…Завораживающий голос в полумраке камерного театрального пространства, который актриса дарила по очереди каждому из своих персонажей: Антигоне, Исмене, Креонту, Эвридике… Печальная мелодия, философским лейтмотивом пронизавшая весь спектакль… Чуткие зрители, среди которых не было случайных людей…
Все это наводило на мысль о том, что Театр музыки и поэзии певицы и актрисы Елены Камбуровой – место в Москве особенное, не похожее ни на какой другой театр. Находясь под впечатлением спектакля-дуэта «Антигона», я встретилась с этой необыкновенной женщиной в гримерной, где она отдыхала после непростого спектакля.
Елена Антоновна Камбурова — российская певица и актриса. Народная артистка России, Лауреат Государственной премии РФ, член Союза театральных деятелей РФ, художественный руководитель Московского театра музыки и поэзии.
Родилась 11 июля 1940 года в Новокузнецке в семье инженера Антона Семёновича Камбурова, и врача Лидии Марковны Захаровой. Её детство прошло в городе Хмельницком на Украине, куда переехала её семья.
Мечтала стать актрисой, увлекалась поэзией, но после школы поступила в Киевский институт легкой промышленности, через два года ушла и уехала в Москву поступать в Щукинское училище, но не поступила и работала год на стройке, после поступила в цирковое училище.
В 1966 году окончила эстрадное отделение Государственного училища циркового искусства, а позже — отделение эстрадной режиссуры ГИТИСа.
Голос Елены Камбуровой звучит более чем в 100 кинофильмах и мультфильмах.
С 1992 года Елена Камбурова — художественный руководитель созданного ею Театра музыки и поэзии.
— Считаете ли вы, что греческие корни каким-то особенным образом повлияли на ваш творческий путь? Ведь Греция — родина театра…
— Греция повлияла на меня так же, как и на весь мир, потому что для всего мира именно Греция стала первым ростком мысли, философии, культуры, духовности. Вот и сегодня в нашем театре вы видели спектакль «Антигона» на древнегреческий сюжет.
Самое главное, о чем говорится в этом спектакле, что человек должен поступать по совести, не думая о себе, о последствиях этого поступка. Главное: если он поступает по совести, он соблюдает божественный принцип.
Выстоять помогла вера в то, что у меня впереди интересная, большая жизнь
— Каковы были ваши первые впечатления, когда вы, провинциальная тогда девушка, приехали в Москву?
— Тогда было более спокойное время: многие подъезды были открыты, народ был добрее, по ночам ходить было не страшно. Однако я оказалась в положении человека, у которого нет крыши над головой, и перед которым стоял вопрос о выживании.
— Известно, что первая попытка поступить в Щукинское училище была неудачной, и вам пришлось год прожить в Москве в тяжелых условиях. Что помогло вам тогда выстоять?
— Абсолютная вера в то, что у меня впереди интересная, большая жизнь. Это было необоснованное ощущение, так как ничто того не предвещало. Я не занималась в самодеятельности, но было ощущение, что я должна служить на сцене.
Тогда мне казалось, что это прежде всего будет драматическая сцена, а не пение, поэтому я училась читать стихи и готовилась к поступлению в Щукинское театральное училище, но не поступила. На последнем туре меня не взяли. Не будучи москвичкой, продержаться этот год было очень непросто.
— Где и как вы прожили этот год?
— Когда я еще поступала в училище, недалеко от общежития театрального института на Рижской были двухэтажные дома барачного типа, и я познакомилась с теми, кто там жил. Вначале я поселилась у родственников, потом оказалась выброшенной на улицу.
Тогда я вспомнила про те самые бараки и попросилась к этим людям. Они отнеслись ко мне по-доброму и помогли устроиться в этом общежитии, в технической комнате. Она совершенно не отапливалась, поэтому зимой мне пришлось спать под одеялом в зимнем пальто.
Было совсем не просто, и при этом я еще работала на стройке. Тогда мне это и в голову не приходило, но в те годы я строила нечто созвучное моей будущей жизни, моему театру, так как это было строительство клуба. С тех пор мне так и не довелось там быть, а интересно было бы…
Вначале было очень сложно правильно произносить букву «г»
— Приходилось ли вам работать над произношением по приезде в Москву?
