Екатерина Гениева: О культуре, вере и великих спутниках

Должна сразу признаться. Когда я пришла работать в Библиотеку иностранной литературы в далекие 70-е годы, закончив Московский Государственный Университет, я, конечно, в самых невероятных своих представлениях о жизни не могла предположить, что я когда-нибудь стану руководить этой в советское время весьма идеологической, идеологизированной структурой.

Правда, если вспомнить историю этой библиотеки, она была создана в далекие 20-е годы. И была создана совершенно замечательной женщиной, и мы очень горды, что сейчас наша библиотека носит имя этой замечательной женщины, которая нас придумала в свое время.

Это Маргарита Ивановна Рудомино, такая саратовская девушка, которая с чемоданчиком книг из личной библиотеки своей мамы, преподавательницы немецкого языка, приехала в Москву, чтобы убедить всякое там начальство, в частности, Луначарского, что нужно создать Неофилологическую библиотеку. Вот, она ее и создавала.

Она была, конечно, удивительным человеком, потому что… И об этом написано в книгах Людмилы Евгеньевны Улицкой. Она была тем директором, который принимал на работу людей, которых выгоняли отовсюду. Как вы понимаете, в те далекие годы это было сильно рискованно. Она обычно смотрела на человека, у нее были такие большие голубые глаза, ну, наверное, что-то типа глаз Наташи Ростовой, и говорила: «Вы не склочник?» Ну, и ничего она не обещала, как вы понимаете, ни благосостояния, ничего, но она людям давала возможность выжить.

Вот, конечно, я не могла себе представить, что я когда-нибудь буду руководить этой придуманной Библиотекой Маргариты Ивановны Рудомино, и, наверное, вообще говоря, этого бы не случилось, если бы в моей жизни не образовались замечательные люди, которые, конечно, меня (теперь я, наверное, могу сказать, вот, в своем возрасте) отчетливо сформировали.

Когда всякие изменения в соответствующие 90-е годы приключились в нашей действительности и всякие волны Перестройки, всяких трудовых советов, которые привез Горбачёв из Югославии тогда, достигли нашего пространства, я поняла, что вот эта волна изменений несет и меня. И что сейчас не ровен час и мне предложат какую-то, вот, позицию руководителя.

Мне всегда казалось, что у меня есть свое дело – моя английская литература, переводы, редактура и вообще вот такая филологическая деятельность. Но поскольку это решение было серьезным, я решила спросить совета у того, который на мою жизнь оказал, наверное, самое большое влияние из тех людей, которых я, может быть, сегодня хотела бы вспомнить с благодарностью. Это был отец Александр Мень.

Екатерина Гениева

Мне посчастливилось знать сначала Алика со своих 4-х лет. Ну, легко посчитать, что ему было несколько больше. Конечно, он был никаким не отцом Александром, а просто был Аликом, который жил у моей замечательной бабушки на даче, бесконечно что-то писал, бесконечно что-то читал, чем меня, маленькую девочку, очень раздражал, потому что я считала, что есть более увлекательные занятия, например, со мной поиграть, а не писать какие-то непонятные его статьи и книжки.

Но вот когда он стал уже отцом Александром Менем в те годы, когда его еще совсем не печатали в нашей стране, печатали только в Бельгии, в издательстве «Жизнь с Богом», я понимала, что, принимая такое серьезное решение, скажем, не согласиться, ну, наверное, стоит получить совет того, чей совет мне был существенен.

Он был в этот день в Москве. Он мгновенно понял, что у меня есть какой-то серьезный вопрос. Я ему изложила всю эту вот диспозицию и сказала: «Но я-то, конечно, не соглашусь». На что я получила от него ответ, который, вы знаете, наверное, никогда не забуду. Я просто от него никогда не слышала этого словосочетания. Он сказал: «Вы знаете, Катя, а я вас на это не благословлю». Вот это сочетание я от него никогда не слышала. Я как-то так разволновалась и говорю: «Минуточку. А когда я буду писать?» У отца Александра было безупречное чувство юмора. Он так на меня посмотрел и сказал: «Вы – Лев Толстой?» Ну, я несколько отрезвела и говорю: «Нет, ну, я не Лев Толстой, но я, вот, занимаюсь английской литературой, тем, другим, третьим». И придя в себя, я говорю: «Ну а где я возьму время?»

Значит, это 1989-й год, конец 1989 года. Вы понимаете, в 1990 году отца Александра убили. То есть ему оставалось жить совсем немного. И он произнес те слова, которые… Или что-то, что я больше всего в жизни боюсь потерять. И глядя совершенно серьезно на меня, он сказал: «Время вам пошлется». И вот это время, которое, не знаю, посылается или не посылается, но вы знаете, это вот тот договор с мирозданием, который мне очень существенен. Но он, конечно, накладывает на человека, а уж тем более на руководителя, конечно, очень такие, особые требования и ограничения.

На самом деле, вот та библиотека, которая сегодня существует (а мы надеемся, что это, действительно, библиотека такого, нового типа), мы, конечно, ее называем Библиотекой, открытой всем. Библиотека, которая открытая площадка, библиотека, которая центр того сообщества московского, но, на самом деле, мирового сообщества, которое существует.

Отчасти это (а, может, не отчасти) придумал отец Александр, когда мы по пути из Москвы до его дома, где всё и случилось, трагедия в Семхозе, преодолевали эти километры и думали, какой эта библиотека должна стать.

Екатерина Гениева

Понимаете, то, что мы имеем сейчас… И дай нам, Боже, это сохранить, потому что в библиотеке на сегодняшний день находится 14 международных культурных центров. Это серьезная цифра. Но если учитывать, что, в общем, не всегда эти центры кажутся такими привлекательными кому-то (нам они кажутся совершенно замечательными)… А существуют они у нас, в общем, более 25 лет. Это, конечно, вот такая критическая масса.

Как мы открывали наш первый культурный центр? Это был французский культурный центр. И вы знаете, наверное, если б я была чиновником, то есть если бы я была, ну, скажем, таким, традиционным библиотекарем, я бы никогда это сделать не смогла, потому что, ну, были бы те ограничения, которые, наверное, я ощущала. Поскольку я никогда не была чиновником, и когда я стала директором библиотеки, я, в общем, с трудом понимала, с какой стороны нужно смотреть на штатное расписание, то одно из моих первых таких деяний была идея пригласить в Советский Союз тогда еще, издательство ИМКА-Пресс. Ну, как вы догадываетесь, тогда уже аудитория вполне представляла, что такое издательство ИМКА-Пресс. За хранение книг издательства ИМКА-Пресс, которые сейчас спокойно мы покупаем во всех магазинах, ну, некоторый срок легко можно было получить.

И вот мне пришла такая дерзкая мысль взять и пригласить Никиту Алексеевича Струве с замечательными книгами приехать в Москву и вообще даже подумать, не продавать ли эти книги за рубли. Никаких мобильных телефонов, как вы догадываетесь, в это время еще не было, поэтому по приезде домой я набрала номер магазина ИМКА-Пресс на улице Сен-Женевьев в Париже, попросила Никиту Алексеевича Струве (я с ним никогда не была знакома лично). Ну, вот, изложила ему свою просьбу.

Понимаете, это было такое, долгое молчание на том конце провода, потому что он, наверное, решил: или это провокация, или какая-то сумасшедшая приглашает. Я говорю: «Вы знаете, вот, мы хотим, тем не менее, пригласить вас, издательство туда-то, другое, третье, десятое». Мой муж, услышав мой разговор, он ко мне подошел и сказал: «Ты знаешь, я тебе могу дать некоторые советы, как легко… Во всяком случае, есть более простые способы, как угодить в соответствующие места заключения, чем осуществлять такие звонки в Париж».

Тем не менее, это случилось, поскольку время уже было, конечно, другое. Ну, как вам сказать? Когда книги издательства ИМКА-Пресс продавали за рубли в наших киосках, ну что? Да, это было, действительно, начало перемен. Но этому предшествовал другой эпизод, потому что французский водитель – он ошибся, и вместо того, чтобы попасть на московскую таможенную службу, он подкатил к дверям Библиотеки Иностранной Литературы, что нас, несчастных в те годы поставило в ужасное положение, ну, потому что валюта, его надо кормить, ему надо где-то спать и так далее.

И вот этот грузовичок простоял у нас всю ночь. На следующий день пришел молодой таможенник, молодой офицер и произнес, я считаю, совершенно такие, исторические слова: «Мы очень хорошо знаем эти книжки. Вы понимаете, в каком количестве частных библиотек наших чиновников эти книги оседали».

Ну, вот, после этого дерзкого события я получила предложение посольства Франции открыть в Библиотеке иностранной литературы французский культурный центр. Ну, как вы понимаете, я же не карьерный дипломат отчетливо, но я так решила, что если партнер тебя приглашает танцевать, то и, наверное, может быть, он не сразу тебе отдавит ноги, потому что, наверное, все-таки, он понимает, какие па нужно сделать.

Будучи человеком организованным, я решила, что я, все-таки, поставлю в известность тогдашнего министра культуры, который был. Это был Николай Николаевич Губенко. Когда ему, значит, изложила, что я собираюсь открывать французский культурный центр, он, знаете, с такой тоской на меня посмотрел и сказал «Екатерина, как я устал от ваших капризов». Я говорю «Капризов как-то я не вижу». Я говорю: «Но я вас предупредила», — сказала я и отправилась первый раз в город Париж.

В городе Париже, хотя я жила возле Нотр-Дам де Пари, я ничего не видела, потому что мы просидели все эти дни, соответственно, на (…14:11), готовя эти договора, в которых я очень мало чего понимала. Но это было время отставки Шеварднадзе, и некоторые мои французские коллеги, они мне сказали «Ты, главное, завтра держи лицо. Никто с тобой никакого соглашения подписывать не будет. Есть люди вменяемые, они понимают, чем это может кончиться».

Я чудно проспала ночь, понимая, что мне ничего такого особенного не грозит. Но когда на следующий день я ощутила ручку в своей руке, чтоб подписать, я понимала, что меня ожидает, когда я вернулась в Россию.

Мы быстро начали ремонт соответствующих помещений, и это был первый культурный центр, которому соответствующие службы не давали аккредитацию ровно 8 лет. То есть только когда приехал министр иностранных дел Ален Жюппе, и они вместе с тогдашним министром иностранных дел Козыревым рассказывали друг другу, какое замечательное предприятие как французский культурный центр, вот мы получили эту аккредитацию.

Ну а дальше. Дальше было, вы знаете, очень любопытно. Британский совет, американский информационный центр, еврейский культурный центр, голландский культурный центр, болгарский и так далее. Они, действительно, все существуют у нас на нашем, надеюсь, гостеприимном пространстве. И, на самом деле, читателю, вообще говоря, всё равно, сколько их. Потому что это открытое пространство, он перемещается из одного центра в другой. Ну, как вы догадываетесь, это легко рассказывать, потому что за время моего руководства библиотекой (я как-то подсчитывала) я пережила более 30 комиссий, которые, конечно, ну, понимают, что, во-первых, это такой рассадник. Во-вторых, непонятно, как библиотека получает еще внебюджетные средства (а мы получаем большие внебюджетные средства, в общем, почти равные нашему государственному бюджету). Ну и, вы знаете, как-то у нас была комиссия валютного контроля, мне сказали «Ну, вот, всё, что угодно, но эту комиссию вы не пройдете».

