Елена Садовникова о митрополите Антонии Сурожском, вопросах Богу и свете Христовом (+Видео)
Член фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», кандидат биологических наук Елена Садовникова в девяностые годы работала в Лондоне. Там она познакомилась с митрополитом Антонием Сурожским, пришла к вере, крестилась, стала его духовным чадом. Накануне десятилетия со дня кончины митрополита Антония Елена Юрьевна поделилась с Правмиром своими воспоминаниями о нем.
Время остановилось
— Елена Юрьевна, как вы познакомились с митрополитом Антонием?
— Моя встреча с владыкой была, с одной стороны, предсказуема, с другой — случайна. В 1991 году меня пригласили по контракту в Лондонский университет. На работе все складывалось замечательно, но эмиграцию я переживала тяжело, чувствовала себя одинокой, потому что соотечественников в Лондоне в то время почти не было. В какой-то момент возникла необходимость поменять служебный паспорт на гражданский, я отправилась в советское посольство и там познакомилась с девушкой Юлей, которая переехала в Англию, потому что вышла замуж за англичанина.
Мы кинулись друг другу в объятия, обсудили сложности врастания в английскую культурную среду, и я пожаловалась ей, что не с кем даже перемолвиться русским словом. «Почему не с кем? — сказала Юля. — В соборе можно послушать прекрасный русский язык XIX века — там по четвергам пожилой священник ведет беседы».
В один из четвергов после работы я пошла в собор на Ennismore Gardens. Беседы проходили в ризнице. Поскольку я работала, то опоздала, беседа уже началась. Я вошла и увидела узкую комнату, простой, обшарпанный стол на тонких алюминиевых ножках, за столом — священника в потертом подряснике, подпоясанном ремнем времен Второй мировой войны, который действительно говорил на прекрасном русском языке с мягким акцентом, присущим языку XIX века.
Вдоль стены на стульях расположились слушатели, свободен был только один стул рядом со столом, за которым сидел митрополит Антоний, и мне ничего не оставалось делать, как сесть на него. В результате я оказалась лицом к лицу с владыкой Антонием.
Время остановилось. Не помню, о чем говорил владыка, не помню, сколько продолжалась беседа, но в том, что он говорил, я почувствовала такую глубину, которую нигде не встречала. Не скажу, что со мной сразу произошло какое-то преображение, но в мертвящую суету стала вливаться жизнь. Я уже много раз рассказывала об этой первой встрече, потому что в нее, пожалуй, вмещаются все последующие 20 лет.
Это тем более удивительно, если учесть, что я воспитывалась в обычной советской семье, всегда считала себя атеисткой. Конечно, когда занимаешься наукой, вращаешься в среде, где принято думать, ставить перед собой вопросы о смыслах, о значении вещей. Но моя жизнь наполнялась такими смыслами, как наука, права человека, справедливость, а измерения вечного в ней не было.
Конечно, путь человека всегда влечет его к Богу… Владыка любил переводить на русский первые строки Евангелия от Иоанна как «слово было к Богу», а не «у Бога», как это звучит в синодальном переводе. И человек как образ и подобие Бога создан как бы по направлению к Нему. Но до встречи с митрополитом Антонием никакого прямого соприкосновения с верой, с Церковью в моей жизни не было. За исключением Писания — Библию я, конечно, читала.
«Ищите в себе глубину»
— Не удивило вас при первой встрече, что умный и яркий человек верит в Бога?
— Сила личности владыки оказалась такова, что мой взгляд остановился не на облачении и не на необычной большой окладистой бороде. Вспоминаю его слова, которые услышала позже — о сиянии вечной жизни в глазах и на лице другого человека. Вот в его глазах эта жизнь сияла так, что узнавалась сразу, независимо от того, был ли до этого какой-либо религиозный опыт.
Я стала ходить на беседы и в какой-то момент, после одной из бесед, преодолела себя, неожиданно и достаточно невежливо подлетела к нему и брякнула наобум: «Вы с неверующими разговариваете?». Он мгновенно обернулся, пронзительно посмотрел на меня и сказал: «Да». Я опешила и молчу. Владыка спрашивает: «Вы работаете?». Отвечаю, что работаю. «В пятницу в шесть часов вам не рано будет прийти?». Я нерешительно говорю: «Да, спасибо». С этого момента начались наши встречи, которые назначал сам владыка.
