«А превышение скорости — это грех или не грех?»
Владыка Иларион очень много времени проводил за рулем. Епархия у нас огромная, от Канады и до Флориды — больше ста приходов.
Как-то едем в Джорданвилль, нас останавливает полицейский — видно, по корням итальянец. Он владыку спрашивает:
— Святой отец, скажите, а превышение скорости — это грех или не грех?
И дальше реакция владыки, за которую я лично его просто обожал: растерянный вид и абсолютно виновное состояние, потупленный взор.
— Да, конечно, это грех, — говорит он. — Конечно, это грех…
Но полицейский был на высоте. Видно, он хорошо ходил в свою воскресную католическую школу, потому что произнес евангельскую фразу:
— Ну так иди и больше не греши.
«Вы опять, владыка, пускаете неизвестно кого!»
Я мучительно пытался вспомнить нашу первую встречу — и не смог.
Разве ребенок помнит, как первый раз увидел мать? Нет, она просто часть его жизни. То же самое — отец. Ребенок живет с ощущением, что они всегда были. С владыкой Иларионом нечто подобное. Умом понимаю, что познакомились в 1990 году, но как это произошло — я абсолютно не помню.
Владыка был так деликатен и незаметен, что при встрече ты сразу попадал в поле покоя, обаяния и невероятной доброты.
В начале 90-х многие из СССР переезжали в Америку. Владыка был тогда викарным епископом Манхэттенским, жил в Синоде, и благодаря ему там мог остановиться абсолютно любой человек.
Кто приходит: «Владыка, можно? Мне негде остановиться…» — и он найдет какую-то келью, у себя даже кого-то разместит на полу. Его ругали за то, что он всех селит, но это не работало. Я уже не говорю о количестве денег, которые он просто раздавал направо и налево, причем никогда даже не надо было думать, чтобы эти деньги вернуть.
Как-то приехала семья: мужчина, женщина и маленький ребенок. И хотя семейных вообще в Синод не поселяли, владыке удалось их пристроить. Проходит день, два или три, наши синодальные обитатели, работники хлопочут с ребенком, пока взрослые в городе устраивают свои дела. Спрашивают про маму, про папу.
Владыка Иларион за работой в Синоде, 90-е гг. Фото: соцсети
— А это не папа, — говорит ребенок.
— А кто это?
— Это мамин дядя.
Наши синодальные старушки чуть ли не в обмороке — и к владыке шумною толпой: «Владыка! Они не венчаны! Они не муж и жена! Вы опять, владыка, пускаете неизвестно кого!»
В итоге, пока владыка не нашел для них жилье в городе, ночевать они остались в Синоде, но их разделили, чтобы хоть не находились в одной комнате.
Владыку часто порицали: «Вы слишком добрый!» Он помогал каждому. И местные, и бомжи его тоже все знали…
Доброта владыки — она была сверх человека. Это первое качество, которое, думаю, любой человек в нем подмечал.
«Я знаю, владыка, чем ей можно помочь… Мы бы не смогли»
Его другое качество — потрясающая, совершенно детская чистота. Иногда это приводило в совершенный шок и непонимание, как человек может так существовать.
Помню наши внутренние разговоры о том, что рядом с владыкой должен быть какой-нибудь твердый келейник, который будет его ограждать, и все время такого келейника пытались найти. Но ни оградить, ни переменить владыку было нельзя.
Его келейник рассказывал, как они с владыкой ехали по одному из районов Нью-Йорка с достаточно, скажем так, сомнительной репутацией: там торговали наркотиками, гуляли всякие дамочки соблазнительного поведения.
Машина останавливается на светофоре.
Фото: Wikimedia Commons
Краем глаза келейник видит, что к окошку с той стороны, где сидит владыка, наклоняется такая дамочка и ласково скребется, чтобы привлечь к себе внимание. Келейник, едва дождавшись, пока светофор переключится, скорей срывается с места и вдруг слышит от владыки:
— Паша, Паша, подожди! Там женщина, она что-то хотела. Ей надо помочь, может быть?