Я с чиновником из этого валютного контроля стояла в американском центре, и он так задумчиво мне говорит «Ну и где ваш американский центр?» Я говорю «Вот, вы стоите на территории американского центра». Он говорит «Екатерина, я вас спрашиваю: где ваш американский центр?» Я говорю «Вы стоите на территории американского центра». Но я-то поняла, чего он хочет. Он хочет увидеть офис. Я говорю «Вы, наверное, хотите увидеть офис с закрытой дверью?» Он говорит «Да». Я говорю «Нету. Тут всё открытое пространство». Он так на меня посмотрел и говорит «А мой внук сюда может прийти?» Я говорю «Легко». Он говорит «Он сюда придет, и может тоже здесь работать?» Я говорю «Если он читает по-английски или по-русски, пускай приходит, конечно».

Аналогичный вопрос я получила, когда нашу библиотеку, знакомясь с нами, посетил министр культуры РФ Владимир Ростиславович Мединский. Мы с ним вошли на территорию американского центра. А там по какой-то причине стояли такие, рослые суворовцы. Я не знаю, зачем они пришли в библиотеку. И, вот, он меня спрашивает «Екатерин, а чего они здесь делают?» Я говорю «Вы знаете, по чести сказать, я не знаю, чего они здесь делают. Наверное, пришли в библиотеку». Он говорит «Нет, ну а что они здесь делают?» Я говорю «Вы знаете, мне кажется, что этот вопрос, наверное, довольно странный. Я так догадываюсь, что они пришли, может быть, читать».

Вы знаете, на самом деле, это… Как я повторяю, легко рассказывать об этом. Это, на самом деле, не самая простая, но очень увлекательная работа. Очень увлекательная.

Вы знаете, поскольку я вам сказал, что я не библиотекарь, я филолог по образованию, и поэтому, наверное, мне это очень помогло. То есть для меня библиотечная карточка, которую я умею хорошо писать и описывать… Это целое, конечно, библиотечное искусство, даже в электронную эпоху. Но она меня интересует, ну, честно сказать, не очень. Меня интересует то, что интересует такого замечательного писателя как Умберто Эко, потому что его интересует философия, магия библиотеки и как эта библиотека, конечно, повторяет всеми своими возможностями жизнь. То есть мне интересная философия библиотеки, философия, как она устроена.

Когда мы надумали поломать библиотечные нормы и создать в библиотеке детский центр… Ну, вы знаете, такая библиотечная советская практика у нас была какая? Есть библиотеки для людей слабовидящих, есть библиотеки для академиков, есть библиотеки для людей, которые с ограниченными возможностями, ну и так далее, и так далее. А нам показалось, что лучше, чтобы это всё было в едином пространстве. Непростой был путь, но детскую структуру мы у себя создали.
И, вот, наверное… Вы знаете, есть, ведь, какие-то моменты, когда ты понимаешь, что ты чего-то достигла. У меня есть такой момент, связанный с нашим маленьким читателем. Я его увидела на последнем этаже библиотеки. Я думаю, что ему было лет 5. И он стоял один. Нарушая все библиотечные правила, он ел огромное яблоко, подвергая, как вы понимаете, опасности сохранность библиотечного фонда (в скобках (…19:40)), потому что у нас есть на это Петр, который приглашал читателей в созданную им библиотеку, как вы знаете, чаркой водки. На самом деле, ведь, (…19:51), всё повторяется. И вот я иду по библиотеке, стоит этот молодой, есть это яблоко. На цыпочках замечательно работает с компьютером, ну, даже лучше, чем я, он с ним на «ты». Я думаю «Он, наверное, потерялся в этой библиотеке. Он стоит один». Я к нему подошла и говорю «Скажи, пожалуйста, может быть, ты не знаешь, куда тебе пройти?» Ну, я, естественно, несколько выше, чем он, но у меня было полное ощущение, что он на меня смотрит сверху вниз. И он так говорит «Да я в этой библиотеке 10 лет работаю. Я здесь всё знаю». Ну, я думаю, что вот это как раз те моменты, которые у тебя остаются, как мы говорим, в конце дня.

Умберто Эко. Никогда с ним лично я не была знакома, но я внимательный и очень такой, благодарный читатель его книг. Ну, наверное, заразил меня любовью к библиотекам другой человек. И я с почтением вспоминаю это имя. Это, конечно, Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Вы знаете, сейчас, когда его слова из различных его работ растиражированы огромным количеством библиотек, ну, что-то типа того, что если в мире всё погибнет и останется хотя бы одна библиотека, то мир возродится, это, на самом деле, очень серьезные слова, но только они требуют очень серьезного к себе отношения. Или что последние святые – это люди, работающие в библиотеках и архивах. Вот, против этой фразы, выдернутой, конечно, из контекста, я всячески, конечно, возражаю. Я совершенно не хочу, чтобы люди, работающие в моей библиотеке, были последними святыми на Руси. Я хочу, чтобы мы были нормальные люди с нормальной зарплатой, с нормальными возможностями, хорошо выглядящие и так далее, и так далее.

Это был, конечно, такой, великий молитвенник за библиотеки. Я думаю, что это было что-то типа Андрея Дмитриевича Сахарова в библиотечном пространстве, и его, конечно же, не слышали. Все трагедии личные, которые у него произошли, гибель его дочери в Ленинграде, в Петербурге (она тоже была связана с его отчетливой позицией по отношению к культуре). Его текст «Защита прав культуры» – я не знаю, многие ли из вас с ним знакомы – это очень интересный документ, который до сих пор требует восстановления подлинного текста. То, что мы на сегодняшний день имеем, это такие варианты того, что скорее было отредактировано и запрещено.

Вы знаете, это очень странный документ. Когда он появился, даже те люди, которые хорошо относились к Дмитрию Сергеевичу и понимали его роль… Вообще мы не понимали, вообще чего с этим документом делать, потому что это был документ, который защищает права культуры. Ну, что значит защищает? Ну, как можно защищать Александра Сергеевича Пушкина? Ну, наверное, можно… Нет, на самом деле, можно. Но, наверное, понимаете, это очень сложный вопрос и, наверное, очень своевременный в сегодняшнюю эпоху, потому что если представить себе, что Дмитрий Сергеевич дожил до сегодняшнего дня, я убеждена, что он, наверное бы, согласился с теми, которые считают, что если нам сейчас что-то и осталось для поля деятельности, для диалога, для поступков, это, возможно, территория культуры. Это моя точка зрения – я ее никому, конечно, не навязываю. Но я очень хочу надеяться, что из каких-то тех сфер Дмитрий Сергеевич, может быть, думает так же, как думают некоторые из нас.

У меня с ним было много встреч, и некоторые, конечно, врезались мне в память, потому что он был, ведь, очень в молодости красивым мужчиной. Я бы сказала, очень красивым мужчиной. Мы его хорошо знали: он статный, высокий, хорошо одевавшийся тогда. А, вот, когда праздновали юбилей Александра Сергеевича Пушкина, его просили открыть в Большом театре это действо… И поскольку его никто не мог уговорить, то меня попросили постараться его, ну, уговорить. Я постаралась его уговорить, и он мне сказал «Катюша, ну, какая радость, что я выйду на сцену Большого театра и буду шаркать своими старческими ногами?» Ну, понимаете, вообще резон такой, вполне уместный.

Другая встреча, которую мне хочется сейчас вспомнить, это период, когда я возглавляла фонд Сороса, институт «Открытое общество». И Дмитрий Сергеевич очень внимательно следил за работой этого института, потому что столько, сколько было сделано для библиотек нашей страны, я думаю, эхо этого на сегодняшний день всё звучит.
Одна из программ (сейчас она кажется совершенно тривиальной) – это всякие интернетовские центры, интернет-библиотеки. Но в те годы это была абсолютная инновация, это было очень интересно.

Вот, представьте себе, идет такое техническое обсуждение. Приходит Дмитрий Сергеевич Лихачев с палочкой, садится около краешка стола и сидит, и слушает все вот эти протоколы, Зет 39, Зет не 39, какое там оптоволокно, какое не оптоволокно. И я его, в конце концов, спросила «Дмитрий Сергеевич, а, вот, вам-то, собственно говоря, вот это что?» Он говорит «Вы знаете, я, ведь, компьютером-то не пользуюсь». Я говорю «Ну а что вам интересно слушать эту всю техническую (скажу как тогда) лабуду?» Он говорит «Вы знаете, я ничего в этом не понимаю. Но мне очень интересно, что это такое с философской точки зрения. Мы, ведь, совершенно не понимаем, что за законы порождают это интернетовское пространство».

И, вот, после этого у меня с ним был очень такой, любопытный разговор о Тарковском. Потому что он видел, что какое-то соответствие между интернетовским пространством, ну, и, скажем, тем, что изображено в фильме Тарковского «Солярис». То есть тот океан, который начинает диктовать нам, находящимся в этой действительности, какие-то свои законы.

Сахаров. Меня с ним познакомил Юра Рост. И это огромный урок, который я получила на всю жизнь, урок терпимости, толерантности, сострадания, ну и, наверное, милосердия. Юра Рост с ним был очень хорошо знаком, он был тем замечательным художественным фотографом, который очень много снимал Сахарова. И, вот, мы с ним пришли на известную квартиру. А у Андрея Дмитриевича была, скажу вам по чести, омерзительная собачка. Противная такая собачка, которая ко всем приходящим, в том числе и к хозяину, ну, она испытывала такие, не самые дружелюбные чувства – она хотела схватить тебя за руку, разорвать тебе колготы или схватить за брюки. Ну и вообще показать себя: «Шли бы вы отсюда. Вы здесь совершенно не нужны».

Я, когда она вот так вела по отношению ко мне, я делала следующее. Я ее всё время, естественно, от себя отодвигала. Мне она мешала. Что делал Андрей Дмитриевич Сахаров? Он отодвигался от нее, предоставляя ей дополнительное жизненное пространство. Ну, как вам сказать? Серьезный урок, который я получила.

Ну и, наверное, последнее из таких воспоминаний об Андрее Дмитриевиче. Даже не его похороны, которые были такие, громкие, наверное, даже и помпезные. А то, что было у нас в библиотеке 14 декабря 1989 года. Отец Александр Мень надумал провести первую встречу между, вот, православным священником и представителем ислама. Ну, муллу это сейчас ничего не стоит найти, а тогда мы его искали просто днем с огнем и, по-моему, его привезли то ли из Астаны, то ли из Алма-Аты. Я не помню. Но прежде, чем вот этот диалог не столько о различиях, сколько о сближениях начался, отец Александр Мень на сцене нашего большого зала произнес первую заупокойную литию о новопреставленном рабе божьем Андрее. И только после этого начал тот диалог, который он предполагал.

С этого времени осталась, наверное, одна из самых известных фотографий, которая, когда это случилось 9 сентября, облетела все возможные медийные агентства стран. Это была фотография, которую мы даже не знаем, кто ее снял. Это кто-то был из сотрудников Библиотеки иностранной литературы. Это отец Александр закончил литию, сел и в этот момент его щелкнули. Это, наверное, одна из самых знаменитых его фотографий, где видно, какой он усталый, какой он напряженный и так далее.