Очень сложно воспроизвести, о чем мы говорили. Это был не конкретный предметный разговор — владыка не давал никаких наставлений, не торопил, а ждал вопросов, внимательно слушал и отвечал. В какой-то момент я пожалела, что не записывала, о чем мы говорили. Но не очень, потому что это была просто жизнь.
Помню, при первой встрече… Тогда еще шел ремонт собора, к владыке надо было пробраться по мосткам и позвонить в дверь. Как вспоминают многие его духовные дети, открывал он сам. «Сторожем служу в соборе», — говорил он о себе на приходском совете. Владыка открывал дверь, делал шаг вперед, благословлял, не давал поцеловать руку, а, как правило, обнимал за плечи и проводил к себе.
В первый раз мы как бы нащупывали общие темы, разговор был сбивчивый, владыка спрашивал, где я работаю, чем интересуюсь, и под конец дал совет, который показался мне неполезным: «Ищите в себе глубину». Но сказал он это так убедительно, что я пожала плечами и подумала: «Ну что ж, буду искать». Постепенно удивительным образом эта глубина стала открываться. В некоторых его беседах можно найти, что в мире есть время, пространство и глубина.
Владыка говорил о науке как о части богословия
— Митрополит Антоний много лет проработал врачом, вы биолог. Насколько подробно вы обсуждали с ним свою работу?
— Конкретно о моей научной деятельности мы говорили мало, но я думаю, что владыка глубоко осознавал суть научной деятельности. Ведь он хотел быть ученым, окончил естественный факультет, и только потом по совету отца, который сказал ему: «Если ты хочешь быть полезным людям, тебе нужно учиться на врача», — стал врачом.
Действительно, глубочайшее впечатление на меня произвело его понимание места науки в домостроительстве Божьем. Бытует мнение, что познание, а тем более наука противоречит вере. Это расхожее представление не только в атеистическом Советском Союзе и в теперешней постсоветской России, но и на Западе, где в порядке вещей ставить вопрос о диалоге науки и веры, но почти никто не говорит об их единстве.
Для меня чрезвычайно важным оказалось то, что владыка говорит о науке как о части богословия, о познании Творца путем познания Его творения. Эта тема, видимо, его волновала. Помнится, однажды он выловил меня в коридоре, посадил на стул рядом с собой и долго говорил о древе познания и древе жизни. Несколько глав его последних бесед («Уверенность в вещах невидимых») посвящено этому вопросу.
Я задавала ему вопросы, касающиеся волновавших меня этических проблем. Я занималась онкоиммунологией и непосредственно была связана с разработкой методов лечения рецидивирующих онкологических заболеваний. Химиотерапия, облучение, иммунологические методы, которые применяются в случае рецидивов, могут быть весьма травматичными, при этом риск гибели больного от побочных эффектов лечения высок. Меня беспокоило, насколько оправданы такие тяжелые испытания для больного, сколько можно тянуть жизнь человека, заставлять его страдать зачастую перед неминуемой смертью.
Когда я первый раз спросила об этом владыку, он ответил, что Бог смерти не создавал.
Вывод можно было сделать соответствующий. Говорили мы с ним об этом неоднократно, и в другой раз он сказал, что как бы то ни было, человеку продлевается жизнь, то есть дается шанс встретить Бога здесь, на земле, до того, как человек перейдет в вечность.
Однажды перед клиническими испытаниями я спросила его, насколько этично проводить эти испытания на терминальных больных. В ответ владыка рассказал о случае из своей практики. Когда он работал хирургом, у одного больного, находящегося в тяжелом состоянии, заподозрили рак кишечника либо заворот кишок. Старший хирург оценил ситуацию, как безнадежную и не советовал оперировать. «Я решил оперировать, — сказал владыка, — потому что это могло дать ему шанс, но больной все равно умер».
Это был не совет, а пример, возможно, и провидение — наш больной тоже умер. Но такой ответ нельзя рассматривать в качестве общей рекомендации митрополита Антония по отношению к тяжким заболеваниям. Он говорил со мной как с исследователем, а не с человеком, который сам стоит перед выбором, принять лечение или отказаться от него. Ответ на тот же вопрос мог быть совсем другим.
— Он никогда ничего не говорил категорично, а приводил примеры и предоставлял человеку возможность самому подумать и принять ответственное решение?