— Я знаю, владыка, чем ей можно помочь… Мы бы не смогли.
— Ну ты не прав. Может быть, ей все-таки можно было помочь…
Владыка даже предположить не мог, что где-то там существует другая сторона жизни. При этом нельзя сказать, что он был блаженным, который ничего не понимает. Нет, он прекрасно ориентировался в этом мире.
«Что же я грешный такой, монах нерадивый?»
Первый раз владыка приехал в Россию в конце мая 1990 года, я его сопровождал. Мы полтора месяца ездили по главным святыням. Владыка путешествовал инкогнито, скрывал панагию. Еще не было связи между Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом, в стране послеживал КГБ — не так все просто.
Когда пошли в Кремль, владыка умудрился встретиться с Ельциным — просто столкнулся на дороге нос к носу под Кутафьей башней.
В то время увидеть на улице священнослужителя в облачении можно было довольно редко. Ельцин сразу остановился, заговорил.
Среди прочего мы оказались в Почаевской лавре и должны были пролезть в пещерку преподобного Иова Почаевского. Там щель очень узенькая, а владыка в ту пору был довольно крупный, крепкий. Он стал туда пробираться и застрял!
Пока пробирался, со скорбями повторял: «Вот, меня преподобный Иов не пускает к себе по моим грехам. Что же я грешный такой, монах нерадивый?»
Кое-как протиснулся, но тут случилась еще одна беда. Панагия у владыки была внутри, под рясой — и, когда владыка выбирался назад, она оторвалась. Здесь его сокрушению не было предела, но скорбел он не по поводу панагии. Абсолютно-абсолютно серьезно владыка говорил: «С меня преподобный Иов архиерейскую панагию сорвал, потому что я недостойный человек, не могу быть епископом…»
Фото: Wikimedia Commons
Переубедить его было очень сложно. Но, по счастью, на другой день были другие, приятные знамения, которые можно истолковать по-другому. Например, встреча с будущим митрополитом Онуфрием, Предстоятелем Украинской Церкви.
«Ну да, понятно. А вы кто?»
Владыка Онуфрий тогда еще был наместником Почаевской лавры. И ему донесли, что в монастыре появилась какая-то странная группа священных лиц. Владыка Онуфрий сразу послал узнать: кто, что, откуда. Нас пригласили к нему в покои. Поднимаемся наверх, Онуфрий принимается расспрашивать.
А владыка Иларион врать не умеет совершенно. Когда ему задавали какие-то неудобные вопросы, он начинал ужасно стесняться.
Предположить в епископе Манхэттенском такую степень ученического смущения вообще невозможно. Он был именно как громадный ребенок.
Мы взяли с собой в эту поездку грека Нектария, в нашем Синоде он работал поваром: бывший моряк, очень колоритный, невероятно словоохотливый. Нектарий говорил понемногу на всех языках, довольно долго прожил на Афоне — и был потрясающей ширмой для владыки.
Где бы мы ни появлялись, на вопросы «А кто вы? Откуда?» отвечали: «А вот отец Нектарий, это монах с Афона» — и все набрасывались на него, а мы с владыкой были вроде как сопровождающие.
— Вот, это Нектарий, монах с Афона, — начали мы и в этот раз.
— Ну да, понятно. А вы кто? — обращается Онуфрий к владыке.
Тут владыка Иларион зарделся и еле слышно произнес:
— Из Зарубежной Церкви.
— Ага. А в каком достоинстве?
Но тут владыка покраснел еще больше, опустил голову и говорит:
— В архиерейском…
— А-а-а, владыка Иларион! Благословите! — сказал будущий митрополит Онуфрий.
Всего в Зарубежной Церкви было 16 архиереев. Конечно, по фотографиям в России знали их всех.
Я сказал: «Видите, владыка? Как священника в рогожке видать, так же и архиерея — за версту».
Чемодан почты
Владыка был поразительно работоспособным.