В Библиотеке иностранной литературы он был за 2 дня до своей гибели. И, наверное, если бы мы вообще могли предположить… Ну, это вообще, конечно, глупый разговор, потому что ему уже предлагали в то время охрану (он от нее отказался). Это был день, 7-е сентября, он вернулся после своей единственной поездки за рубеж, где он был в Германии по приглашению немецкой стороны. Должен был быть там с Даниилом Александровичем Граниным, по-моему, то ли 9, то ли 10 дней. Появился в Москве, по-моему, дня через 4, и на вопрос, что такое случилось, почему он так быстро приехал, он сказал «Понимаете, у меня здесь столько дел. У меня здесь похороны, венчания и так далее. Я, вот, решил. Я там всё сказал, что хотел сказать, посетил издательство «Жизнь с богом», куда его тайно привезли из Германии, по-моему, в багажнике какой-то машины. Вы понимаете, что его издавало все эти годы, когда он был запрещен здесь, бельгийское издательство «Жизнь с богом». Он говорит «Я и вернулся».

Вернулся он оттуда с кошмарного совершенно цвета рюкзаком, потому что он ему был для того, чтобы таскать книжки. И когда я его спросила, где он вообще нашел такого омерзительного цвета рюкзак, он сказал «Понимаете, я зашел в супермаркет». Я говорю «Как я понимаю, купили сразу, что было спереди?» Он говорит «Конечно. Время чего тратить?».

Это было его последнее выступление в Библиотеке иностранной литературы. Это был тот момент, когда грузовичок из издательства ИМКА-Пресс подкатил к дверям Библиотеки иностранной литературы. Поэтому мне было не до отца Александра, я занималась расстановкой этих книг.

Екатерина Гениева

Я думаю, что в зале, где были мои близкие, была моя дочка, я думаю, что в этом зале были те, которые уже за ним пристально следили. Потому что поскольку в этот день ему некому было помогать с вопросами в конце встречи, он на все вопросы, которые приходили, и отвечал. И в конце он получил 3 вопроса – можно ли убить священника, можно ли убить муравья (ну, это, так сказать, с намеком на его биологическое образование), ну и последний вопрос – боится ли он смерти. Он эти все вопросы прочитал, поскольку они были перед ним, отложил в сторону. А когда его встреча закончилась, он мне задал первый раз вопрос, нет ли у меня в этот день машины. Но так случилось, что машина у нас была сломана, я говорю «Да нет, отец Александр, нету». Он говорит «Ну, не важно. Я всё расписание знаю наизусть».

И мы с ним должны были отправиться… Вот это моя последняя с ним встреча на поезде – он к себе в Семхоз, я на свою дачу на 43-м километре. И уже пора идти, я говорю «Ну, нам пора двигаться на этот поезд». Он говорит «Давайте еще немножко посидим, чаю выпьем».

Когда мы выходили из библиотеки… Тогда же не было такого количества машин как сейчас. Мое внимание привлек такой Жигуленок, где сидели такие, крепкие молодчики. И я, конечно, подумала, не дай, господи, что-то с грузовиком ИМКА-Пресс. Попросила нашу охрану за этим проследить. На следующий день приехала заниматься всё той же растаможкой (это уже было 8-е сентября). И на мой вопрос нашим милиционерам, что случилось с этой машиной… Конечно, я записала этот номер, в общем, не очень понимая, зачем я это делаю. Они сказали «Да она уехала сразу, как только вы ушли».

Это была наша с ним последняя встреча, которая… На самом деле, я думаю, что мне небеса дали возможность с ним проститься, потому что когда мы с моей дочкой Дашей меняли поезда, он ехал дальше, мы ехали к себе на 43-й километр, Даша протянула ему так руки под благословение в поезде. А он вместо того, чтобы ее благословить, сказал «Дашенька, ты такая красивая». Я думаю, что такое у меня на глазах такое происходит странное? Дальше мы вышли, и я увидела, как, вот, открыл свой портфель, который у него, как вы знаете, вырвали, когда всё это случилось 9 сентября, достал папку, про которую я имела глупость не спросить у него, что он писал… Потому что когда он появился в библиотеке, первое, что он мне сообщил, что он ужасно голодный. А это была пятница. Я говорю «Отец Александр, извините, у меня есть только ветчина». Он говорит «Вы знаете, мне, ведь, теперь всё можно». Я говорю «Не знаю, что вам можно, что нельзя, но у меня есть только бутерброды с ветчиной». Я говорю «А что такое с вами случилось? Почему вы такой голодный?» Он говорит «Да я писал». Поскольку он всё время что-то писал, задать ему вопрос, а что он писал… Эта папка тоже исчезла, как вы знаете, с тем портфелем, который у него вырвали.

Наверное, если бы мы не были в этом поезде вместе, я бы не смогла десятки раз под протокол опознать те очки, которые соответствующие службы, скосив всю траву на месте убийства, тем не менее, оставили лежать в траве. Потому что когда в поезде мы обсуждали его встречи с Никитой Алексеевичем Струве, вот этот портфель случайно вывернулся на заплеванный поезд московской электрички, и там была эта папка, его крест, его еженедельник, деньги, которые он собирал на строительство своего храма, который, слава Богу, сейчас построен, и очки. И чтобы как-то скрыть вот эту неловкость… Ну, естественно, когда много денег, вещи на полу. Я говорю «Отец Александр, у вас новые очки». И видимо, то, что произошло на этой страшной дорожке, на этой его (…36:20), он, ведь, надел эти очки, значит, ему кто-то что-то дал прочитать.

Вот. Это была моя с ним последняя встреча. Но я так думаю, что в той судьбе, которая есть у библиотеки, у этого совершенно замечательного, действительно, дома книги, дома диалога, дома, где мы с радостью и с трудом обсуждаем очень сложные вопросы межрелигиозного характера, межэтнического, и то, что теперь называется словом неприятным в нашей действительности «толерантность»… Но слово-то, на самом деле, абсолютно нормальное. Я думаю, что очень многие вещи я бы с моими коллегами никогда не придумала, если бы в моей жизни не было отца Александра Меня, если бы в моей жизни не было Дмитрия Сергеевича Лихачева и если бы я не имела чести хотя бы, вы знаете, вот так, на отдалении знать и понимать, какую роль в нашей действительности играл Андрей Дмитриевич Сахаров.

Ну и, конечно, завершая вот такой свой рассказ, я должна признаться, что, наверное, если бы у меня не было моей замечательной бабушки Елены Васильевны Гениевой, которая… Я знаю некоторое количество языков, но мне далеко. Моя бабушка говорила на 14-ти европейских языках. И мои неправильные картавые звуки, которые вы слышите, они связаны с тем, что в детстве дома говорили по-французски. И поэтому когда решили меня научить правильно говорить букву «р» в слове «корова», то у кого мне было учиться? Я могла учиться только у тех, которые так же и говорили. Поэтому я с честью выдержала испытание недельное, получила незаслуженную коробку конфет и могу произнести правильно в слове «огурец», как мне кажется. Вот это все мои, понимаете, такие достижения.

Моя бабушка была удивительным совершенно человеком. Она была знакома… Ну, как вам сказать? Она была знакома с Максимилианом Волошиным. У нас огромный архив Максимилиана Волошина. Она была тем человеком, который чрезвычайно помог Сергею Соловьеву. Она дружила с Нестеровым, ну и так далее, и так далее. Понимаете, этот список можно продолжать.

Дело не в именах. Дело, понимаете, в той обстановке, атмосфере, в которой я просто росла. Ну, как вы думаете, есть у меня, скажем, вопрос относительно того, что господь един, если к нам за стол на нашей даче, где мы жили на 43-м километре, садились моя бабушка, которая произносила «Отче наш» и одновременно, как я теперь понимаю, наверное, это какая-то была Поволжская немка. Но мне это было совершенно, как вы понимаете, в мои юные годы, совершенно безразлично. Я не знаю ее историю, но она-то произносила Pater noster. Поэтому мне это было совершенно естественным.

И, наверное, когда я поступила в Московский Государственный Университет, я считала, что все, кто там учится в Московском Государственном Университете на Филологическом факультете, уж точно очень хорошо знают вообще историю Библии. А знала я историю Библии по одной простой причине. Каждое утро бабушка после завтрака усаживала меня на диван, брала замечательный томик Гюстава Доре с иллюстрациями Библии и рассказывала мне, что там нарисовано и написано. Поэтому… Ну, как вам сказать? С некоторым количеством образования я поступила в Московский Государственный Университет. Меня с детства, действительно, учили самым разным языкам, и, наверное, английский язык, ну, я думаю, что я на нем почти так же говорю, как по-русски, что дало мне возможность заниматься очень трудными западными писателями.

Наверное, если бы тоже не какие-то семейные истории, я вряд ли бы занялась этим бесконечно сложным писателем, на которого я, наверное… «Потратила» хотела сказать – неправильно. Которым я занималась больше четверти века. Это Джеймс Джойс.

А занялась я им, наверное… Понимаете, всегда же есть какой-то личный момент. А личный момент был такой. В нашем доме жила Елена Владимировна Вержбловская, в своей дальнейшей жизни монахиня Досифея, православная, католическая – не важно. Она была в своей юной жизни женой Игоря Константиновича Романовича, первого переводчика Джойса на русский язык, которого, как вы догадываетесь, посадили ровно за то, что он переводил Джойса, (…41:41). Он (Игорь Константинович Романович) умер от голода в лагере под Рыбинском.

Вы знаете, об этом дома в те годы никогда толком не говорили. Но я помню, как ночью однажды я проснулась и услышала, как моя бабушка, Елена Владимировна, тетя Леночка говорили о чем-то в соседней комнате по-французски. Я поняла, о чем они говорили. Они говорили о ком-то, кто умер, погиб из-за любви к Джойсу. Но слово «Джойс» мне вообще абсолютно ничего не говорило, но мне говорило английское слово «joy». И я решила, что кто-то погиб или умер из-за любви к радости. И поэтому прошло некоторое время, я задала бабушке вопрос «Как кто-то может погибнуть из-за любви к радости?», на что получила ответ «Вырастешь, Катя, узнаешь».

Ну, вот, наверное, это тоже важная часть моей жизни, потому что библиотека – это такое, нормальное место для моего существования. Конечно, в нашей замечательной семейной библиотеке нет 5 миллионов книг, которые находятся в Библиотеке Иностранной литературы. И когда мне задают вопрос «А на каком количестве языков у нас находятся эти книги», я даю вот такой ответ: 145 или 147. Это, конечно, вопрос скорее к вам. Но я вас не буду мучить, конечно. Это, на самом деле, очень любопытные, хотя не лукавые цифры. Потому что 146-й язык – это тот язык, на котором мы собираем переводы литературы на русский язык. А какой же 147-й? Это язык того, что мы начинаем уже практически вернули, русского зарубежья. Это, понимаете, русский язык, но он всё равно какой-то другой. Это вот язык, на котором… Когда бабушка говорила по-русски, вот, она на этом языке и говорила.

Поэтому 147 языков, 5 миллионов единиц хранения. Многие, действительно, фонды существуют на электронных носителях. Но когда мне различные наши высокие чиновники говорят, что у нас теперь всё электронное, я всегда им говорю «Особенно в такой деревне как Засранск, которая реально существует в нашей действительности в одной из губерний». Там не то, что электронного, там и печатного толком нет.

