В любом случае чтобы библиотека могла выполнять свою прямую функцию, у нее должны быть фонды. Для того чтобы у нее были фонды, должны быть деньги. Для того чтобы были деньги, должна быть политическая воля. Причем во втором десятилетии XXI века средства нам нужные не только на укомплектование фондов, но и на культурологическую, культуртрегерскую, просветительскую деятельность.
Екатерина Гениева — российский филолог и общественный деятель, эксперт ЮНЕСКО. Почти двадцать лет руководит Всероссийской государственной библиотекой иностранной литературы им. М.И. Рудомино. Вице-президент Российской библиотечной ассоциации, первый вице-президент Международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений. С 1995 года один из руководителей культурных программ института «Открытое общество» (Фонд Сороса) в России. Член редколлегий журналов «Иностранная литература» и «Знамя». Специалист по английской прозе XIX–XX веков, активный популяризатор творчества Джеймса Джойса в России, инициатор главных переводов произведений Джойса на русский язык, появившихся в 1980–1990-е годы.
— Хочу начать с того, что для меня пока остается загадкой. Как вам удалось поставить памятник Иоанну Павлу II во дворе библиотеки?
— Мне помогло простое правило «не спрашивай — не услышишь нет». Представляете, если бы я начала выяснять, могу ли я поставить памятник Раулю Валленбергу, шведскому дипломату, спасшему жизнь тысячам венгерских евреев? Кто взял бы на себя ответственность разрешить? Никто.
А сам дворик возник во времена Лужкова — мэр не знал, куда девать подаренный бюст Гейне, передал библиотеке. Это потом посольства стали соревноваться друг с другом, и получилась галерея под открытым небом. Бюст Гейне нужно было на что-то водрузить, требовался постамент, и мы придумали заказать его на Ваганьковском кладбище. А наши читатели, те, что тогда в малиновых пиджаках были, не поверите, спрашивали меня: нельзя ли купить здесь семейное место? Я им отвечала, мол, это не кладбище, это библиотека. Они писали снова: «Дорогая Екатерина Юрьевна, вы скажите сколько». На Пасху наши сердобольные читатели в те годы приносили яйца, цветы, куличи. Замечательная история была с малюткой Диккенсом, которого Великобритания подарила на пятидесятилетие русской службы BBC. Наши партнеры прислали нам бюстик из гипса. Я им втолковывала: «Понимаете, у нас страна северная, бывают холода». Но им, как говорится, виднее было. Как-то в субботу в мой кабинет влетел наш милиционер с криком: «Беда, Диккенс треснул!»
— Кому же будут ставить памятники наши с вами внуки? Нет больше ни Кароля Войтылы, ни Дмитрия Лихачева, ни Андрея Сахарова. Мельчает порода человеческая.
— Именно поэтому мы и должны рассказать, кем были те, кому эти памятники поставлены. У нашей библиотеки есть замечательный проект «Большое чтение» — мы работаем в 27 регионах. Наверное, вкус к такой работе и такому масштабу мне привила работа в Фонде Сороса. И до сих пор у нас с Джорджем сохранились добрые отношения, он иногда звонит, мы видимся. Но приезжать в Россию он не хочет, говорит: «Вот освободят Ходорковского, тогда приеду».
У нас с ним есть общий недостаток — мы оба очень легковерные люди. Когда я начала работать в качестве председателя правления в Фонде Сороса, у меня была к Джорджу только одна просьба: чтобы он, встречая человека в лифте, не сразу предлагал ему работу в фонде. Вообще Соросу не нужно было из России уходить.
— Это была политическая история или он просто обиделся?
— Считается, что политическая, но это не совсем так. Ведь эта история касается Ходорковского. Было как: два умника, Джордж Сорос и Михаил Ходорковский, решили, что один фонд, западный, уйдет, а другой, российский, придет. Отсюда «Открытое общество», «Открытая Россия». И сколько я ни говорила: «Рано, это кончится драмой», — им было виднее, и советчиков хватало. Вовсе не хочу сказать, что была этакой Кассандрой, но я ею оказалась, к сожалению.
