какой же я заместитель?!» Архиерей так сказал, облеченный высокой властью. И многие архиереи так к нему относились – с благоговением. Да, это был в буквальном смысле Святейший Патриарх. Я думаю, что все московские батюшки считают, что Патриарх их любил. И знают, что он их любил, у него любви хватало на всех, и не только на батюшек, а на очень многих людей.
Многие рассказывают, какое внимание Патриарх Алексий уделял каждому, особенно тем, кому было тяжело, кто нуждался в помощи. Вспоминают его какую-то необъяснимую любовь, взгляд, просто улыбку — это было что-то необъяснимое. После общения с ним, при всех негативных каких-то моментах в жизни, ты приобретал особое дыхание.
А еще я хотел сказать о воспитанности Патриарха. На одном епархиальном собрании он рассказал такой случай, которым хотел подчеркнуть, что недопустима любая грубость по отношению к людям в храме со стороны свещниц, тех, кто работает за ящиком… Так вот, в храме стоял покойник, в этот момент зашел нецерковный человек и спросил у свешницы: «А кто там лежит?» Та ему ответила: «А кто там может лежать?» Ну, казалось бы, что такого она сказала. Но для Патриарха это был пример вопиющей грубости, невежливости, того, что может оттолкнуть любого от церкви.
Всем нам, конечно, нужно просить Бога о помощи, время трудное. Будем молиться и мы о Святейшем Патриархе, и он по нашим молитвам тоже не забудет нас у Престола Божия. Мы надеемся и верим, что Он в Царстве Божием.
Святейший Патриарх жил в очень сложное время для Церкви, для нашей родины. И, конечно, благодаря Его талантам, Его молитве, Его подвигам мы сейчас имеем такую Церковь, какую сейчас имеем. Он часто очень говорил, что время разбрасывать камни и время камни собирать. Он собирал камни. Патриарх был миссионером, Его миссионерство было вот этой любовью, с которой Он обращался с каждым человеком. Он не разделял людей на высоких и низких, на президентов и уборщиц, никем он не пренебрегал, и все эту любовь, конечно, чувствовали. И в этой любви открывалась именно та любовь, которой нас любит Бог.
Воспоминания прихожа нки Николо-Перервинского м онастыря:
Мне хотелось сказать, что Святейший не раз бывал и в нашей обители. И когда она еще только возрождалась и был совершенно разрушен весь этот огромный комплекс, обнесенный колючей проволокой. Святейший освящал этот Никольский Храм, потом Иверский храм. Потом приезжал, когда водружался крест…
Святейший своим присутствием как бы все освящал. А во скольких людях он веру возродил. По телевидению информация прошла, что за период деятельности Патриарха было возрождено по всей России 120 тысяч храмов и монастырей. Сколько же человеческих судеб было спасено, потому что мы, уже зрелое поколение, обрели себя, стали понимать смысл своей жизни на Земле. Понимать, что только в храмах Божиих можно создать нормальную семью, воспитывать нормальных детей. Я думаю, что это великое, великое служение Патриарха, который миллионы душ человеческих возродил и спас.