Поэтому электронные книги – вещь хорошая, очень удобная. Наверное, она, может быть, и, во всяком случае, при нашей жизни, даже, может быть, и при моей жизни начнет вытеснять традиционную книгу. Но, наверное, и ей найдется место, особенно если приложить к этому какие-то старания.

Я не буду вам, понимаете, приводить как заклинание, что у этой книги есть особый аромат, особый запах и так далее. Я – человек культуры, хотя, замечательно пользуюсь iPhone’ами, iPad’ами. Это чрезвычайно удобно. Но, в общем, книга… Конечно, книга, если она еще хорошо издана, это вообще величайшее удовольствие иметь.

Ну и последнее. У меня есть любимый пример, какой должна быть библиотека. Я об этом написала в одной из своих книг, и если я вас еще не очень утомила, это последнее, что я скажу. Я хочу, чтобы современная библиотека была похожа на бани Каракаллы.

Каракаллы – это такое место в Риме, как вы догадываетесь. Ну, я не знаю, что там сейчас происходит (я думаю, что там ничего не происходит – это историческое место), но когда-то там происходило много чего интересного. Туда приходили, соответственно, патриции омыть свои телеса. Я думаю, что до этого мы пока еще в библиотеках не дошли. Но чтобы послушать философов, поэтов, ученых и так далее. Испить вина (это вообще, по-моему, не возбраняется в библиотеке) и вообще замечательно, ну, культурно, интеллигентно (извините за это слово), образовательно провести время. Дерзкий пример, но, на самом деле, вы знаете, по-моему, пример замечательный, потому что если…

Ну, вот, пример. Пример нашей библиотеки. Когда мы затянули все наши этажи тем, что называется мягкая ткань, зачем мы это сделали? Потому что к нам приходят молодые люди, которые, в общем, любят встретиться с девушкой в библиотеке, просто посидеть. Посидеть, ну, я не знаю там, поговорить, поработать на компьютере, ну, на самом деле, выпить кофе, почитать газету. По-моему, это хорошая такая социальная функция библиотеки.

Замечательная функция, до которой мы только еще доходим, это работа, помощь тем, которым трудно. Это, на самом деле, дети с различными не всегда возможными возможностями. И, на самом деле, у нас делается очень мало для того, чтобы им найти место в таком трудном городе как Москва.

Ну и, наверное… Действительно, обещаю, что это будет последнее. Когда мне задают вопрос, что директору Библиотеки иностранной литературы больше по сердцу, полететь в очередную командировку в Париж, в Великобританию, в Лондон, в Эдинбург и так далее… Да, я, конечно, езжу по долгу службы, потому что мне это интересно. Или поехать в город Орел? Или в город Ижевск? Или поехать в какое-нибудь село, я не знаю, в какой нашей провинции? Я вам… Надеюсь, вы мне поверите. Я отвечаю, что мне больше по сердцу второе. И более того, я убеждена, что если вообще какую-то культурную политику реалистически можно построить, ее можно построить, только понимая, насколько важна наша необъятная территория.

У нас 43 тысячи библиотек без школьных. Со школьными у нас 110 тысяч библиотек. Мы самая крупная библиотечная империя мира. Это отлично понимали те, которые эту империю создавали. Кто создавал? Владимир Ильич Ленин и его жена Крупская. Они прекрасно понимали, какой гигантский фильтр это может быть для отсеивания и просеивания сознания. Это, на самом деле, была гениальная библиотечная политика. Когда, вот, всё это рухнуло, то, на самом деле, все-таки, эта структура осталась.

Понимаете, у нас мощнейшие возможности не просеивания, а, напротив, того, что мы можем дать информацию, мы можем помочь этим структурам. Поэтому в самом ближайшем времени мы, вот, отправляемся в город Ижевск, и обязательно поедем в какую-нибудь сельскую библиотеку, потому что там это нужнее, чем поехать в библиотеку в городе Оксфорде. Хотя, и Оксфорд нам очень мил, и американские библиотеки мы любим и ценим, и французские библиотеки, и израильские библиотеки, и далее по списку (я не буду вас утомлять всем этим перечислением).

По-моему, я давно уже превысила свое время.

Е. Гордеева: Нет, вы как раз… Вы – первый наш лектор, который уложился в идеальные 45 минут.

Е. Гениева: Катюш, я понимаю, что вы мне льстите.

Е. Гордеева: Нет, я вам… Что я вам, льщу? У меня часы в руках. Саша, выходи из укрытия. Значит, смотрите. У нас обычно стоит микрофон, и вы к нему можете подходить. Сегодня у нас есть Антон. Вы поднимайте руки – Антон вас увидит, и тогда он придет к вам задавать вопрос. Мой же первый вопрос. Вы говорили о встречах, которые изменили вашу жизнь. И это встречи с людьми, по которым и вашему поколению, и следующим поколениям пришлось себя отчасти равнять. Сейчас где человек может узнать, с кем ему надо было бы встретиться, чтобы жизнь изменилась? С кем бы вы сейчас встретились из тех, с кем вы, возможно, знакомы? И чем объясняется такое, в общем, в известном смысле отсутствие авторитетов в современном обществе?

Е. Гениева: Ну, те, на которых, мне кажется, я могу равняться, и те, которые мне чрезвычайно важны, некоторые находятся в этом зале. Это, конечно, я очень рада, что Людмила Евгеньевна Улицкая, член нашего Международного попечительского совета. Люсенька, спасибо тебе большое.

Е. Гордеева: Людмила Улицкая в зале.

Е. Гениева: Различные средства информации обвиняют Людмилу Евгеньевну, ну и меня заодно, что мы точно пропагандируем ненормированные сексуальные отношения. Я думаю, что постепенно мы со всем справимся. Мы не пропагандируем, честное слово.

Вы знаете, у меня вообще замечательный круг тех, на которых я твердо знаю, с кем мне хочется дружить. Мне хочется дружить с Гарри Яковлевичем Бардиным. Я считаю, что он замечательный, ну, я не знаю, замечательный, потому что его фильм «Адажио», я думаю, что он больше принес пользы, чем многие вообще разговоры о том, что такое толпа, что такое цена поступка и так далее.

Ваш вопрос, почему мало авторитетов? Это для меня очень трудный вопрос. На самом деле, вы знаете, я не убеждена, что их мало. Я думаю, что проблема в том, что мы плохо слышим или что, может быть, мы площадки не всегда грамотно, разумно организуем. Но почему этот вопрос для меня трудный? Потому что когда Сергей Сергеевич Аверинцев по разным причинам решил, что большую часть времени как и первый директор нашей Библиотеки Вячеслав Всеволодович Иванов, который большую часть своей жизни проводит в США… Я ни в коей мере не даю оценки их поступку. Но я твердо знаю, что их роль здесь была бы в тысячу раз важнее.

Я бывала на лекциях Вячеслава Всеволодовича Иванова здесь. В те годы, когда это было особенно важно, это были залы, подобные этому, а то и больше. Я была на его лекциях в США. Ну что? Хорошие лекции, сидит 4-5 человек и слушают. Но лучше я бы хотела, чтобы это было здесь.

На самом деле, нам, наверное, не хватает… Понимаете, нам реально не хватает какой-то упрямости в организации чего-то. Но с другой стороны, у нас есть замечательные примеры того, что мне особенно дорого в жизни, цена поступка. И если вот эта цена поступка существует, ну что ж, для меня это критерий, на что можно равняться. Это вообще дорогого стоит и не столь часто в жизни встречается.

Е. Гордеева: Вопросы есть?

А. Уржанов: Есть вопросы в зале, да.

Е. Гениева: Вы знаете, вы мне можете задать, на самом деле, какие-нибудь неприятные вопросы – я постараюсь на них ответить. Задайте какой-нибудь неприятный вопрос.

Е. Гордеева: Вот молодой человек.

Слушатель: У меня не очень приятный, извините. Вы говорили сейчас про то, какая широкая у нас в России сеть библиотек. И просто не могу не вспомнить, потому что именно за последний год в моем городе, где я жил до последнего времени, Тульская область как раз массово позакрывали библиотеки в деревнях и селах. То есть там их было в районе где-то около чуть больше 20-ти, и закрыли порядка 10-ти за последний год. Как бы, держались-держались и вот так рухнули.

Е. Гениева: Простите, а это где?

Слушатель: Это Тульская область. Я просто хотел… Ну, может быть, вы лучше знаете это. Вообще государственная тенденция? Или это просто на местах так дурят?

Е. Гениева: Вы знаете… Очень хороший вопрос. Очень хороший вопрос. Когда был огромный международный конгресс в Санкт-Петербурге в декабре-месяце, конгресс деятелей культуры, то хотя я была убеждена, что в городе Санкт-Петербурге есть кому произнести слово о библиотеках, тем не менее, мне пришлось с высокой трибуны говорить о том, что надо и чего не надо делать с библиотеками. А поскольку все там со страстью говорили о том, что у нас год культуры, что бы это ни означало, даже если (…55:11), то я скажу, что, может быть, хотя бы в год культуры будет мораторий на закрытие библиотек, что вызвало, я бы сказала, бурные продолжительные аплодисменты, переходящие просто в овации.

Е. Гордеева: Не только один человек в этой стране срывает аплодисменты. И вы тоже.

Е. Гениева: Да. Это очень приятно. Но понимаете, на самом деле, это очень часто самодеятельность на местах. И если… Ну, такая, практическая вещь. Если вы мне или кто-то мне скажет, какие библиотеки там закрыли, там против этого лома есть некоторый прием. Во-первых, это территория, все-таки, советника по культуре нашего президента, то есть это территория Владимира Ильича Толстого. Я не убеждена, что он толком (что плохо) даже про это знает.

Но есть еще более мощный инструмент, потому что мне в различных моих международных позициях, в частности, вот, я 8 лет была первым вице-президентом самой крупной библиотечной международной организации, мы называем ее «Международная федерация библиотечных ассоциаций». Как только люди на местах получают документы, подписанные ИФЛА, понимаете, некоторое отрезвление происходит. То есть это что можно сделать. Я не хочу сказать, что это обязательно. Но большое количество библиотек так удалось спасти.

Но очень часто это самодеятельность. Откуда еще эта самодеятельность? Есть, ведь, такая увлекательная вещь как повышение, бесконечное повышение заработной платы в библиотеках. Цифры, которые хотят сейчас получить наши соответствующие органы, они безумные цифры, эти цифры достичь практически невозможно, особенно сейчас в условиях точно дефицита бюджета, который начнется. Но они же должны тоже отрапортовать. То есть они одно закрывают, думая, что, вот, это поможет этому.

Есть еще одна причина. Вы знаете, эта причина – это как раз то, почему, я считаю, так важно оказываться в Ижевске, в Туле и так далее, и так далее. Причина эта в том, что в библиотеку должны люди ходить. Вот, скажем, в Москве у нас безумное количество библиотек. Многие из них находятся в домах, в квартирах, в домах, где есть домофоны. Как вы понимаете, туда вряд ли вообще можно толком попасть. То есть должна быть какая-то разумная, понимаете, политика, что эта библиотека может дать.

Вот, мы недавно были под Орлом в одной детской библиотеке. Понимаете, это не просто позор, это слезы. Потому что когда я взяла книжку 1972 года «Айболит», вы можете себе представить, какого качества эта вообще бумага и так далее? У них ничего нет. Это стоит, вообще говоря, 3 копейки сделать эти программы. Но надо, чтобы, вот, действительно, библиотека была тем, к чему, я думаю, надо стремиться. Она должна быть центром вот этого людского сообщества. Но для того, чтобы быть центром сообщества, надо, чтобы там что-то было.