На мой взгляд, Джордж Сорос своим уходом сделал подарок тем силам, которые не хотели видеть его в России. Никто его юридически и политически отсюда не выталкивал. Это ведь был российский фонд с сумасшедшим американским финансированием — эти суммы невозможно было истратить, если тратить их честно, а не пилить. Многие программы Фонда Сороса подхватило правительство: это и программа создания наукоградов, и программа развития малых городов России, и программа софинансирования культуры. Созданные фондом образовательные интернет-центры не только тянули через всю страну оптоволокно, но и готовили специалистов — в Поволжье, в Сибири. Была Сибирь соросовская, потом Сибирь Ходорковского, теперь Сибирь Прохорова.
— Что вы такое знаете о Михаиле Прохорове, чего не знают другие?
— Знаю, что Прохоров сделал реального, разумного, последовательного в России, поддерживая культуру, образование, гражданское общество. Когда в Красноярске я только начала знакомиться с его деятельностью, я уже тогда поняла, сколь это замечательно. Вспомнился тот же Сорос, только на сей раз отечественный. Меня привлекает искренность его позиции — я не ощущаю в ней никакой фальши, понимаю его желание попробовать свои силы на такой территории, как Россия. Привлекает его политический и человеческий задор. Попадаю под обаяние его харизмы и таланта. Кроме того, Михаил Прохоров один из самых богатых людей страны, ему обогащаться не надо, он хочет не приобретать, а делать историю.
— Давайте вернемся к делам библиотеки. Кто сейчас к вам ходит?
— С нами происходит то же, что и со всеми библиотеками. Чем больше здесь техники, тем меньше физического читателя. Это очень серьезный вопрос — что вообще происходит с библиотеками и какова судьба книги? Что мы будем в ближайшее время делать с нашими пятью миллионами единиц хранения на 144 иностранных языках?
—Мне даже страшно его задавать.
—Людям пока по-прежнему нужна живая книга, но я прекрасно понимаю, что электронная ее постепенно вытеснит. Что тогда будет происходить с этими замечательными помещениями?
—Видимо, они могут и должны стать центрами культуры.
—Мы уже таковым стали. Я же не библиотекарь по образованию и стала директором библиотеки в те злые годы, когда финансировать нас государство практически перестало, а о валютном финансировании, без которого мы жить не можем, вопрос просто не стоял. Если бы я была советским чиновником, то многие вещи просто не сделала бы, мне бы в голову это не пришло. Одной из первых моих культурно-библиотечных акций было приглашение в 1990 году издательства YMСA-Press Никиты Струве. Мой муж услышал наш разговор по телефону с Никитой Алексеевичем (тот был в Париже, разумеется) и сказал: «Если ты ищешь способ сесть в тюрьму, то я знаю более простые способы».
Наверное, Никита Струве так же реагировал: какая-то сумасшедшая тетка звонит в Париж и предлагает устроить в Москве выставку с продажей книг, за которые еще недавно по десять лет давали. Но время было другое, я, конечно, не Жанна дАрк. Это было потрясающе, когда мы начали продавать эти книги возле библиотеки за рубли.
—Помню, я тоже там давилась.
— После этого я получила предложение посольства Франции открыть в библиотеке культурный центр. Про себя подумала, что вряд ли могу это сделать, я же не карьерный дипломат. Поэтому отправилась к своему министру — при некотором упрямстве, данном мне от природы, я законопослушный человек. Пришла к Николаю Губенко, рассказала, а он мне: «Господи, как я устал от ваших капризов. Какие центры?» Центр все-таки был открыт, но МИД в течение пяти лет не давал ему аккредитацию. А потом как с памятниками — посольства одно за другим стали открывать подобные центры. Идея единого культурного европейского пространства для Библиотеки иностранной литературы естественна.
Вообще любая библиотека — это место, объединяющее и людей, и культуры. В наше время эта функция библиотеки — не новая, но по-новому прописанная — должна быть заново осмыслена. В современном обществе не хватает человеческого общения, утрачивается даже способность различить черты лица. Библиотеки могли бы помочь вернуть ее.