— Трудно говорить о чужом опыте, но мне приходилось брать интервью и у духовных чад владыки, и просто у людей, которые его знали, и все свидетельствуют, что конкретного ответа, так поступить или иначе — например, на «благочестивый» вопрос «благословите поехать в Россию или не благословите?», — дождаться от него было невозможно.
В моем случае два или три раза у владыки, вероятно, кончалось терпение — сколько можно спрашивать одно и то же? — и он давал вполне конкретные рекомендации. В частности, когда стоял вопрос о моем возвращении в Россию после окончания второго контракта: было совершенно очевидно, что владыка как бы направляет меня к тому, чтобы вернуться, и через семь лет работы в Лондоне я вернулась в Россию.
Позже из текстов бесед я узнала о возможной причине его рекомендации. После поездки в СССР на празднование 1000-летия Крещения Руси он читал лекции в различных учреждениях по всей Англии, и его много спрашивали о будущем России, вернее, тогда еще Советского Союза. Владыка отвечал, что единственный выход — посылать молодых специалистов на Запад, чтобы они там обучались, добирали профессиональную подготовку до уровня, признаваемого в мировом сообществе, а затем возвращались в Россию и приносили туда все, что смогут.
Кроме того, владыка часто говорил, что у молодого поколения эмигрантов из России, оказавшихся на Западе, было стремление учиться, узнавать и приобретать на Западе все положительное, что Запад может дать, и с падением большевистского режима привнести это в Россию.
«Ставьте этот вопрос перед Богом»
— В одной из видеозаписей митрополит Антоний рассказывал, как однажды в храм пришел грабитель. Владыка предупредил его, что до принятия сана был хирургом, а в армии его обучили приемам, и если грабитель сейчас не уйдет, он применит эти приемы. А вы можете вспомнить случаи, когда его советы или поступки явно противоречили букве, но были правильными по духу?
— Поступки сразу не вспомню, начнем со слов. Сперва хотелось бы отметить, что владыка с большим уважением относился к букве Священного Писания, к слову, к языку — он сравнивал разные переводы, постоянно обращался к этимологическим словарям и, конечно, очень корректно употреблял такие слова как «любовь», «свобода», «Бог», «проблема», «кризис». Но ему совершенно не свойственен был формализм, он прорывался сквозь оболочку — форму буквы — к смыслу, который эти буквы передавали.
Приведу пример: мне иногда приходилось работать по воскресеньям, и я из-за этого пропускала воскресную службу. Я рассказала об этом владыке, и он сказал: «Ничего страшного. Я, когда работал врачом и вынужден был принимать больных по воскресеньям, переносил воскресенье на вторник».
Другой практический совет он дал мне по поводу Иисусовой молитвы. Работа научного сотрудника в Англии занимает все время, требует огромной концентрации и отдачи, и я сказала владыке, что не представляю, как можно выделить достаточное время для глубоких и сосредоточенных занятий Иисусовой молитвой, а заниматься ей поверхностно не хотелось бы. Он согласился, что поверхностно не нужно. А я пожаловалась, что сил у меня хватает только на то, чтобы обратиться к Богу со словами: «Я здесь». «Да, это единственное, что нужно», — ответил владыка.
Его ближайший помощник отец Иоанн Ли свидетельствует, что владыка ему очень четко дал понять, что лучше сломать правило, чем человека.
В одной очень тяжелой ситуации… Это длинная история, я не буду сейчас занимать ваше время, но, поверьте, ситуация была для меня очень сложная, и я сказала владыке, что не могу причаститься, так как не могу сказать Богу: «Да будет воля Твоя». Он отнесся к этому очень сочувственно и посоветовал: «Ставьте этот вопрос перед Богом».
— Вы действительно не хотите занимать мое время, или это очень личная история? Если личная, то нет вопросов. А если можете рассказать, то, конечно, лучше рассказать, что за ситуация была.
— Могу рассказать, просто мне казалось, что история слишком длинная, а короткий пересказ не передаст ее смысла. Институт, в котором я работала, является частью Hammersmith Hospital, и туда, в отделение трансплантации костного мозга, спонсоры привезли мальчика из России. Ему требовалась операция, но ко времени приезда он находился уже на той стадии заболевания, при которой никакой метод не показан. К тому же ему не могли подобрать донора. Вероятность позитивного исхода в его случае составляла не более пяти процентов.