Ведь, на самом деле, (…58:36) определили, какой должна быть современная библиотека. Она должна быть дружелюбной, friendly. Она должна быть… Я очень люблю это определение: надеюсь, что меня никто не заподозрит в ненормированной лексике – это в переводе на русский язык ничего непристойного не означает, она должна быть sexy, в ней должна быть изюминка. А для того, чтобы там была изюминка, там должна быть хотя бы какая-нибудь мало-мальски приличная мебель, чтобы люди хотели туда прийти (в категории ЮНЕСКО) побыть. Это очень интересная категория: побыть в библиотеке.

Поэтому если я могу чем-то быть здесь полезной, я готова быть полезной, я знаю этот механизм. Я не знаю, получится ли это, но попытаться-то мы можем. Поэтому вот вам такой, извините, долгий ответ на этот очень трудный вопрос.

Пожалуйста. Вы хотели задать?

Слушатель: Да. В продолжение темы о региональных библиотеках.

Е. Гордеева: Сейчас. Если можно, следующий спрашивающий поднимите руку, к вам Антон отправится.

Слушатель: Про сельские библиотеки. Вот, действительно, что происходит там и какую работу с сельскими библиотеками вы ведете? Потому что приходится, на самом деле, из Москвы возить книги, потому что там нет ничего. То есть в сельской библиотеке дети даже не знают о существовании…

Е. Гордеева: А вы скажите, откуда вы?

Слушатель: Ну, я вообще из Москвы, но я просто работаю… Я получила образование здесь и уехала работать в село.

Е. Гордеева: Отлично.

Слушатель: Это Оренбургская область, село Черноречье. Там замечательная школа. Самое что интересное, что она очень пользуется популярностью, правительственные у нее различные гранты там есть, интерактивные доски и так далее, но в библиотеках там нет ничего. И дети абсолютно даже не знают о существовании ни таких издательств, конечно, как «Розовый жираф», «Самокат» и так далее, у них даже доступа к новым книгам нет. И поэтому приходится им возить по 2-3 единицы для того, чтобы…

Е. Гениева: Мы сейчас сами придумаем, как мы побольше отвезем. Вы знаете, грустная история, потому что… Не будем показывать пальцами, кто из наших высоких чиновников…

Е. Гордеева: Их здесь нету в зале.

Е. Гениева: Нет, кто из наших высоких чиновников родом и курирует эту территорию Оренбурга. Это грустная история. Значит, бог с ним, не будем… Чего они не сделали, давайте подумаем, что мы можем сделать.

Мы начали… Мы когда-то это придумали с Людмилой Евгеньевной Улицкой, потому что у Люси, у Людмилы Евгеньевны был фонд «Добрые соседи». Там остались замечательные книжки, которые мы посылали в различные библиотеки. Ну, их много библиотек, а, все-таки, книг-то… Понимаете, книг никогда не бывает достаточно.

Значит, что мы имеем на сегодняшний день? У Библиотеки иностранной литературы в содружестве с разными издательствами есть программа, которую мы сейчас называем Экслибрис, то есть «из книг». То есть мы не говорим, что мы сейчас в условиях полного дефицита денег на комплектование, пополнение фондов (простите за эти профессиональные слова – про это я тоже скажу несколько слов, что произошло с финансированием библиотек). Мы отвечаем на потребность, которая стала еще более страшной в этом году, потому что из-за того, что некоторые люди, которые принимают решения, считают, что у нас всё в стране, цитата, «электронное», было отказано Минфину в получении субсидий на комплектование библиотек в размере 350 миллионов рублей. Эти субсидии существовали с 2008 года.

На самом деле, это не 350 миллионов рублей, это 700 миллионов рублей, потому что как только эти трансферы приходили в Оренбург, в Екатеринбург и так далее, местная власть должна была изыскать свой трансфер, то есть свою часть. Образовалась такая страшная дыра.

Я не буду вам рассказывать о той борьбе, которая шла за эти 350 миллионов. Ну, уже на дворе практически май-месяц, уже год вообще не в начале, ну, значит, надо что-то сделать.

Библиотека иностранной литературы в содружестве с другими издательствами, которые мы перечислили, с издательствами самыми различными, с фондами, с теми книгами, которые Людмила Евгеньевна нам передала и «Добрые соседи», есть программа Экслибрис. У нас есть жесткие пакеты. Что это означает? Это означает, что эксперты отобрали книги. Эти книги, если в Оренбурге, в Туле, в общем, где угодно, есть потребность их получить (а она есть), надо сделать только одно – написать мне письмо, можно электронное genieva@libfl.ru.

Как это будет сделано? Самая тяжелая проблема – это даже не книги (мы их найдем в издательстве), доставка. На этом рушится огромное количество программ. Фонд Михаила Дмитриевича Прохорова, который называется фонд «Гражданская платформа», взял на себя полную доставку, так называемую от дверей до дверей этих книг. Вот сейчас в Орел мы привезли, по-моему… Спросите, сколько их привезли. По-моему, 24 комплекта. Ижевск у нас запросил 32 комплекта. То, что там нет книг… Ну, как вам сказать? Центральная библиотека города Орла, центральная замечательная библиотека, бунинская библиотека имеет 200 тысяч рублей на комплектование своего фонда. Ну, как вам сказать? Ну, наверное, что-то можно купить. Плюс эти дикие законы о тендерах, которые гонят в библиотеки бог знает какую макулатуру.

То есть если мы получаем такое письмо, мы обязательно эту программу сделаем. Но не только это. В этой программе есть такая замечательная позиция как, скажем, писатель, хороший деятель культуры в библиотеке. То есть туда могут поехать наши замечательные писатели, наши замечательные режиссеры и так далее. И это будет оплачено, потому что у них тоже на это денег нет. Зачем? Чтобы были (…1:05:29).

Слушатель: А это официальное от школы письмо, да?

Е. Гениева: Да напишите любое письмо. Нет, лучше, чтобы оно пришло, конечно, от кого-то, кто не будет мешать получить это. Вообще напишут с радостью. Я только сегодня получила такой запрос от своего же Министерства культуры, какие книги мы пошлем в библиотеки Крыма. И когда я сказала «Ну, 3 книжки мы пошлем, а кто будет оплачивать пересылку?», они сказали «Это надо придумать». Я сказала «Не надо думать – мы придумаем сами». То есть понятно, что это можно сделать.

Понимаете, в чем дело? Сельская библиотека – это очень важная аудитория. На самом деле, вот, с моей точки зрения, если на свете есть важные библиотеки, это библиотеки, ну, как они называют в мире, публичные, то есть максимально приближенные к человеку. А на селе это вообще часто просто единственная…

Ну, вот, мы сейчас были в одной библиотеке под городом Орлом. Замечательная библиотека. Она знает на зубок, кто что читает. И она возит, уж я не знаю, за какие там средства, эти книги своим клиентам, своим читателям. Подвижничество, которым надо заниматься.

Но возвращаясь к практике. Программа есть, она называется Экслибрис, она предназначена для всей нашей территории. Она будет точно длиться до конца года, а потом чего-нибудь еще придумаем.

Слушатель: А (…1:06:54) или это у вас на сайте?

Е. Гениева: На сайте висит, конечно. Но самое простое –написать письмо и мы это сделаем.

Слушатель: Спасибо.

Е. Гениева: Спасибо вам.

Е. Гордеева: Следующий вопрос есть?

Слушатель: Добрый вечер. Я уже вне библиотек хотела спросить вас, а вам сейчас, вот, как живется как человеку?

Е. Гениева: Мне?

Слушатель: Да. Вот, новости вы смотрите? Не, почему я это спрашиваю? Потому что на фоне таких личностей, с которыми вам посчастливилось встретиться, вы не ощущаете сейчас какой-то глубокий совершенно провал, когда вообще никому не веришь? То есть для меня, например, такой кризис, что я перестала смотреть новости, перестала читать Facebook, газеты, ничего. Я читаю только, действительно, книги, потому что у меня ощущение, что нет авторитетов вообще. То есть никому не верю. У вас есть сейчас кто-то? Как вам живется в этом пространстве?

Е. Гениева: Мне живется, вообще говоря, трудно, но хорошо.

Слушатель: В чем тогда искать вот эти опоры?

Е. Гениева: Ну, давайте ответим на вопрос, как мне живется, руководителю такой иностранной библиотеки, потому что мы не можем быть официально иностранными агентами. Мы, все-таки, Федеральное государственное учреждение пока. Но, конечно же, ну, вызывает большую такую настороженность американский центр, израильский центр. Вообще, понимаете, всё это… Ну, чего я буду говорить? Вы сами понимаете.

Смотрю ли я новости? Ну, как вам сказать? Смотрю. К сожалению, читаю каждый вечер то, что приходится читать. Но, вот, последний мой, я бы сказала, такой удар – это, конечно… Ну, тогда я вас просто просвещу, если вы не знаете. Это (…1:09:06), который иначе как, понимаете, безумием, ну, бредом я назвать не могу. Я еще не имела возможности это пока сообщить публично, но вот я сообщаю. Это программа, которая… Если это не первоапрельская шутка (это не первоапрельская шутка). Это программа в концепцию развития культуры, которая называется «Россия против Европы».

Но понимаете, ну, это настолько нелепо, страшно и глупо, что… Авторитеты? Ну, я уже назвала, так сказать, некоторое количество, я могу еще прибавить. Но на самом деле… Я понимаю ваш вопрос. Настолько всё тошно, что хочется, ну, всего этого, вроде как, не знать. Но с другой стороны, а как это можно? Ну, в случае моей ситуации этого не знать нельзя, потому что если ты не знаешь, то ты, наверное, соответствующим образом не можешь на это, ну, наверное, реагировать и отвечать.

То, сколько мне хватит сил, тем, кто работает со мной… У меня замечательные совершенно люди. Замечательные, проверенные, понимаете, в не самых простых жизненных ситуациях. Не самых простых. Они разные, но, тем не менее. Они же тоже, ведь, обычные люди, у которых семьи, болезни, проблемы и так далее.

Но сколько, вот, у нас хватит сил, я думаю, что мы будем стараться держать уровень этой, понимаете, диалогической… (…1:10:56) слово не самое лучшее. …либеральной площадки.

Понимаете, то, что я выслушала от средств массовой информации, когда мы открыли памятник Егору Тимуровичу Гайдару в библиотеке, ну, это, знаете, тоже мало не покажется. Что я в свое время выслушала по поводу памятника (…1:11:14) во дворике нашей библиотеки, то, я считаю, за честь, что я это выслушала. То, что я выслушала от соответствующего министра по поводу памятника Иоанну Павлу в дворике нашей библиотеки, ну, конечно, я могу сказать «Ну и не делайте этого. Зачем вам это?»