— То есть библиотека может компенсировать то, что полностью ликвидируется при удаленном доступе, — социальные коммуникации?
— Да, разумеется. Вот смотрите: у нас огромное хранилище — пять миллионов единиц экземпляров. И полупустые залы. Грустно, потому что мы явно подходим к концу традиционной библиотечной эры. Но если завтра у нас будет семинар или выставка, посвященная, скажем, иранской миниатюре, то нам некуда будет посадить людей в зале восточной литературы, столько народу придет. В библиотеке множество культурных действ проходит, одно из них для меня полная загадка. Двадцать три года подряд мы проводим здесь вечера памяти отца Александра Меня. Казалось бы, за это время люди, которых он интересует, могли наговориться. Нет, от двухсот до пятисот человек собирается каждый год. Это ведь что-то означает. Понятно, что это потребность общения. Когда я придумала наши литературные вечера в Овальном зале (в нем нет ничего овального, это шутка, но в документах Министерства культуры наш зал называется Овальным), мне казалось, что это вещь нелепая. Кто придет в Москве в библиотеку в семь часов вечера? Но оказалось, что эти вечера востребованы. На вечерах всегда много молодежи: переводчики, поэты, музыканты. Наши гостиные переполнены и на литературных встречах, и на музыкальных вечерах.
— Получается, вы уже научились отвечать на вызовы современности?
— Одним словом на этот вопрос не ответишь. Учимся. На что сегодня сотрудники библиотеки тратят большую часть времени? На бесконечные отчеты о книговыдаче, которая, как вы понимаете, неуклонно падает. Я долго убеждала соответствующие инстанции, что лучше говорить, например, о количестве посещений библиотеки. А еще лучше думать о национальной безопасности через библиотеки и их роль в культуре.
В любом случае чтобы библиотека могла выполнять свою прямую функцию, у нее должны быть фонды. Для того чтобы у нее были фонды, должны быть деньги. Для того чтобы были деньги, должна быть политическая воля. Причем во втором десятилетии XXI века средства нам нужные не только на укомплектование фондов, но и на культурологическую, культуртрегерскую, просветительскую деятельность.
— Что для этого нужно?
— Изменить представление о том, что такое библиотека.
— Кто должен изменить?
— Тот, кто пишет законы, кто выделяет средства на финансирование, — Дума, Министерство культуры. Это не значит, что каждый глава библиотеки не должен об этом думать. Я думаю об этом с утра до вечера. Кому нужны все эти пять миллионов единиц хранения, среди которых есть замечательные образцы человеческой мысли? Книга, как писал Борхес, мертва до той поры, пока к ней не прикоснутся теплые человеческие пальцы.
— Сокращение объема книговыдачи влечет за собой сокращение финансирования?
— Пока этого не происходит, но мы же все время хотим войти в рынок.
— Разве библиотеки могут войти в рынок?
— Конечно, нет, они могут быть только на дотации у государства. Наверняка существуют какие-то сферы деятельности, которые могут приносить библиотеке дополнительные средства. Библиотеки должны оставаться бесплатными, доступными, хотя на Западе есть и другой опыт. Как можно просчитать стоимость услуг культуры? Это ведь вложения с отсроченной отдачей.
— Что же случится, когда поколение подготовленных Фондом Сороса поволжских специалистов постареет и уйдет на пенсию? На этом все закончится?
— Не стала бы оценивать все так пессимистически. В библиотеках работает много молодых людей, в том числе мужчин. У меня завотделом получает 40–50 тыс. руб., в некоторых московских библиотеках — еще больше. Это хорошие деньги. Хотя мы, конечно, не показатель. При всем своем маразме 83-й федеральный закон (принят в мае 2010 года в связи с совершенствованием правового положения государственных учреждений. — «МН») дал свободу действий разумным руководителям в регионах. Неизвестно, конечно, как они этой свободой воспользуются. Впрочем, и сама библиотека дает очень много возможностей для творчества.