— Когда я только приехала в столицу, у меня был очень сильный украинский говор, который считается одним из самых сложных для исправления. Мне было сначала трудно произносить букву «г» по-московски.
Однако помогало то, что когда я жила в городе Хмельницком, там работало не только украинское, но и всесоюзное радио, поэтому у меня на слуху были тексты на чистом русском языке. Однако среда вокруг меня была разноязычная: в Хмельницком жили украинцы, русские, поляки, евреи. Только наша семья была греческой.
Когда я уже начала учиться, я приезжала домой отдохнуть на месяц и снова приобретала этот говор. Потом приезжала в Москву и снова от него избавлялась. Но, несмотря на это, когда через пять лет я оказалась в училище циркового и эстрадного искусства, педагог Татьяна Ивановна Булкина увидела и почувствовала мои возможности в области художественного чтения.
Однажды она предложила мне в качестве чтецкой учебной работы прочитать «Нунчу» из сказок об Италии Горького. Я прочитала ее на вечере, и все в один голос сказали: «Давайте запишем!» Запись состоялась на радиостанции «Юность». Так промыслительно сложилось, что ее услышала Фаина Георгиевна Раневская, которая отозвалась о ней самыми высокими словами. Вот такая история.
«Нунча», Раневская и Мансурова
— Как у вас складывались отношения с Фаиной Раневской после того отзыва, который она дала на ваше исполнение «Нунчи»?
— Письмо Раневской начиналось со слов: «Никогда не писала на радио…» Когда сказали, что пришло такое письмо, мне было сложно в это поверить, поэтому мне даже в голову не пришла мысль ей позвонить. Тем не менее, судьба свела меня с Раневской. Один молодой человек, мой знакомый, ехал к ней по какому-то делу и, зная об этом письме, позвал меня с собой.
Нельзя сказать, что Фаина Георгиевна меня ласково встретила. Но когда она, спросив, кто я, узнала, что я та самая, кто читал «Нунчу», тут же переменила свое отношение. Я думала, что это наша первая и последняя встреча, но потом судьба меня снова к ней привела. Однажды нужно было подписывать коллективное письмо, и я пришла к ней за этим. У нее была собачка, которая сразу же потянулась ко мне, так как я очень люблю животных. Фаина Георгиевна пригласила меня приходить чаще в гости…
Елена Камбурова
Вот такая была судьбоносная встреча. Такой же еще раньше была встреча и с Цецилией Львовной Мансуровой, первой исполнительницей главной роли в легендарном вахтанговском спектакле «Принцесса Турандот».
Когда я только поступала в Щукинское училище, у нас на экзаменах сидели студенты, которые слушали тех, кто поступает и болели за них. Одна из студенток сказала: «Тебя обязательно должна послушать Мансурова». Я пришла к ней, долго ждала и дождалась. Поскольку ей снова нужно было уходить, она предложила мне читать прямо на улице, на ходу, это был тихий переулок.
Послушав меня, она сказала, что я имею полное право поступать в училище. Говорят, что она даже меня рекомендовала приемной комиссии («Вот кого надо брать!»), но, тем не менее, меня не взяли. Та наша встреча закончилась нашей дальнейшей дружбой, это было еще до Раневской…
Еще в Киеве профессор театрального института Михаил Полиэвктович Верхацкий, послушав меня, тоже произнес очень добрые слова. Он сказал, что я имею полное право быть на сцене. Вот это все меня очень держало.
Уже в первой песне я почувствовала свой будущий путь
— Учась в эстрадно-цирковом училище, вы не возобновляли попыток поступать в Щукинское?
— Дело в том, что в цирковом училище у нас были педагоги из Щукинского, многие из них отмечали, что я имела бы полное право там заниматься. Казалось уже, что для меня открывались двери…
Но тогда уже я стала записываться на радио с песнями, которые меня увлекли, и я решила, что доучусь в эстрадно-цирковом. Уже тогда я почувствовала свой путь и уже по первой песне убедилась в том, что именно в этом жанре я могу существовать как актриса.
В песнях есть, о чем сказать, в них есть своя драматургия. В них есть возможности не только для вокального, но и для актерского выражения. И те первые песни проложили путь ко многим другим.