Ни сам мальчик, ни мама не говорили по-английски, поэтому госпиталь обратился к волонтерам, которые смогут переводить и таким образом обеспечить общение врача с мальчиком и мамой. Я отозвалась. Чтобы не напугать мальчика, мы с ним сначала просто гуляли, знакомились. Я понимала, как велика вероятность, что он либо умрет, не дождавшись донора, либо пройдет через сложнейшую операцию и, скорее всего, умрет в муках, а мальчик этот и по строению своему, и даже по имени был очень похож на моего сына. И, думая об этой трагедии, я неизбежно переносила ее на свою ситуацию, что привело к тяжелому внутреннему кризису.
Как-то после всенощной я увидела нашего викарного архиерея, подошла к нему и сказала ему, что не могу согласиться с тем, что Бог как бы предназначил этому ребенку такие страдания. Говорила я, плача, очень сбивчиво, поэтому, как я узнала потом, архиерей решил, что это мой сын болен. Он отреагировал очень сердечно и спросил: «А вы с владыкой разговаривали?». Я говорю: «Нет», — и даже немножко удивилась. «Знаете, у него такая сильная молитва, и я, когда что-то бывает, всегда к нему обращаюсь». На этом мы расстались.
Утром после литургии я занималась с русской группой в храмовой пристройке. Вдруг открывается дверь, заглядывает митрополит Антоний, манит меня пальцем и говорит отцу Михаилу Фортунато: «Отец Михаил, можно Лену вызвать?».
Владыка провел меня в офис, посадил напротив себя и спросил: «Ну, рассказывайте: что с сыном?». И тут я поняла, что произошла ошибка. Стало очень неловко, я объяснила ситуацию, но владыка даже глазом не моргнул — он понял, что хоть речь идет и не о моем сыне, для меня ситуация очень тяжелая. Меня его отношение глубоко потрясло — думаю, многие пережили это потрясение,-то, что я, простая прихожанка, одна из десятков тысяч, и вдруг сам митрополит кидается навстречу мне и готов вступить вместе со мной в самую гущу боли, страха, отчаяния.
Выслушав меня внимательно, владыка посоветовал: «Ставьте этот вопрос перед Богом, и не надо отлучать себя от причастия». После этого рассказал историю, которая часто встречается в его книгах. К нему пришла девушка и сказала, что ее родители религиозны и на Пасху заставляют ее причащаться, но она не может этого сделать, потому что не верит в Бога.
Владыка пытался подготовить ее к причастию, но ни в чем не убедил. Тогда он встал на молитву, трижды вопрошал и получил ответ, что она должна подойти к причастию, поставив вопрос своего неверия перед Богом. И причастившись, девушка ощутила, что получила нечто большее, чем хлеб и вино, и с этого началось ее обращение.
— А вы сразу после первой встречи с владыкой стали причащаться, воцерковляться или прошло какое-то время?
— Я даже крещена не была. Походив на беседы с полгода, пообщавшись с прихожанами, я узнала, что владыка очень долго готовит людей к крещению (а еще дольше — обычно два-три года — тех, кто хочет перейти в православие из других конфессий). Готовая к такой ситуации, на одной из наших встреч я спросила: «Владыка, я понимаю, что это займет много времени, но можно мне будет как-нибудь креститься?». Он отвечает: «Да, но только у меня к вам просьба». «Ну, все, — подумала я, — лет пять ждать придется». А он: «Можно я вам крест подарю?».
Сами понимаете, какая была реакция. Я только и сказала: «А?» — и замолчала. Он усмехнулся, подарил крест, потом говорит: «Я уже не совершаю требы, сейчас напишу записку отцу Михаилу Фортунато, и он вас покрестит». Отец Михаил крестил меня, в тот же день я причастилась и, как сейчас помню, не знала, нужно после причастия подходить к кресту или это неловко. Потому что владыка беседовал со мной о многом, но точно не о правилах.
Самый популярный человек в Великобритании после «Битлз»
— Часто ли на беседы владыки приходили люди нецерковные или верующие других конфессий?
— Не только на беседы приходили, но и на службы. Владыка был известен на всю Англию, его службы очень ценили, притом, что он намеренно не звал никого в православие. Более того, тех, кто хотел перейти из другой конфессии потому, что им что-то не нравилась в своей Церкви, он в православие не принимал, а принимал тех, кто видел в православии полноту, а не альтернативу. Он говорил, что если Англиканская или Католическая Церковь привела тебя ко Христу, ты, прежде всего, должен быть ей благодарен за это, а уже потом осознавать, к какой полноте ты стремишься.