Когда только поступил в Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвилле, он ни слова не знал по-русски! Владыка ведь родился в Канаде в семье эмигрантов с Волыни. Дома говорили на какой-то смеси украинского языка, в Канаде он учил английский и французский. Но русский потом выучил настолько, что если в устной речи еще можно было заподозрить, что он не родился в России, то писал он абсолютно грамотно. И до последнего времени владыка все послания, письма писал сам.
Как-то на Рождественских каникулах в семинарии я приезжал в Синод, и владыка пригласил на пару дней на дачу меня и еще нескольких семинаристов. Дача принадлежала одному из многочисленных духовных чад владыки, и он сам там был гостем. Но таково свойство его личности, что один воспользоваться привилегией он не мог, поэтому приглашал всегда с собой кого-то, кто никогда не имел таких возможностей. В данном случае это были мы — несколько нищих семинаристов.
Мы приехали на эту дачу. Смотрю — владыка вытаскивает из машины гигантский совершенно чемодан. Мы бросились ему помогать. Я думал, он какие-то вещи с собой взял. Нет, оказалось, это просто письма! Владыка же вел еще канцелярию и всю эту переписку, которая скопилась, забрал на время праздников к себе, внимательно прочел каждое письмо, каждому написал ответ. А это, уверяю вас, был реальный чемодан почты.
Владыка ничего никогда не забывал.
Когда я только приехал в семинарию, мне сразу трудно было найти келью. Поскольку владыка состоял в братстве монастыря, келья за ним всегда сохранялась, и владыка меня благословил остановиться у него.
Я там прожил месяц-полтора, пользовался его библиотекой (думаю, в русском зарубежье такой библиотеки не было почти ни у кого), меня особо интересовало каноническое право.
Прошло 16 лет, владыка стал митрополитом. И вдруг мне звонит секретарь епархии: «Отец Георгий, владыка митрополит хотел, чтобы вы вошли в духовный суд нашей епархии. Более того, он предлагает вам его возглавить».
Владыка 16 лет помнил, что я когда-то интересовался каноническим правом в семинарии!
Мы с ним никогда на эту тему не говорили. Я у него когда-то попросил разрешения воспользоваться библиотекой…
Это очень важный знак — абсолютное внимание к каждому человеку и памятование, что этого человека интересует. Я уже не говорю о том, что если он входил в твою жизнь, то входил навсегда.
«Испачкать» великую русскую балерину
Весной 1991 года владыка Иларион, по обыкновению, соборовал насельников Толстовской фермы. Уже не могу вспомнить почему, но он взял меня с собой. Среди прочих там была Ольга Александровна Спесивцева — великая русская балерина, звезда Дягилевских сезонов в Париже, по мнению многих, лучшая Жизель XX века. По признанию Вацлава Нижинского и Сержа Лифаря, их лучшая партнерша.
Она покорила всю Европу, исполнив главные партии практически во всем классическом репертуаре. В Америке Ольга оказалась в 1939 году. Здесь начался самый трагичный период ее жизни.
Никогда мы уже не узнаем, была ли это болезнь или просто нервный срыв, но в 1943 году Ольга попала в сумасшедший дом, куда ее отвезли прямо из отеля. Она провела там 20 лет. Остаток жизни — а это еще 28 лет — она жила на Толстовской ферме.
Фото: Wikimedia Commons
И в 96 лет Ольга оставалась изящной, очень трогательной и по-детски беззащитной. Она настолько не вписывалась в окружавший ее быт старческого дома, что только от одного этого защемило сердце.
Очень сосредоточенно, широко раскрыв глаза, она слушала молитвы, иногда чуть шевеля губами, повторяя что-то. Но когда пришло время помазать ее освященным елеем, вдруг достаточно решительно воспротивилась…
Надо знать владыку Илариона, видеть его глаза и улыбку… В общем, через несколько минут Ольга еще с опаской, но все же позволила завершить таинство.
Владыка, улыбаясь, потом пояснил: «Это не впервые. Просто она невероятная чистюля и, когда я собираюсь ее помазать маслом, поначалу воспринимает это так, что ее хотят испачкать».