Сначала один из педагогов училища Сергей Андреевич Каштелян посоветовал мне послушать песни Новеллы Матвеевой. Услышав их, я просто влюбилась и поняла, что именно это мне интересно. Потом появились песни Булата Окуджавы, с которыми я никак не могла расстаться. Я стала выходить на сцену, чувствовать реакцию зрителей…
Так автоматически отошла эта история с драматическим театром, но иначе бы я не пришла к своему собственному театру, к сегодняшней «Антигоне»… Может быть, мне не помешало бы поучиться четыре года в Щукинском училище, но в результате я все равно бы пришла к песне. Песни меня избрали.
— Какие педагоги больше всего повлияли на вас?
— Прежде всего, Татьяна Ивановна Булкина и Сергей Андреевич Каштелян. Это был выдающийся артист оригинального жанра, и эстрада того времени состояла во многом из его учеников. Он занимался со мной во Всесоюзной мастерской эстрадного искусства.
Я пришла туда, прочитала что-то, он попросил меня спеть. Я спела песню «Куда бежишь, тропинка дальняя…». Каштелян предложил мне аккомпаниатора, но я сказала, что не привыкла петь — так и спела ему без сопровождения…
Елена Камбурова
Сейчас есть много спектаклей, на которые я боюсь ходить
— Как вы оцениваете образование, которое получают молодые актеры сейчас? Что изменилось по сравнению с тем временем, когда учились вы?
— Не мне судить. В том же Щукинском училище много прекрасных педагогов старой школы. Отличие в том, что сейчас гораздо меньше достойных спектаклей и кинофильмов, в которых молодые актеры могли бы себя показать.
Очень много пустых спектаклей, которые даже хуже, чем эстрада. Все на потребу зрителя: ни мыслей, ни чувств, я уже не говорю о духовности – там ее просто нет. Есть много спектаклей, на которые я боюсь ходить.
Сейчас ведь нужно, чтобы непременно были какие-то криминальные разборки, нецензурные выражения, откровенные эротические сцены. Иначе считается, что это несовременный спектакль.
Редкое исключение из всего этого составляет, например, театр Фоменко. Есть очень много пустого, когда люди просто собираются для заработка. Талантливые актеры кочуют из одного безликого сериала в другой.
— Назовите имена молодых актеров, которые, на ваш взгляд, наиболее талантливы.
— Их много. Ну, например, Алла Юганова, которая играет сейчас в театре Ленкома и у нас… Дмитрий Певцов — потрясающий актер, Евгений Миронов, Чулпан Хаматова. Они смогли выразить себя и, слава Богу, выразили себя именно в театре.
«Микрофон – инструмент музыкальный»
— Интересно ваше отношение к академическому вокалу. В одном из интервью вы рассказывали, что отказались от уроков пения…
— Мои голосовые связки не были готовы к такой нагрузке. Педагог в училище решила, что мой голос – колоратурное сопрано (хотя, конечно, же он ближе к меццо), и соответственно занималась. Поэтому после таких занятий я не могла разговаривать, и отказалась от посещения этих уроков. И только спустя годы начала в какой-то мере заниматься голосом.
Немного есть певцов с большими голосами, которые могут работать с микрофоном или тех, кто без микрофона могут передать в голосе эмоцию. Из них величайшее исключение — Федор Иванович Шаляпин, также Надежда Андреевна Обухова. Так поет и Чечилия Бартоли. В своем жанре это было дано французской певице Фреэль.
Меня многому научила песня. Педагоги тоже, но я помню, как я стала брать частные уроки у одной вокалистки. Скоро я поняла, что с ней спорить бесполезно, так как у нее была академическая школа, и она считала, что нужно и можно петь только так, как она говорит. Это просто был человек с другой культурой звукоизвлечения, которому сложно было понять и принять микрофон.
Я даже помню, что в газете «Известия» было напечатано две статьи. Одну статью написали Бунчиков и Нечаев. Это были известные певцы, которые очень много работали на радио. Они прекрасно звучали, много записывались. Но они активно не приняли микрофон и микрофонное пение.
Для них не существовало ни Эдит Пиаф, ни других певцов, которые пели с микрофоном. И они написали статью под названием «Микрофон – дурная мода». А рядом опубликовали мою статью, которая называлась «Микрофон – инструмент музыкальный», потому что для меня он стал и н с т р у м е н т о м.