Но когда я вижу, как на коленях Джойса играют дети, я думаю, что мы это сделали не зря. Но ваш вопрос… Я честно на него ответила. Мне живется не просто, но, вы знаете, у меня есть такое любимое мое для себя правило: делаем, что можем. И то, что я получила в наследство от тех, кого я сегодня упоминала, на самом деле, у небес и у господа никаких других рук кроме наших с вами нет. Поэтому делаем, что можем. Сохраним тульские библиотеки? Браво. Сумеем помочь библиотекам Оренбурга? Замечательно. Поедем с Людмилой Евгеньевной Улицкой в какую-нибудь еще одну отдаленную территорию? Ну, Люсь, мне неловко это рассказывать при тебе, но (…1:12:32) – это красный регион. Красный. Полторы тысячи человек за день. Ну, наверное, стоит усилий? Конечно, стоит. Конечно, стоит.

И то, что, понимаете, можно придумать очень многое, что делается на этой очень важной в России площадке… Я, понимаете, не берусь за какие-то, я не знаю, площадки Государственной Думы. Пока нет. Но, на самом деле, а почему нет? На самом деле, когда мы можем что-то изменить… Это страшно слушать, что они говорят.

Поэтому, вы знаете, вы, все-таки, иногда читайте новости. Ну и звоните мне – я вам расскажу, что там происходит. Мы с вами побеседуем, что можно сделать.

И повторюсь. Я убеждена: никакой другой сейчас… Вот, во всяком случае, думаю, что такой аудитории, которая здесь, другой площадки действия кроме территории культуры – ее практически не осталось. И если мы это не используем… Если, конечно, что-то еще не произойдет в ближайшее время. Оно, конечно, увы, происходит.

Е. Гордеева: Скажите, пожалуйста, продолжая, собственно, вопрос. Вы говорите о том, что вы ездите в отдаленные регионы, туда можно привозить писателей, можно привозить известных людей, которые бы говорили в том числе и о нужде в библиотеках, о нужде знаний и так далее. Но в мире, где и писатели в том числе, и другие авторитетные люди поделились на национал-предателей и национал-патриотов, из кого бы вы выбирали? То есть вы поедете только с теми, кто?..

Е. Гениева: Хорошо. Я бы выбирала из людей. Понимаете, во-первых, вот это всё разделение, вот эта конфронтация и, более того, ненависть, которая поселилась еще больше в нашем обществе, она до добра не доведет. Поэтому если мы можем постараться найти какую-то точку опоры… Я не убеждена, что ее всегда можно найти, но я твердо знаю, что, пожалуй, с Кургиняном мне не удастся найти точку опоры. Но с некоторыми людьми, которые подписали известные письма, я убеждена, что эту точку опоры можно постараться найти.

Я очень прошу меня понять правильно. У меня есть своя по этому поводу точка зрения, я никого в данном случае… То есть я могу внутренне с этим не соглашаться. Я совершенно не хочу быть, понимаете, вот, за (…1:15:25).

То есть если мы, скажем… Ну, мне горько, скажем, что под этим письмом есть подпись человека, которого я очень уважаю, это Владимир Теодорович Спиваков. Я даже могу объяснить, почему это могло произойти. Но это совершенно не означает, что в ближайшее время я не попрошу его сделать концерт на годовщину отца Александра Меня. И я знаю, что он собирается ехать с нами в такое увлекательное место как город Сатка. Это тоже Челябинская область.

То есть когда я сказала «выбираем из людей», ну, я другого пути не знаю. Я бы хотела, чтобы вот эти возможности, программы, поездки, беседы – они не разделяли нас, а по возможности сближали. Потому что, понимаете, если это будет, действительно, брат на брата, дочь на дочь и сын на сына, то я думаю, что мы эту территорию вообще никак не сохраним. Мы ее сами начнем с помощью тех, которым новости не хочется слушать, раздирать еще дальше. Ну, вот это мой ответ.

Понимаете, он ответ, я бы сказала, практика. Другое дело, что мы уже не позовем по возможности в эти поездки тех… Хотя, вы знаете, почему нет? Вот, в городе Орел на с Людмилой Евгеньевной мучили вопросами, опять-таки, этих ненормированных отношений. Я думаю, что надо на эту тему просто говорить. Потому что когда мне задают вопрос, как вы в своем издательстве одобряете книгу «Семья», где рассказывают, что есть разные семьи, я говорю: «Вы знаете, вы абсолютно правы». Ну, поскольку мне еще пишет прокуратура, что я несу ответственность за это, то я совершенно с вами согласна, что вы абсолютно правы. Но если вы правы, то тогда давайте подадим в суд на Большую Советскую Энциклопедию, потому что, вот, в книге Людмилы Евгеньевны есть там 12 или 18 строчек, а в Большой Советской Энциклопедии о том, что такое гомосексуализм, там, по-моему, строчек 40.

Ну а дальше по списку. Дальше надо запрещать, понимаете, огромное количество произведений. Вот, у меня очень большие сомнения вызывает «Пиковая дама». А сказки – это, понимаете, вообще-то говоря, ну, опасно. Потом, вы знаете, если внимательно…

А. Уржанов: Не подкидывайте идеи – они их внимательно слушают.

Е. Гениева: Вы знаете, я их не подкидываю, я пытаюсь кого-то по возможности отрезвить. Потому что, ну, я не знаю, насколько аудитория знает о скандале, который был в городе Омске.

В городе Омске был скандал. Пришла какая-то молодая девушка и попросила ей дать почитать «Финансиста» Драйзера. Я бы ее просто пригласила бы домой, дала бы ей какую-нибудь премию за то, что она хочет прочитать «Финансиста» Драйзера. Ну, наверное, она… Наверное, сдавала какой-нибудь зачет. Ей книжку не дали, потому что на книжке была маркировка то ли «18+», то ли «24»…

Я перечитала «Финансиста» Драйзера. Нет, я решила, ну, мало ли, чего там может быть? Не нашла. Винить библиотекаря нельзя – ему даны эти идиотические нормы.

Понимаете, с другой стороны, вот, мы тут издавали одну славянскую книжку… Но мы поставили «24+». Она у нас влет ушла. Просто влет.

Ну, я не знаю, насколько вы знаете, издательство «Слово» — они выпустили без купюр переписку Александра Сергеевича Пушкина. Ну, как вам сказать? Это абсолютно раритетное издание. Абсолютно. Тираж был распродан за один день. И когда это широко обсуждалось в Думе (у меня давно была лекция, да еще какая), то было сказано «Но это Пушкин».

То есть, на самом деле, всё надо обсуждать, всё надо по возможности обсуждать. Вот, моя мечта – собрать всех тех, которые объясняют мне, что я несу личную ответственность за, вероятно, то, что произойдет в городе Ульяновске, что там есть вот эти книги. И с ними надо начинать беседовать. Это очень трудная задача. Люди не слышат: они же такие глухари, они слышат только что-то свое внутреннее и твердо знают, что мы хотим продать родину, опорочить нашу культуру, ну и так далее. Ну а как? Разговаривать.

Ну вот как? Я же вам рассказывала о валютном контроле, который я прошла, все-таки. Потому что пришел он и сказал «Ну, ведь, это, наверное, хорошо, что мой внук сюда может прийти?» Я сказала «Неплохо». Понимаете?
Ну, а какой путь другой? Я не знаю другого пути.

Но вы знаете, на самом деле, я знаю еще, зачем мы всё это делали. Вот, я, наверное, все-таки, немножко лукавлю. Я никакого другого пути кроме просвещения мозгов… Вот, Катюш, ответ на ваш вопрос. …и смирения сердец по возможности. Это не значит, что это нам удастся. Абсолютно. Потому что, понимаете, мы же, все-таки, не Нагорная проповедь. То есть мы ее можем исполнять, но мы же не властелины над душами, можем только сами над собой что-то такое сделать. Я не знаю другого пути. Поэтому новости смотрю, живу, в общем, наверное, хорош. Вот, я решила, что я скорее живу хорошо. А как я должна жить плохо, когда, понимаете, у меня такая замечательная встреча со всеми с вами? Понимаете? Грех жаловаться. Грех жаловаться. А что будет, посмотрим.

А. Уржанов: Следующий вопрос, пожалуйста.

Слушатель: Добрый вечер. Меня зовут Елена. Во-первых, спасибо вам огромное за эту встречу и за то, что вы делаете. Вот такое впечатление, вы – человек очень увлеченный, любите свое дело, такой, цельный. Ну, вот, по вашему рассказу такое впечатление, что, вот, вы, как бы, такой как будто всегда были, с детства, да? Любите жизнь и то, что вы делаете, людей, с которыми вы встречаетесь. И мне очень интересно, так ли это? Или у вас были в жизни такие моменты, когда пустота, что вы, вроде бы, как бы, ничего не хотите, не знаете, что делать, по большому счету, в жизни?

Е. Гениева: Вы знаете, я – человек довольно наивный. Понимаете, я… Ну, я не знаю, как насчет цельности, я не очень понимаю, что это означает. Ну, наверное. Но я, вообще говоря, такое, наивное существо. Поэтому для меня известные слова «мы реалисты, мы верим в невозможное», для меня это абсолютная, понимаете, аксиома поведения. Ну, какой нормальный директор Библиотеки иностранной литературы стал бы открывать французский культурный центр, когда министр культуры говорит «Я устал от ваших капризов»? Понимаете?

Наверное, если бы у меня были какие-то минуты вот такого опустошения, я очень многие вещи, вот, ну, наверное, не сделала, потому что руки-то иногда опускаются. Я, ведь, вам… Ну, времени просто не было. Это мы тоже начинали с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, а именно… Ну, я не знаю, насколько вы знаете, что такое перемещенные культурные ценности.

Перемещенные культурные ценности – это то, что Советский Союз тогда по праву потерь, победителя и так далее получил в Россию в количестве 12 миллионов книг, из которых осталось в реальности сейчас 4,5. Навсегда это исчезло.

Среди этих книг есть фантастические коллекции, которые нам по международному праву, о котором мы еще сегодня не говорили, не принадлежат. Мы их по закону международного права (я не буду вас утомлять этими подробностями) должны вернуть. И, вот, моя библиотека вернула одну из самых дорогих коллекций в мире – это коллекция князей Эстерхази. Когда не задают вопрос, сколько она стоит, я не отвечаю на этот вопрос, потому что… Ну, не Мона Лиза, но близко к этому. Мы ее вернули. Каким образом мы ее вернули? Упрямством, переговорами. Что это нам дало? Ну, вернули. Ну, в Думе мне объясняют, что я точно хочу отдать всё наше национальное достояние Австрии. Нет, я не хочу – я хочу выполнить нормы международного права.

Что это нам дало? Ну, наверное, вы знаете о таком после, имя которого Фон Шуленбург. Во всяком случае, мы его знаем по книге Акунина. Он тот, который неофициально, а потом официально объявил войну Сталину. Он был библиофилом, который когда случилось то, что случилось, он покинул, конечно, пределы Советского Союза, оставив всю свою роскошную библиотеку здесь. Она находится в Библиотеке иностранной литературы. Оказался в Германии. В это время нацисты вошли в (…1:25:25), вынесли всю библиотеку императрицы Марии Федоровны, немецкой принцессы, которая стала русской императрицей, которую они в Германии отдали в библиотеку Шуленбургу. Дальше покушение на Гитлера, его вешают, коллекция где-то остается.

И, вот, понимаете, отвечая на ваш вопрос, конечно, этим заниматься – это на острие ножа, это ты всё время подвергаешься тому, о чем мы уже говорили. Когда мы описали коллекцию Шуленбурга у нас и приехал его брат, потрясенный, что кто-то в мире занимается их собственностью, вернувшись в свой замок Фалькенберг, он увидел какие-то странные книги, стоящие в их многочисленных книжных шкафах и не понял, что это такое – что это за Мирабо, что это за (…1:26:22) какими-то странными экслибрисами. И прислали нам копию титульного листа. А мы им мгновенно ответили: «Это коллекция Марии Федоровны». И они приняли решение вернуть это в Россию.