— В библиотеке нового типа должна измениться и роль библиотекаря, вряд ли здесь будет уместен угрюмый человек, который копошится в каталожных карточках. Но неужели вы всерьез думаете, что работа в библиотеке может стать не менее престижной, чем собственный бизнес?
— Библиотека иностранной литературы, в которой мы с вами находимся, в годы борьбы с космополитизмом была прибежищем для многих выдающихся ученых, деятелей нашей культуры. Когда я сюда пришла, здесь как раз создалась своя ноосфера. Здесь работали Лев Копелев, Елеазар Мелетинский, Корней Чуковский. Они здесь были как бы никто, вот как во Франции наша эмиграция. Денег больших не было. Но Маргарита Ивановна Рудомино, создавшая нашу библиотеку и возглавлявшая ее в самые гнусные советские годы, сохранила им жизнь. Это ноосферическое начало оказалось сильнее, чем режим полковников, которые пришли с Людмилой Косыгиной (дочь председателя Совета министров СССР, директор Библиотеки иностранной литературы в 1970–1980-е годы. — «МН»). Для меня библиотека тоже отчасти была прибежищем, когда я пришла сюда работать: полурусская-полуеврейка, не член партии, да еще с этой диссертацией по Джойсу.
Сейчас, думаю, библиотека может быть не только прибежищем для тех, кто не нашел своего места в жизни, не пошел в бизнес. Это и место самореализации. У меня очень много сотрудников, которые легко могли бы работать в банках, например.
Сегодня я скорее возьму на работу выпускника не библиотечного факультета, а выпускника МГУ со специальностью и знанием языков. Но ему нужно платить достойные деньги. На мой взгляд, чтобы что-то изменить, нужна прежде всего политическая воля.
— Неужели у вас нет ощущения, что нынешние носители политической воли, не только у нас в стране, но и во всем мире, принадлежат к человеческому типу, который потерян для царства библиотек? Они вряд ли читали Борхеса и уж точно не задумывались о магии книги. Миром сейчас правит внекультурное поколение некрупных личностей.
—Увы, вынуждена с этим согласиться. Однако Библиотеку конгресса США, например, возглавляет человек ярчайшего темперамента доктор Джеймс Биллингтон, которого знает весь мир. Ему далеко за восемьдесят, но когда он появляется в конгрессе и объясняет, что культурные отношения между Россией и Америкой должны строиться на таких-то программах и требуют такого-то финансирования, его слушают. Хотя тех, кто в состоянии понять и услышать, становится все меньше.
У нас, к сожалению, даже не все мои коллеги согласны с тезисом, что библиотека должна быть мощным культурным центром. У меня есть для них два любимых примера-аргумента. Один — знаменитые бани Каракаллы, прообраз современной библиотеки. Туда приходили фактически познакомиться с аудиокнигой. Только представляли ее поэты, арфисты, а посетители в это время возлежали, омывали свои тела, пили вино — в общем, получали удовольствие. То есть делали все, что потом стало табу в библиотеках. Другой пример — библиотека, созданная по указу Петра I и существующая до сих пор. Чтобы читатель туда пришел, он приказал чарку водки наливать. Вот и нам надо сделать, чтобы наш зал периодики или наши интернет-центры были заполнены молодыми людьми.
— «Иностранка» все же особенная библиотека. Я не понимаю, как живут районные московские библиотеки. Совершенно пустые, на первых этажах зданий, с каталожными ящичками. Берут с радостью все от кого угодно.
— Скоро они могут закончить свое существование, если не видоизменятся.
Вообще в библиотеки должны прийти люди, у которых есть какие-то идеи. Образованные и свободные люди.
— Вы так говорите, как будто в самом деле верите, что эти люди откуда-то возьмутся. Откуда такой оптимизм?
— Я, конечно, произведение отца Александра Меня, я его знала с четырех своих лет. Это был удивительный человек — когда он входил в помещение, все оно заполнялось счастьем. Описать это довольно трудно. Мой оптимизм связан еще и с тем, что я люблю Россию. У меня были десятки возможностей работать и жить в другом месте, но мне никогда этого не хотелось. Мне очень интересно жить здесь.