Помню, что одна из встреч с Роланом Быковым открыла для меня очень многое. Он только что закончил запись для одного мультфильма и сказал: «Я, наконец, понял, что такое микрофон. Это возможность не только усилить голос, но и придать ему невероятное количество красок, которые невозможны без него».
— Оперное пение не позволяет передать нюансы, которые можно передать с микрофоном?
— Паваротти – пример того, что оперный певец тоже может пользоваться микрофоном. Он был гениален в опере, но он также умел использовать возможности микрофона, и это было потрясающе. Но не все певцы с большими голосами это могут.
Например, когда я работала в Москонцерте, академические вокалистки смотрели на нас, тех, кто поет с микрофоном, сверху вниз. А, на мой взгляд, эти певицы нередко звучали карикатурно со своими большими голосами, так как, к сожалению, они не могли передать тонкие нюансы. А вот Виктория Иванова могла это. Она много выступала на радио, и я очень любила и люблю ее слушать.
— С чего начинается ваша работа с произведением?
— В первую очередь, текст. Какая бы ни была прекрасная музыка, если стихи меня не волнуют, я ничего не смогу сделать, я не смогу произносить эти слова. Бывает, что музыка средняя, это тоже грустно. Ведь стихи могут просто звучать в нашей памяти, как слова. Но если приходит музыка, то она должна дать этим словам крылья. Для чего-то же она пришла?
А просто три аккорда, чем иногда грешат барды, — это почти ничего. Но, к счастью, среди них есть прекрасные мелодисты. Вот Булат Окуджава был прекрасным мелодистом. Он прекрасно чувствовал мелодию. Однако это — редчайшее исключение. Очень хорошо чувствуют мелодику стиха Сергей Никитин, Андрей Крамаренко, Елена Фролова.
Когда ко мне приходят, чтобы показать новые песни, я говорю: «Покажите сначала стихи». И только если стихи мне интересны, я слушаю музыку.
Мою первую сольную программу худсовет не принял
— Как складывались ваши отношения с Булатом Окуджавой?
Елена Камбурова
— В те годы была такая форма выступления, которая называлась «устный журнал». Мои сверстники – они были моей основой аудиторий – собирались в университетах и могли по 3-4 часа слушать «устные журналы». У них были «странички»: политическая, страничка встречи с какой-то интересной личностью, чтецкая страничка… На них часто выступали барды, по «устным журналам» ездил Высоцкий.
Я тоже принимала в них участие в качестве отдельной «странички». И вот именно там я обрела своих первых слушателей. Мои первые песни звучали на радиостанции «Юность», а ее тогда слушала вся молодежь. Благодаря этому у меня моментально появилось имя, которое знала молодежь, я была «молодежной» певицей. Возможность ощущать реакцию моих сверстников придавала мне уверенности в себе.
Песни Булата Окуджавы меня вели, они словно проторили путь всем остальным песням. Я помню, что мне тогда многие доброжелатели говорили, что надо спеть что-то попроще, то, что могла бы принять обычная аудитория, не студенческая, а потом уже приниматься за Окуджаву. Но я уже тогда ощутила огромную разницу между этими песнями, в которых есть поэзия, и милыми, хорошими песнями вообще.
Когда Кирилл Акимов привел меня на радио, я записала две песни совершенно не моего плана. Это были те самые «милые» песни, в которых не было поэзии. Хотя мне сразу пришло много писем от радиослушателей, которые любили эстрадных певиц и которым понравились эти песенки.
Окуджава очень тепло принял меня после того, как я записала его песню о Леньке Королеве, и всегда в наших отношениях оставалась эта теплота. Я бывала у него дома, однако слишком ценила его время и старалась не злоупотреблять его вниманием.
Прозвучали мои первые записи (это совпало с концом оттепели), но потом цензурная политика в стране очень ужесточилась, многие песни стали считать чуть ли не антисоветскими, поэтому об Окуджаве не могло быть и речи.
Мою первую сольную программу худсовет не принял, хотя она состояла из чудесных песен. Это был 1968 год, год, когда советские войска вторглись в Прагу… и этим все сказано.
А вот сегодня худсовета нет, и я об этом очень сожалею. Уверена, что он необходим, ибо свобода вылилась во вседозволенность.
Слову в песне должно хорошо и вольготно дышаться
— Расскажите о других интересных встречах в вашей жизни.