Конечно, это так, потому что мы прожили время с Патриархом как-то хорошо и радостно. Его любовь, его пример вдохновляли очень многих людей. У него был удивительный дар сострадания и сочувствия. И когда что-то случалось, он всегда молился. Когда была трагедия в Беслане, теракт в Москве… Помню, мы со Святейшим Патриархом, когда был штурм театра, провели там ночь. И вновь он молился, как и в момент теракта в метро. Он был готов на сочувствие, сострадание ко всем людям. И посещал больницу нашу 1-ю градскую, был в реанимации, просил руководство открыть храм, который там был в больнице, ходатайствовал о нас. Я помню, как он привез из Германии нам 2000 долларов. Тогда это были очень большие деньги. Там собирали люди, и он решил отдать их на детский дом. И свою премию он нам передал на больницу, на детские приюты. И все, что мы предлагали ему нашей комиссией по церковно-социальному служению, он с радостью благословлял, все поддерживал, очень много внимания уделял служению милосердия в своих речах на епархиальных собраниях, потому что какое-то было у него милующее сердце…
Вспоминает священник Василий:
Мне лично Святейший Патриарх, который меня рукополагал в священнический сан, запомнился какой-то исключительной доброжелательностью, которой я, надо сказать, очень мало видел в своей жизни. И вот эта доброжелательность, она совершенно детская. Необычный такт, воспитанность. Эти добрые чувства, обращенные к сердцу человека, желание добра мы очень мало видим в своей жизни. Это очень редкое качество, которое, как мне кажется, присуще именно представителям русской эмиграции, тем, кто формировался в совершенно других условиях, чем мы. И, конечно, очень радует то, что именно Святейший Патриарх послужил объединению церквей. Мне хотелось бы, чтобы у людей не было такой безысходной печали, очень легко в нее впасть. Я поэтому вспомнил из жизни Святейшего такой эпизод. Когда Святейший Патриарх еще звался Алешеем, и они жили в Эстонии с родителями, то семейной традицией отца и матери – родителей Патриарха было совершение паломничеств в период летних отпусков. Особо любимым местом паломничества стал Валаамский монастырь. Он в то время находился в Финляндии. Вся семья Ридигеров где-то с 1937 года каждый год обязательно бывала на Валааме. И там будущий Патриарх видел старцев, подлинных делателей на монашеской ниве, которые были исполнены любви, дара молитвы, рассуждения. Надо сказать, что у этих поездок была еще особая причина. Родители хотели побеседовать со старцами, чтобы определить свое поведение с Алешей. Дело в том, что у него в сарайчике была своя комната, были пошиты облачения, и он там совершал церковные службы. И вот эта игра в службу, она очень как-то беспокоила благочестивых родителей, они не знали, как правильнее поступить. Но ответ Валаамских старцев был достаточно неожиданным, потому что они, познакомившись с Алешей и видя его серьезность, благословили не препятствовать его тяге к церковной службе, даже в такой вот детской форме. Вот я почему еще заговорил о Валааме… Однажды Алексея Ридигера поразила на Валааме такая вещь: он увидел похороны монашеские. Был поражен радостью тех, кто участвовал в этих похоронах. Ему было это необычно. И тогда архивариус обители отец Иувиан, человек исключительной начитанности, духовности, с которым юноша Алексей как-то особенно сблизился и переписывался несколько лет, объяснил ему это тогда так: «Ты знаешь, когда монах принимает постриг, вместе с ним все плачут о его грехах и о не исполненных крещальных обетах. А вот когда он уже достиг тихой обители, все радуются вместе с ним». И, мне кажется, Святейший достиг этой обители, он упокоился от земных трудов, он радуется с владыкой Лавром и с отцом Александром… И нам, конечно, здесь на земле нужно тоже как-то сорадоваться их встрече. И их встрече, прежде всего, с Богом.
Я думаю, что, эту скорбь, которая кажется безысходной от, простите за такие слова затертые, от невосполнимой утраты, должна сменить светлая печаль. Мы не можем радоваться, потому что нам без Патриарха будет очень трудно. Нам всем будет его очень не хватать, потому что он такое большое место занимал в нашей жизни. Его образ живой, он стоит перед газами. И поверить, что больше его никогда не увидишь, нельзя будет написать ему… Когда он болел, было трудно видеться со многими людьми, мы писали ему письма и получали резолюции. И через эти резолюции была видна его личность. Его улыбка, его доброта сквозила в этих словах. И, конечно же, этого нам будет очень не хватать. Как бы мы не понимали, что это был 80-летний старец, перенесший инсульт, несколько инфарктов, старец, у которого часто бывали сердечные приступы, так что приходилось вести Его в реанимацию, старец, который последние годы своей жизни всецело положил Церкви. В советское время не так много приходилось трудиться – нельзя было это делать, но скорбь была сильнее, чем во времена последнего периода Патриаршества из-за пленения Церкви, из-за гонений на Церковь. Церковь стала свободной, но появились другие трудности, другие скорби, масса работы, ни минуты свободной. Вот мы говорили про людей, которые приходили к Патриарху… Я помню, как-то был в Кремлевском дворце съездов, там был праздник, посвященный Дню детей, и наверху был прием. Поскольку я занимался детьми, я туда тоже был приглашен. Патриарх сидел с представителями власти верховной, мы сидели за другим столом. Все ели, что-то делали, о чем-то говорили, а к нему просто очередь стояла. И с каждым он беседовал, каждому что-то отвечал, каждого утешал, каждому отвечал на вопросы. И вот эти люди, которые к нему приходили, когда он еще был доступен, когда не был болен, этот поток был нескончаемым. И каждому он уделял частичку своего сердца. Конечно, это было для него тоже радостным, но было и трудно.