Неудивительно, что его слушало огромное количество католиков, англикан, мусульман, буддистов, просто людей неверующих. Но далеко не все из них стали православными. В семидесятые-восьмидесятые годы ходила даже шутка, что митрополит Антоний (Блум) был самым популярным человеком в Великобритании после «Битлз». И это не совсем шутка.
Он выступал по радио, на телевидении, в школах, колледжах, университетах, государственных и военных учреждениях, 25 лет был вице-президентом Лондонской медицинской группы, преобразованной потом в Институт этики, где каждый год проводил беседы о подготовке к смерти.
Эти беседы стали так популярны, что 12 английских университетов (не богословских, а светских) по просьбе студентов пригласили владыку читать у них спецкурс. И он действительно читал его в течение 20 лет. Я этого уже не застала, потому что в девяностые годы из России в Лондон приехало много советских и постсоветских людей, их окормление занимало у него очень много времени, и владыка стал меньше ездить по стране.
— Среди прихожан было больше русских или англичан?
— В разные годы по-разному. Изначально в приходе были русские эмигранты, но со временем владыка стал проводить беседы на английском языке и постепенно вводить его в богослужение. Когда ушла первая волна эмиграции — как говорил владыка, когда умер последний человек, для которого языком молитвы был русский, — приход постепенно стал англоязычным. Затем снова появились носители русского языка, и службы, и беседы проводились на двух языках.
— А какой язык владыка считал своим родным, на каком языке думал?
— Точно не могу сказать. Мне кажется, каждый из носителей языка утверждает, что именно его язык был родным для владыки. Он действительно знал несколько языков. Прекрасно владел французским, на котором получил образование, немецким, любил немецкую поэзию ХVII–XVIII веков. Рассказывают, что они с мамой уходили на пешие прогулки и читали друг другу стихи — любили так отдыхать. Хорошо говорил по-голландски, хуже — по-испански и по-итальянски.
Если обратить внимание на то, как он говорит по-русски, то нужно заметить, что его язык очень развит для человека, в течение многих лет оторванного от русского окружения, и уж точно от того окружения, в котором язык развивается, то есть от Советского Союза. Думаю, это во многом благодаря любви к поэзии.
Очень хорошо знал владыка французскую культуру (образование получил во Франции), поэтому в его беседах на французском много примеров из художественной, философской литературы. Когда его спросили об английской культуре, он сказал, что недостаточно в ней укоренен и английскую поэзию знает хуже, чем немецкую и французскую.
Но прежде всего владыка был знатоком Писания и святоотеческой литературы. Это хорошо видно из его бесед и проповедей. Митрополит Антоний сам свидетельствует, что его духовник, отец Афанасий (Нечаев), дал ему послушание — первые 15 лет читать святых отцов. Зная категоричность и максимализм владыки, можно быть уверенным, что первые 15 лет он читал святых отцов непрерывно.
Не тщеславие, а глупость
— Судя по беседам владыки и воспоминаниям о нем, он в каждом человеке искал и находил глубину, образ Божий?
— Мне кажется, он помогал человеку найти эту глубину. По крайней мере, после общения с ним в тебе как будто открывалось что-то хорошее, было ощущение, что взлетаешь. Но у владыки присутствовала и трезвость по отношению к грешному состоянию. Он сам рассказывал, как одна старушка на исповеди сказала ему: «Владыка, мне исповедоваться не в чем, грехов вроде никаких нет». Он ответил: «Хорошо, тогда встань к алтарной преграде, буду кадить на тебя».
Помнится, как-то я посетовала, что в науке велик соблазн тщеславия — сначала работаешь по вдохновению, а когда что-то получается, появляются доклады, аплодисменты, гранты, статьи. «Не бойтесь, в этом нет тщеславия, — ответил владыка. — Если Бог действительно дал вам ум, способности, родители помогли получить образование, и вы действительно что-то сделали, чтобы помочь людям или воспеть Богу хвалу за ту гармонию, которую видите, и этому радуетесь, то это не тщеславие. Но если вы решили, что благодаря вашим замечательным способностям и дивному трудолюбию можете перевернуть мироздание, это, извините, не тщеславие, а просто глупость».
Владыка обращался к детям на том же уровне, что и к взрослым
— Многие вспоминают об удивительной простоте, демократичности владыки. Для него вообще не существовало разницы между сильными мира сего и простыми людьми?