Через полгода Ольги Александровны не стало. А еще через два года я женился на балерине Американского балетного театра. Потом она оставила профессию и стала матерью моих детей.
«Владыка просто сидит в кресле и спит»
С моей супругой познакомил меня тоже владыка. Все вышло случайно, но ничего случайного, уверен, не бывает.
В семинарии были каникулы, владыка пригласил меня в один дом, который устраивал прием по случаю Дня благодарения. Почему именно туда? У владыки не было никаких сговоренностей, я не собирался жениться — хотел монашествовать. Но в этот же дом была приглашена и моя будущая матушка.
Владыка нас венчал, стал крестным нашего первенца Ивана. Мы жили тогда в Джорданвилле рядом с монастырем, и обыкновенно владыка, когда приезжал в монастырь (раза три-четыре в год, а то и чаще), всегда заезжал к нам проведать крестника. Матушка к его приезду хлопотала, что-то готовила, я ей помогал на кухне.
Владыка Иларион с крестником, 1996 г.
Как-то в один из таких дней, когда ждали владыку в гости, выглядываем из кухни в гостиную и видим: владыка просто сидит в кресле и спит — настолько он устал. В этот момент мы поняли, что не нужно докучать нашим пастырям и пытаться вести с ними высокодуховные беседы — им тоже нужен отдых.
Когда читаю Евангелие, я понимаю, что Христос практически всегда был окружен толпой. И это одна из скорбей жизни человека, который находится в положении апостольском, скажем так. И вокруг владыки всегда были люди, он почти не оставался один — не потому, что он этого не хотел. Он просто не мог этого сделать.
«Тихо жил, тихо умер»
Владыка умер очень рано… Ему всего было 74 года — по американским меркам, молодой человек. Его сердце вмещало так много, что оно в конце концов не выдержало.
В эти годы мы общались реже. Последний раз он был у меня на храмовом празднике, 21 ноября. И это был последний раз, когда мы виделись вживую. Было заметно, что владыке тяжеловато, и мы особо его не дергали. Со слов других знаю, что он эти полгода недомогал, его пытались оградить от общения.
В четверг, за четыре дня до смерти, владыка участвовал в заседании Синода онлайн, с больничной койки. Звучал очень оптимистично, ясно, здраво — как всегда. Собирался вернуться к нормальной работе на следующей неделе.
В пятницу он говорил со своим лечащим врачом — это обычный семейный врач, кстати, жена моего дьякона. И владыка, как она сказала, тоже был очень бодр, пообещал ей выписаться в начале недели из больницы и к пятнице прийти с контрольным визитом.
В воскресенье он позвонил бывшему келейнику сообщить, что завтра приезжает домой. И он действительно приехал, но в Дом — с большой буквы.
Врач, которая познакомилась с владыкой в больнице, рыдала как никогда в жизни. Владыка умел ограждать человека от скорбей и был бесконечно внимателен к любому, кого встречал.
Что поразительно — он никогда не жаловался. Хотя теперь понимаешь, насколько ему было плохо физически. О том, что за ним надо ухаживать, мы узнали только по иронии судьбы. На понедельник келейник владыки, отец Пантелеимон, записался на курсы по оказанию помощи тяжело болящему. Владыка как будто не допустил, чтобы за ним кто-то ухаживал — такой знак любви и деликатности. Тихо жил, тихо умер, чтобы никому не доставить неудобства.
Мне одно только жалко. Передать словами, каким был владыка, в принципе невозможно. Я пытаюсь, но вижу, что все получается как-то не то. Энергия любви и добра, которую он излучал, — она выше того, что можно отразить словами, ее можно только ощущать. Думаю, каждый, кто его знал, это подтвердит.
Встречаясь с владыкой, ты встречался с чем-то таким, что в этом мире уже почти перестало или перестает существовать — оно из мира совсем другого. И это для тебя свидетельство бытия Божия. Владыка сам являл собой свидетельство, что Христос жив и Бог есть.