— Почти в начале своего сценического пути я встретилась с Ларисой Критской, потрясающим музыкантом с консерваторским образованием. Она аккомпанировала мне в Москонцерте, так как полюбила и почувствовала мой песенный жанр.
Мы познакомились с поэзией Юрия Левитанского и с ним самим, и она написала огромный цикл на его стихи. Эти песни прошли большое испытание временем, и сейчас у нас в театре сейчас готовится спектакль «Черно-белое кино» по его стихам, по его жизни.
Вместе с Критской мы познакомились с Микаэлом Таривердиевым. Я записала одну его песню на радиостанции «Юность», потом началось наше сотрудничество, которое продлилось не очень долго. Я была первой исполнительницей многих его песен. Мы даже ездили на гастроли.
Ленинград для меня открыл Таривердиев, так как туда я впервые приехала с ним. У него я многому научилась, а особенно ценить каждое слово, которое заложено в основу песни…
Слову должно очень хорошо и вольготно дышаться. Каждый раз мое участие в творческих вечерах Таривердиева было словно впервые. Выступление на сцене вместе с автором каждый раз превращалось в экзамен.
Мне уже тогда казалось, что песня не должна исчерпываться только вокальным решением. В ней должна присутствовать и пластика рук, и мимика, и даже движения по сцене, отход от микрофона. Но многое из этого было неприемлемо для Микаэла Таривердиева, который считал, что песня – это прежде всего песня. Так у нас возникли некоторые разногласия, и постепенно жизнь нас развела, хотя благодарность ему я сохраню надолго.
Произнесенное слово формирует нашу душу
— В 1992 году вы создали Театр музыки и поэзии. Каковы основные задачи, которые вы ставите перед этим театром?
— Сначала задачи были весьма скромные. Хотелось, чтобы театр песни объединил подобных мне людей, которым очень непросто в этом огромном поле песенной культуры. Хотелось проповедовать тот вид песни, который я считаю самым главным: песню, в которой есть поэзия, которую несут музыкальные крылья.
Этому жанру всегда было непросто: сначала была цензура, а потом, когда пришла свобода, она вылилась во вседозволенность, из-за которой уровень вкуса понизился до нуля. Поэтому мне хотелось, чтобы появился дом, в котором было бы тепло артистам, которые хотят работать с такой песней, и зрителям, которым не хочется слушать то, что называется сегодня попсой.
В начале у нас было несколько певцов: Александр Лущик, Татьяна Алешина, Елена Фролова, Инна Разумихина. Мы начали проводить песенные вечера…
Когда надо было определяться с официальным названием театра, я подумала: «Музыка – для меня это все, это то, что говорит, когда слово замолкает. Она говорит больше, чем что-либо другое, и сильнее всего влияет на душу человека». Так появилось название «Театр музыки и поэзии».
Слово формирует, как молитва. Слова, которые мы произносим, когда молимся, формируют душу и дальнейшую судьбу. Судьбу театра предопределило его название. Так, у нас появляется спектакль «P.S. Грезы» по Шуберту и Шуману, где звучат песни, которые требуют определенной манеры исполнения.
Появились певицы, которые прекрасно справляются с этими песнями. Пришел режиссер Иван Поповски, который нашел сценическое решение этого спектакля, идея которого исходила от нашего музыкального руководителя Олега Синкина.
Прошел наш первый спектакль: первый зритель, первые восторги, первая радость. Через какое-то время появляется спектакль «Абсент», где музыка французских композиторов Равеля, Дебюсси, Форе сосуществует с французскими песнями и так далее…
Главное, что мы делаем не просто концертные вечера, но спектакли, которые существуют по всем театральным законам. И сейчас идет подготовка к чисто музыкальному спектаклю. А песенная история выливается не просто в исполнение песен.
Например, у нас идет спектакль «Капли датского короля» по песням Булата Окуджавы. А «Снился мне сад» — это спектакль, в котором звучат романсы.
— Можно ли говорить о том, что в театре вы создали новаторский жанр «песенного спектакля»?
— Пожалуй…
— По какому принципу вы отбираете актеров?
— К нам приходят певцы с хорошими голосами, но важно, чтобы была выразительность и легкость пения в ансамбле и актерское начало. Певцам приходится быть выразительными не только в голосе, но и в пластике.
— Трудно ли женщине руководить театром?