— В его отношении к людям мне кажется важным то, что он встречал их из глубины собственной сосредоточенности, внутренней собранности и покоя. Поэтому его отношение было не реакцией на внешность, функцию или поведение, а созерцательным молчанием. Неважно, королевская особа к нему подходила, архиерей в облачении, бездомный или уборщица, он относился одинаково — смотрел человеку в глаза и разговаривал с человеком. Многие из его духовных детей, у которых были маленькие дети, свидетельствуют, что в важных решениях владыка обращался к детям на том же уровне, что и к взрослым.
Например, одна из его духовных чад, когда захотела перейти из протестантизма в православие, рассчитывала, что это будет ее личное решение. Но владыка сказал, что обязательно встретится с ее детьми, которым было 8 и 9 лет. Она привезла детей, владыка полчаса или час беседовал с ними за закрытыми дверьми, потом они вышли, дети сели в машину, и их мама достаточно легкомысленно спросила: «Ну, о чем с вами разговаривал владыка?». Они переглянулись и хором ответили: «Не скажем, мы с ним договорились».
— Не тяготило ли его архиерейство?
— Не могу за него сказать, но в своей речи на хиротонию в епископы, а затем на принятие сана митрополита владыка говорит, что он никогда ни от чего не отказывался, а эти этапы рассматривал как путь, по которому его ведет Господь. Вспомним образ Церкви, который он часто приводит — образ перевернутой пирамиды, в основании которой, в остром угле, стоит Христос. Соответственно, и священство, и архиерейство он рассматривал как служение, на которое опирается вся пирамида.
Но вот чего точно не любил владыка, так это архиерейских служб, и служил всегда иерейским чином. Думаю, за этим стояло не неуважение к чинопоследованию, а то, что самым главным в службе он считал молчание. Даже говорил, что не понимает, как во время Страстной седмицы можно петь. Все, что отвлекало от центра богослужения — Бога, Христа, — ему было не нужно. Поэтому архиерейским чином служили только раз в год — на Всех Святых, на престольный праздник. И служба тогда была особенная.
Не загораживая собой свет
— Когда вы возвращались в Россию, он посоветовал вам, у кого окормляться, или тоже предоставил свободу выбора?
— Я действительно, вернувшись в Россию, растерялась: в какой храм ходить? У меня был совместный проект с Imperial College, поэтому и после возвращения в Россию я часто ездила в Лондон и в один из приездов стала приставать к владыке: к кому из священников все-таки обратиться? Не могла понять, почему он как-то мнется — вот что значит медленно соображать. В конце концов он сказал, что давно не был в России, не очень хорошо знает священников. А потом рассказал историю, которая часто встречается в его книгах. После смерти своего духовника, отца Афанасия, владыка сел и задумался, кто же теперь будет его духовником, и вдруг услышал: «Зачем ты ищешь духовника? Ведь я жив».
Не представляю, кто может с ним сравниться. Таких взаимоотношений у меня уже не будет никогда и ни с кем, хотя наше общение, вероятно, длилось всего 20–30 часов чистого времени. Не считая, конечно, общих бесед, приходских собраний и других общих встреч. Я убеждена, что община, которая формировалась вокруг него его трудами, а продолжались эти труды 54 года, сохраняет дух его служения. Причем часто люди сами не осознают, что являются носителями его идей, служения, слова и жизни.
— Понимая, что такого пастыря вы уже не встретите, вы остаетесь в Церкви. Бывает, что харизматичные священники, чаще сами того не осознавая, приводят людей к себе, а не ко Христу. Владыка Антоний, судя по всему, приводил людей именно ко Христу?
— Да. Вообще владыка неоднократно сетовал, что производит слишком сильное впечатление на людей своей личностью. Это было для него реальной проблемой, особенно в молодости — он был блестяще образованным, остроумным, чрезвычайно одаренным человеком с великолепной выправкой. Естественно, он привлекал людей как личность и сознательно с этим боролся. Он даже говорил: «Я хочу исчезнуть», имея в виду, что хочет быть прозрачным к свету Христову. Для него важно было, не кем он является, а что он несет.
На одной из встреч меня спросили, какой у владыки был характер. Я не смогла ответить, потому что общалась с ним в последнее десятилетие его жизни. В то время характера уже как бы не было, а только сиял отблеск вечной жизни, и владыка вел людей к Свету, не загораживая собой этот Свет.
Беседовал Леонид Виноградов