Понимаете, у меня было много моментов, когда я понимала, что против лома, ну, наверное, часто нет приема. Но, на самом деле, есть. Вы должны делать. Ну, не получится… Понимаете, поскольку, все-таки, я первоначально занималась английской литературой, я знаю, что замечательные слова и Киплинга, и дальше не Киплинга, что мы сами (…1:27:09). Понимаете, никто не знает твое положение. Может быть, это твоя победа. А, может быть, твоя победа в его поражении. Поэтому… Ну, как вам сказать? Мне пока мне очень интересно жить. Мне интересно жить.

Ну, я, ведь, вам искренне сказала, мне был дан такой сложный свиток отцом Александром Менем. Вот это самое время (…1:27:44). Ведь, если впадать в то состояние, в которое очень часто хочется впасть, то эта возможность временем – она начнет отчетливо сжиматься.

И еще (…1:27:56) знак. Понимаете, я управляю большим количеством людей, у меня работает в библиотеке больше тысячи человек. Это много. Я знаю твердо: людей можно… С ними не соглашаться, можно, наверное, даже разумно наказывать, хотя, я очень не люблю это делать. Но есть одно правило, которое я знаю твердо, это связано вот с этим договором: людей ни в коем случае нельзя унижать. А если ты их не унижаешь, относишься к ним как к своим равным, то, как бы сказать, я думаю, что тот договор, о котором я говорила вначале, он в моей жизни точно действует. Но я человек наивный, поэтому, понимаете, меня вполне можно и не слушать. Спасибо.

А. Уржанов: Мы еще послушаем.

Слушатель: А можно еще вопрос? А вы сами что-нибудь пишете или писали, или собираетесь писать биографическое или художественное?

Е. Гениева: Вы знаете, художественного я пока не писала. Вы знаете, нет, я пишу, конечно. Не очень понятно, когда я это делаю, но за последние годы я издала некоторое количество книг. Одна из них – она, вот, тема нашей сегодняшней встречи, она так и называется «Великие спутники», которые не только те, которых я обозначила. У меня много великих спутников. Один из моих великих спутников – это, конечно, один из авторитетов библиотечного дела, великий слепец. Понимаете, о котором я говорю? Это Борхес. Великий библиотекарь, который ничего не видел, он был великий слепец, знавший безумное количество языков и так далее.

Ну, моя великая спутница, конечно же, это моя любимая английская писательница Джей Льюис. Я каждый год, когда есть время и силы, перечитываю диккенсовский (…1:29:47). У меня есть любимое произведение, которое я всем рекомендую, это, конечно, «Большие надежды». Фантастическое произведение Чарльза Диккенса. Ну и вообще-то перечитываю (…1:29:59).

Нет, я пишу. У меня есть всякие там научные труды. У меня есть книга, которой я очень горда, она является почти настольной книгой (ну, вы меня заставляете говорить какие-то нескромные вещи) библиотекарей не только нашей действительности, но она книжка, которая имеет гриф ЮНЕСКО. Но это научная работа, что библиотека – концепт межкультурной коммуникации. Ну, если перевести это на человеческий язык, что такое библиотека в современном обществе? И вообще есть ли у этой библиотеки будущее? А если есть у этой библиотеки будущее, то какое? Вообще что делать с фондами, что делать с книгами? Что такое библиотекарь?

На самом деле, современный библиотекарь – это очень интересное определение, кто он. Он – актор. Понимаете, это фигура, которая должна соответствующим образом понимать, как ему работать вот с этой, действительно, такой весьма сложной человеческой популяцией. Нет, я пишу. Только когда я пишу? Я вам скажу, когда я пишу. Я пишу рано утром, если хватает сил, потому что я жадная, поэтому я начинаю свой день рано. Ну, вот, пишу.

Иногда я пишу в самолете, потому что там я провожу много времени. Не очень удобно, но возможно. Пишу. Вот, недавно закончила книжку о писательнице, которая мне очень дорога и близка, это Вирджиния Вульф. У меня есть ее любимый роман, очень советую его прочитать. Это замечательный любовный роман о собаке «Флаш» — очень вам советую прочитать, замечательная совершенно книжка.

Вот, сейчас я заканчиваю собрание сочинений о (…1:31:40). Нет, ну, я, все-таки, когда-то была филологом по образованию… Нет, вы знаете, я поняла ваш вопрос, на самом деле. Это если честно ответить на этот вопрос, конечно, наверное, я бы, если бы… Но поздно выбирать. Это… Конечно, элемент такого жертвоприношения, я прекрасно понимаю. Но мне самой было бы, наверное, интереснее заниматься и Джойсом, и (…1:32:16), и Диккенсом, и так далее, английской литературой.

Вот, сейчас я заканчиваю книжку… Но, вот, вы знаете, вы меня заставили быть себя абсолютно нескромной. Я заканчиваю книжку, не поверите, о Михаиле Юрьевиче Лермонтове. Потому что я настолько увлечена тем, что он Лермон… То есть он же шотл… У него огромная, понимаете, эта шотландская составляющая. У него и шотландский герб, и так далее. И вообще это абсолютно непрочитанный поэт.

Я вот сейчас перечитала. То, что нам объясняли в школе, никакого отношения вообще к тому, что это такое. Нет, это очень трудный человек и, конечно, совершенно гениальный писатель.

Я была потрясена одной фразой, которой я не знала, в дневниках Толстого. «Если бы он (я почти точно цитирую) дожил хотя бы до 35 лет, нам не надо было бы Пушкина». Понимаете? Это сильнейшее высказывание Льва Николаевича Толстого. Вот. Ну, не знаю. Отчиталась, наверное, о проделанной работе.

Е. Гордеева: К вам есть вопросы здесь и здесь. Вот там, раз и два.

Слушатель: Екатерина Юрьевна, добрый вечер. В первую очередь спасибо огромное, просто вы какую-то другую жизнь совсем вдохнули сегодня. Спасибо огромное, очень наполнили хорошим. И у меня такой вопрос. Если говорить о встречах, которые, действительно, изменили жизнь, вот, в пространстве русской литературы? Я понимаю, что… Ну, конечно, знаю, что сейчас это иностранная литература. Но, вот, мне очень интересно просто в пространстве русской литературы не могли бы вы рассказать о героях, типа там, одном-двух, которые вас настолько…

Е. Гениева: Почему? Я хотела сказать, кто мою жизнь постоянно меняет и, наверное, корректирует. Это, конечно… Ну, если бы мне сказали «Какие 5 книг вы возьмете на необитаемый остров», я легко перечислила бы, какие 5 книг я взяла. Это, конечно, Пушкин. Для меня это совершенно замечательная загадочная фигура. Мне пришлось, потому что, действительно, я занимаюсь английской литературой… Ну, невыездной, дальше Одессы никуда.

Поэзия переполнена бесконечными ссылками на Великобританию. Бесконечными ссылками, где он никогда не был. Особый какой-то, понимаете, пристальный интерес к Байрону. Предчувствие своей гибели и судьбы через Байрона, и тому есть документальное подтверждение. И вообще вся вот эта история с дуэлью – я-то убеждена, что письмо первое он послал сам, чтобы закончить эту историю, разрубить этот узел.

Но понимаете, когда вот ты думаешь об этой дуэли, это недавно мне пришло в голову и, наверное, это тоже один из моих ответов на вопрос, который мы здесь обсуждаем. Ведь, господь не дал ему быть убийцей. Вот, он же мог был стать убийцей. И то же самое, на самом деле, происходит и с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Сам устраивает эту глупейшую дуэль и стреляет на воздух.

Вы понимаете, вот это, действительно, такая история в русской литературе, которая заставляет очень многие вещи в своем собственном поведении, конечно, если ты можешь до этого дотянуться, осмыслить. Но понимаете, всё равно, конечно…

Ну, что я еще очень часто перечитываю? Я перечитываю Толстого. На самом деле, у меня к нему много вопросов. Например… Ну, много вопросов. Но тем не менее, все-таки, когда есть время перечитать, ну, скажем, что-то, поскольку объем большой «Войны и мира», они, конечно, по-другому всё это, действительно, воспринимают.

Один из моих любимых романов – ну, это, конечно, опять-таки, связано и с моим, наверное, знанием английской литературы и, на самом деле, опять-таки, с отцом Александром Менем. Очень вам советую когда-нибудь это прочитать: не найдете, приходите, мы вам продадим в библиотеке. Это замечательный роман Грэма Грина «Сила и слава», который существует в классическом переводе великой переводчицы Натальи Альбертовны Волжиной и в переводе, пленка, начитанная отцом Александром Менем.

Почему я его вспомнила, говоря о дуэли Пушкина и Лермонтова? Это, на самом деле, понимание своего служения и предчувствие своей гибели, если кто помнит, действительно, этот замечательный роман.

Вы знаете, с этим романом, на самом деле, есть много любопытных историй. Он, ведь, этот роман, который первоначально был абсолютно неправильно переведен на русский язык, потому что его переводили как «Власть и слава». Ну, понятно, что это разорвались.

Он, ведь, находился (а, может быть, и сейчас находится) в папском индексе. И когда Грэма Грина принимал тот, памятник кому установлен в Библиотеке иностранной литературы в нашем дворике, и была беседа (…1:38:07) с папой, и тот ему сказал «Вы меня принимаете, вот, (…1:38:14) , в частности, в вашем папском индексе», на что получил совершенно замечательный ответ «Мало ли дураков на свете».

Очень вам советую этот роман. Вот, сейчас его уже восстановили отца Александра Меня. Когда-то, когда его только напечатали в журнале «Иностранная литература», мы смогли только скотски написать, что издательство приносит благодарность тем, кто подготовил эту рукопись к печати.

Вот, наверное, Пушкин… Пушкин, наверное, мой (…1:38:48). Очень люблю Диккенса. И очень… Я понимаю, что это может звучать старомодно, хотя, это… Это очень современный писатель.

Вы знаете, на самом деле, ведь, у нас есть еще одна задача. Вот, все эти (…1:39:06), что современное поколение не читает, что оно не знает, вы знаете, в этом есть и правда, и ложь. На самом деле, ну, правда, конечно, есть, потому что очень часто на экзаменах, которые я принимаю, я прошу что-то такое прочитать из Пушкина. Такое, глухое молчание.

Но с другой стороны, вот, наверное, мы что-то должны делать, чтобы читали. У меня был такой замечательный опыт, один позорный, один замечательный. Понимаете, вот, когда тебя просят что-то сделать, вот, скажем, в местах заключения, ты, вообще говоря, лучше подумай, а ты можешь это сделать или нет. Вот, у нас есть программа с рязанскими колониями (…1:39:51). Меня как-то попросили провести там урок по Пушкину. Мне бы (многоточие) подумать, что я не обязательно могу это сделать. Я сказала «Да, конечно» и села на машину, отложила все (…1:40:06) типа «вот вам» и приехала в эту колонию.

Причем, там были и мальчики, и девочки. Вот, они так все сидят, ну, охранники в 4 угла. Ну, я, как вы понимаете, запела. Я минут через 10 понимала, что они меня, конечно, слушают (какой у них есть выход?), но они меня совершенно не слышат ни про солнце, ну и так далее.