Когда он ездил по епархиям, он брал с собой кого-нибудь из клириков для того, чтобы они учились, наверное, работать, трудиться, учились такому подвигу. И вот однажды он взял меня в Екатеринбург. И я видел, как он находится все время среди людей. Он ездил в одной машине с губернатором. Вставали рано очень, а приезжали порой за полночь. Службы, освящения храмов, люди… Как-то он устало сказал: «Трудно. Столько людей, каждому нужно что-то говорить…». И он старался все время сказать что-то доброе людям, хорошее. И вот это постоянное напряжение от общения с людьми тоже было непросто для него. И, конечно же, вот это упокоение его, я думаю, даст ему отдохновение, которого он не имел в этой жизни. Он очень скорбел всегда о том, что много бумажной работы. Он приезжал к себе в Переделкино, привозя с собой кучу бумаг: домашнее задание, как Он говорил. И все эти бумаги нужно было прочитать внимательно, наложить резолюцию, от которой зависело очень много.
Он был Патриарх в полном смысле этого слова. И такого Патриарха, как у нас, нигде нет, и, наверное, не будет. Как он величественно совершал богослужения, удивительно проникновенно, молитвенно и в то же самое время по-патриаршьи, а не по-монашески. Как он умел все организовать. Как хорошо было на литургиях, когда он служил. Он читал тайные молитвы вслух, так, чтоб слышали священники, священникам не нужно было брать с собой служебников, чтобы следить за службой. И этот государственный муж, обремененный заботами различными, административными трудами, кипой бумаг, заботой о всех храмах, попечением об архиереях и многим другим, как умел от всего этого отрешиться и молиться Богу. Молитва эта была удивительна: с одной стороны величественна, с другой – проста, смиренна. Всегда было очень радостно ему сослужить, потому что, то благодатное чувство, которое он сам переживал, оно передавалось и тем, кто служил с ним вместе, кто с ним вместе был в алтаре. И, конечно же, с этим величием соединялось удивительное смирение Патриарха, удивительное смирение. Я помню… простите, такой случай расскажу, может не совсем он к месту будет… Помню, как он был у нас в гостях, я неловко очень бокал вина опрокинул на его белый клобук, так что залил ему и рясу, и клобук этот. И вы знаете, он просто как бы «не заметил» этого, а я испугался очень. Мне стало страшно, что я испортил клобук, и Патриарха расстроил этим. А ему надо было потом выйти, его люди еще ожидали. Но он как-то совершенно не обратил внимания. Это была, конечно, не просто воспитанность, а сочувствие, сострадание, понимание… Для него все величие, пышность, которая его окружала, была не так важна. Были важны добрые человеческие отношения с людьми. Бывал он, конечно, и грозен, бывал и недоволен чем-то, но это был справедливый гнев. Это было отвращение ко греху, ненависть ко греху, ненависть к разделениям, которые сеяли в Церкви некоторые люди. А человека это не затрагивало, отношение к человеку соединялось с любовью и нежной лаской, отеческой лаской по отношению ко грешникам.
Святейший Патриарх возглавил Церковь в тот период, когда мы вышли из безбожного плена. И он нашел в себе силы покаяться в том, что Церковь иногда неправильно делала в этот период. Потому что такое было время, когда нужно было какое-то соглашательство с властями. Я помню его заявление в газете, где он буквально как будто просил прощения за то, что не всегда можно было хранить чистоту веры, что нужно было уступать властям в чем-то – это было как покаяние, принесенное нашим Патриархом за всех. То есть то, в чем обвинял раньше Церковь, в сергианстве или еще в чем-то, в Патриархе совсем не было. И решения все принимал самостоятельно. И справедливо был всегда недоволен, если в это вмешивались другие люди. Он хранил это величие Патриаршества.
Прошу простить, что я так неумело говорил о Святейшем Патриархе. Думаю, что надо нам возгласить ему Вечную память. И хранить память о нем всем, кто знал его, видел его, слышал о нем в своих сердцах. Потому что скорбь для всей страны нашей, для верующих и даже для людей, далеких от Церкви, слишком велика.
Вечная ему память.