— Я не абсолютный руководитель. Для настоящего руководства у меня недостаточно в характере жесткости, категоричности.
Если мне что-то не нравится, я стараюсь очень мягко, что несвойственно руководителям, об этом сказать, могу только подсказать что-то.
Всей музыкальной стороной руководит Олег Синкин, роль которого в театре огромна. У нас прекрасный директор Борис Меликджанов, главный администратор Михаил Мергелов и другие.
— Вообще женская режиссура отличается от мужской?
— Бывают женщины-режиссеры, как, например, Генриэтта Яновская, с мужской хваткой. А бывает и мужская режиссура, но в мягкой тональности. Тот же Анатолий Васильевич Эфрос общался с актерами очень мягко.
Эфрос хотел сделать песенный спектакль со мной, так как почувствовал, что это возможно. Но было такое жесткое время работы в Москонцерте, что нашу заявку тут же завернули, сказав, что он — театральный режиссер, который ничего не понимает в эстраде.
— В сегодняшнем спектакле вы воплотили сразу несколько персонажей? Как это вообще возможно?
— Возможно, когда есть точная задача.
Таких же затрат, как «Антигона», от меня требует спектакль «На свой необычный манер», который состоит из песен Владимира Высоцкого и французского шансонье Жака Бреля. Каждого из них можно назвать «месье 1000 вольт», поэтому в спектакле приходится им соответствовать. Впрочем, как и всему, что приходит в мой репертуар.
Необходимо очищение через молитву
— Проблема того, совместима ли вера и лицедейство, обсуждается тысячелетиями. Сначала христианство отрицало театр как элемент языческого культа, потом появились христианские постановки (как рождественские вертепы в Европе), потом – благочестивая классическая драматургия.
При этом оставались и площадные языческие действа. Современный театр продолжает существовать на этом разломе. Как Вы для себя решаете проблему совмещения христианства и лицедейства?
— Религия и искусство могут гармонично сосуществовать в жизни человека. Когда поет хор Минина, звучит высокая классическая музыка, мы смотрим драматический спектакль, в котором есть борьба за душу человеческую — это прекрасно. Все то, что не разрушает целостности человеческой личности в любой форме, все это может сосуществовать.
Но когда видишь плоды разрушения человеческой души, то очень сложно православному человеку это принять. Православие – это духовность, жизнь души. И оно закрывает дверь для пропаганды агрессии, разложения. Но грустно также слышать, когда ортодоксально настроенные священники говорят, что все, что на сцене, — это бесовщина. Ничего подобного.
Очень многое, из того, что на сцене, может возделывать человеческую личность. Вспомните Булата Окуджаву: «Совесть, благородство и достоинство, вот оно — святое наше воинство…».
Елена Камбурова
— Не разрушает ли целостность души вхождение в роль?
— Очень важна сверх-сверх задача. В спектакле «Антигона» для меня этой задачей является показать достоинство личности, которая, зная, что ее ждет, идет на этот подвиг, потому что есть принципы, которые она не может переступить. Так же, как верующие, которые подвергались репрессиям в XX веке.
Перевоплощения же мы проходим постоянно. Например, вы мне о ком-то рассказываете: «Вот он такой злой, дурной…» — вы становитесь актером, который перевоплощается. Конечно, это поверхностное перевоплощение. Но бывают такие роли, которые затрагивают глубинные слои человеческой личности. Например, роль Ивана Грозного.
Тут ощущаешь, насколько тонка перегородка между человеческой личностью и ролью. Актер Александр Михайлов рассказывал, что у него однажды на спектакле кровь хлынула горлом от эмоционального перенапряжения, и он понял, что больше не может играть Грозного. Шаляпин же обладал умением балансировать на границе: человек — роль.
Поэтому очищение нужно. Прежде всего, оно достигается через молитву. Я очень верю в молитвенное начало и в то, что оно очистительно. Часто у нас молитва просительная, но я стараюсь не только просить, но и благодарить Бога за то, что Он дает возможность пройти через непростые для меня жизненные ситуации, и за многое другое.
«Молитва» — Елена Камбурова
«Псалом 136 (На реках Вавилонских)» — Елена Камбурова
«Осень» — Елена Камбурова
Читайте также:
Вера Васильева: Женщине нужно, чтобы ее любили