Так вы знаете, что? Не буду я вам рассказывать про Александра Сергеевича Пушкина – вам не интересно, у меня не получается. Давайте я вам расскажу… Закрыла глаза и сказала «Про одного негра». Полное оживление в зале. Ну и дальше мне было безумно трудно, потому что я не владею этим вокабуляром. Понимаете? Мне он очень труден. Ну, там я чего-то вспоминала какие-то там, я не знаю, слова, но это не сильно помогает. Ну, я же не могу им рассказать Донжуанский список – кто этот человек Дон Жуан? А если описать, что это означает, это понятная территория. Ну и так далее.

Если рассказать, что, я не знаю там, Наталья Николаевна пользовалась популярностью… Я сказала, что Наталья Николаевна, ну, то есть его жена (я не называла никого) – она отплясывала с царем, будучи на сносях. Понятно. И, в общем, когда я закончила свое это повествование, блузка у меня была мокрая, можно было выжимать… Ни на одной лекции ни в каком, понимаете, Эдинбурге, в Оксфорде таких вообще мук не претерпела. И я совершенно бездыханная закончила свое повествование… Ну, я закончила, как вы понимаете, Черной речкой.

Молчание. И, вот, наверное, это типа моего рассказа о молодом человеке, мальчике, который у нас в библиотеке работает 10 лет. Вот, поднялась какая-то рука… Была такая девочка 12 лет за убийство отчима (она его пырнула ножом, потому что не могла больше терпеть, как он издевается каждую ночь над матерью)… Не знаю, как бы я в такой ситуации повела себя (я никогда в таких ситуациях не была). И она говорит «Ну, это, ну, типа, ну, как это?» Ну, так они говорят. Я говорю «Вы, наверное, хотите меня спросить, как зовут этого человека?» Она говорит «Ну, типа, да». Я говорю «Ну, его, типа, зовут Александр Сергеевич Пушкин».

Понимаете, это был какой-то, ну… Понимаете, это, ведь, шок узнавания. То есть, на самом деле, я их не отдалила, если у меня это получилось, а дальше был… Это был момент моего, конечно, позора. И молодой человек говорит «Ну, вы эта, типа…» Ну, он хочет спросить, знаю ли я что-нибудь наизусть. Ну, в общем, что-то я, конечно, знаю. Но от волнения в этой аудитории я забыла всё – про дядю и про чудное мгновение. Ну, вот, всё, что мало-мальски интеллигентный человек должен, Но не помнит.

Лежит томик. Томик-то был в порядке, Пушкин. А я не могу его открыть, потому что я… Вот, что-то такое наложено. Я думаю «Ну, вот, что мне делать?» И ничего более остроумного чем то, что выкинуло мое подсознание, молитву (…1:43:21). Я ее воспроизвести наизусть не смогла.

Вы знаете, они слушали это… Я не убеждена, что они всё там понимали. Это не важно. Но это вызывало такое количество ассоциаций бабушки, которые шептали эти молитвы. Ну, после этого они говорят «А еще почитайте». Я открыла томик Пушкина и им про чудное мгновение, про что хотите.

Понимаете, это, на самом деле, это дерзкая штука. Это дерзкая штука, потому что надо понимать, а ты можешь ли это сделать? На самом деле, можно сделать хуже. Но вот если говорить о том, кто чего читает, кто чего не читает, мы когда-то задумали в городе Саратове, ну, чтобы привлечь к чтению Александра Сергеевича Пушкина, Пушкинский бал. Значит, студенты театральных училищ и все замечательные, значит, вот, во фраках, девушки в соответствующих бальных платьях. Я с каким-то молодым человеком открывала этот бал, вальс.

Я думаю, как бы мне его спросить? Ну, вы знаете, это вопрос «А ты записался на фронт?» Ну, как задать вопрос «Ты Пушкина читал?»? Я говорю «Скажите, пожалуйста, вот, Евгений…» Он говорит «Онегин». Я говорю «И…» Он говорит «Вчера открыл», вальсируя. Я говорю «Ну и как?» Он говорит «Клёво».

Ну, понимаете, ну, по-моему, замечательный ответ. Ну, на самом деле, у нас «Как вы можете про Александра Сергеевича Пушкина, солнце нашей поэзии?» А почему нельзя так сказать? Можно. Ну, если он уже открыл и прочитал, уже хорошо. Так, я вас заговорила. Так, Катюш?

Е. Гордеева: Последний вот там вопрос был, да.

Слушатель: Екатерина Юрьевна, спасибо за очень честную беседу, разговор. И сразу извините, возможно, за немного личный вопрос. Ну, так как мы уже заговорили о политике, я думаю, что как раз заключительный вопрос о религии и вашем отношении с религией. И были ли у вас какие-то поиски ответов для себя, вопросов и что для вас сейчас есть и где для вас сейчас есть Бог?

Е. Гениева: Вы знаете, я воспитана в семье, которая семья православных. Но я наполовину русская, наполовину еврейка. Я по маме русская семья, а по линии папы это замечательная семья людей с поразительной историей, которая стоит веками за ними. Поэтому я думаю, что моя такая практичность, в смысле сделать программу Экслибрис конкретно, чисто конкретно, это то, чему меня, может быть, одарил наш замечательный отец. Он был великим администратором, мне до него далеко, но что-то такое он мне, конечно, передал.

Потому что я всегда, когда что-то стараюсь сделать, я хочу знать, как поезд из пункта «А» придет желательно в пункт «Б». Потому что разговор о том, что он когда-нибудь придет в XXVIII веке меня не устраивает – я хочу, чтобы это случилось по возможности при моей жизни.

Поэтому, понимаете, во мне, вот, наверное, не борются, а замечательно существуют вот эти 2 такие замечательные традиции. Я православный человек, практикующий. Я хожу в церковь, у меня есть своя любимая церковь и даже две, и даже три, на самом деле. Замечательная церковь в Москве, где настоятель – отец Александр Борисов. Это просто напротив Моссовета. Эту церковь мы когда-то, Библиотека иностранной литературы чудом господнем вернули храму. Но это отдельная история, это, действительно, было чудо Господне.

Отец Александр Борисов. Фото: Анна Гальперина

Я очень люблю маленький храм в новой деревне, подле которого похоронен Александр Мень, про которого написаны эти замечательные песни, стихи «Когда я (…1:47:37) единственный храм». Галич, в котором крестил отец Александр.

Очень часто мы всей семьей бываем в Семхозе, где вся эта трагедия случилась, где находится дом и библиотека, поразительная библиотека отца Александра Меня. Поэтому я, вот, я – человек, который, что называется. практикующий.

Сомнения? Вы знаете, мне очень, наверное, в жизни повезло. Очень. Понимаете, во-первых, я была как-то, наверное, правильно воспитана. А с другой стороны, мои первые… Ну, это такой личный вопрос и личный ответ. Понимаете, мои первые духовные наставники – они были удивительными людьми. Вот, мой первый духовный отец – это был отец Николай Голубцов. Ну, наверняка, многие знают его как духовника Светланы Аллилуевой. Мне это было совершенно всё равно, чем он (…1:48:36) в то время. Я твердо знала, что когда я приходила к нему в Донской монастырь, ничего кроме любви из его глаз, из его поведения я не видела.

Священник, который на меня оказал огромное влияние, это был отец Всеволод Шпиллер. Это один из таких интеллектуалов нашей церкви. Ну, про отца Александра я уже вам много чего сказала.

Сомнения? Понимаете, лукаво я могу сказать «Да», честно – «Нет». Я думаю, что если мне что-то и дает внутренние силы жить, бороться с чем-то, то это ощущение, что я в этом мире точно не одна. Я не могу по-другому это объяснить. Понимаете, я отчетливо ощущаю связь с умершим. Я твердо знаю, что в моей жизни люди, которые мне очень дороги, они в моей жизни реально присутствуют. Я их просто могу не видеть.

Мне, вот, когда-то, вы знаете, дано это увидеть. И я очень благодарна. Когда умирала моя бабушка (и она умирала в совершенно неожиданных для себя обстоятельствах – не дома, а так получилось, что она умерла в больнице)… А это были такие глухие годы, когда священник, который мог прийти в больницу, мог лишиться всего. И тем не менее, когда он туда пришел, было ощущение, что больница вымерла, понимаете, наступила вот такая… Понимаете, ну, вот, как в «Спящей красавице», вот, сон такой. Пока он ее соборовал и причащал, (…1:50:21) закончилось.

И когда это всё закончилось и он ушел… Бабушка с ним, на самом деле, говорила (…1:50:29) первый французский язык. Я слышала, с кем она говорила. Это, вот, понимаете, то, что мы знаем из литературы, а мы это узнаем в жизни. Вот, вся эта комната (больничная палата) – она была наполнена людьми, которые ее встречали. У меня было такое ощущение, что, вот, я сейчас плечом могу задеть ее маму, ее умершего брата на Первой мировой войне.

Вы знаете, поэтому мне не трудно говорить… То есть я могу о них говорить. Я интеллектуально вам расскажу про сомнения чего хотите. То есть я вполне владею, я понимаю, что эти сомнения могут быть. И то, что меня очень много в нашей современной церкви не устраивает, это несомненно. Я, ведь, не случайно назвала 3 таких церкви. Это, действительно, церкви, как бы я сказала, отмеченные, помеченные благодатью божьей.

Но если я честно отвечаю на ваш вопрос, нет. Более того, состояние скорби, болезни, усталости. Если есть какое-то вот такое прибежище благих, то это то, что вы задали вопрос. (…1:51:42) вера. Мне это очень помогает жить.

Более того, я думаю, что я бы многие вещи в библиотеке не смогла бы сделать, потому что… Ну, что значит вера? Ты чувствуешь ту помощь и ты понимаешь, что у тебя, ведь, есть не только претензии к тем, кто тебя окружает, у тебя есть огромное количество обязательств перед теми, которые тебя окружают. Это… Ну, как бы сказать? Можно сказать, что это бремя благое, но оно не всегда самое легкое.

Е. Гордеева: Екатерина Юрьевна, спасибо вам огромное-преогромное. Я думаю, что вы нам простите, что мы с небольшим опозданием. Но всё равно поздравляем вас с днем рождения.

Е. Гениева: У меня очень нелепый день рождения, он 1 апреля. Я себя утешаю тем, что у меня, в общем, ну, неплохая компания, правда, ведь? Моцарт, там еще некоторое количество людей. Я не равняюсь… Нет, я равняюсь на них, я не равняю себя. Но день рождения, конечно, такой, ну, глуповатый. Но смешной.

Е. Гордеева: С днем рождения. Спасибо вам огромное.

Е. Гениева: Я уж не знаю, как, но это мои любимые цветы. Вот, я не знаю, кто вам подсказал. Они, действительно, любимые. А сочетание фиолетовых и желтых… Спасибо.

А у меня есть вообще последнее слово, нет? Есть. Значит, Катюша, дорогие мои, большое вам спасибо за эту встречу. Я всё продолжаю думать о минутах сомнения, отчаяния и усталости. Вот такие встречи – они точно, спасибо вам большое, дают очень большие силы жить. А новости будем с вами хотя бы по телефону обсуждать.

Источник: Открытая лекция

Читать также: