— Когда знакомишься с деятельностью вашего фонда, нельзя не обратить внимания на то, как много у вас проходит мероприятий — практически каждую неделю что-то проводится. Как это вообще и почему? И самое главное: как удается реализовать такой график?
— Мы не очень интересны большим спонсорам, потому что у нас прекрасный попечительский совет со своей позицией. А позиция иногда дорого обходится. Но мы не жалуемся, а наоборот, гордимся, что можем думать и говорить о том, что происходит в мире, с чистой совестью. Поэтому мы больше рассчитываем на вложения от частных лиц, чем от корпоративных доноров.
Однажды я была на заседании, где обсуждалось то положение, в котором оказались сейчас многие некоммерческие организации. Говорилось практически только одно: что фондам нужна сейчас помощь государства, иначе мы все попадем в еще более сложную ситуацию. На это я сказала, что нужно просто больше работать, больше двигаться и больше делать дел, а не сидеть тут и рыдать. Ко мне повернулся мужчина и сказал: «Может, вам и нравится прыгать на шипящей сковородке, а мне надо сидеть и делать свое дело».
Мне точно не нравится сидеть на шипящей сковородке, но нравится работать, несмотря на непростые времена, нравится придумывать и воплощать.
И если кому-то кажется, что мы и там, и тут, а это неприемлемо для фондов — это не наша проблема, а тех фондов, которые ждут, когда поменяется мир без их участия. Мы будем делать то количество мероприятий, которое поможет нам собрать на стипендии для учащихся из нуждающихся семей, на лечение детей, на покупку оборудования в больницы, где люди без этого оборудования умирают.
Что касается графика, у нас более сотни мероприятий в год — в среднем одно в три дня, но на практике бывает, что на один день приходится два-три мероприятия. Конечно, не все их готовим непосредственно мы. Что-то проводят для нас сами учреждения, и нашей задачей является только приехать, вскрыть при свидетелях опечатанный ящик, пересчитать деньги и отвезти их в банк. А есть организации, которые берутся провести мероприятие сами, но хотят на них ведущими медийных лиц из нашего попечительского совета. Здесь что-то порой отпадает, потому что если мы договариваемся с нашими попечителями, что они куда-то идут, то это должно быть мероприятие должным образом организованное и с хорошим сбором средств. Ну и достаточно много мероприятий готовим сами, по разным направлениям.
Елена Смирнова. Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— Сколько человек у вас этим занимается?
— Один! Вы не поверите, но один. У нас есть сотрудница Аня, которая занимается мероприятиями. Если это реализация какой-то крупной идеи, к ней подключается еще один человек, который этим занимается помимо своей основной работы.
— Про крупные идеи… Какие из них вам самой больше всего нравятся?
— Мне очень нравится, например, «Добро с умом» — это проект для людей, которые соскучились по интеллектуальным играм. Его придумал наш попечитель Михаил Шац. Мы им даем возможность играть со звездами и одновременно помогать фонду. Нравятся «Смородинная вечеринка» и «Пироги и пряники» — это наш попечитель Татьяна Лазарева придумала для тех хозяюшек, которые прекрасно готовят и могут что-то испечь, передать и посредством этого помочь нам.
Здесь мне особенно дорого то, что пекут и передают не только те же звезды, но и родители наших подопечных, потому что им тоже хочется что-то делать, чтобы принести пользу. Дорого не в том смысле, что получается «баш на баш», а в том, что люди, которым мы оказываем помощь, приходят к тому, что нужно быть дарителями, а не только благополучателями.
Вообще наши идеи рассчитаны на очень и очень различных людей. Кто-то печет пироги, а кто-то участвует в спортивных мероприятиях, кто-то приобретает за пожертвование раритетную хоккейную клюшку с автографами сборной СССР, а кто-то хочет непременно получить книгу современного писателя, подписанную автором. Мы даем людям возможность сделать своим близким уникальный подарок, поучаствовав при этом в благотворительности.
Очень бы хотелось в ближайшее время реализовать несколько идей, связанных со спортом — сейчас мы их тщательно прорабатываем, потому что здесь особенно важна четкая организация, иначе спортивное мероприятие превращается в массовое безумие. Предложения поступают разные, в разных сферах, но многое отсекается по причине того, что носит на самом деле не благотворительный характер, а коммерческий. Из остальных — остаются те мероприятия, на которых приходящим людям смогут обеспечить нормальный уровень комфорта, это принципиальный момент.
Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— Какой у вас примерно годовой сбор?
— Более ста миллионов рублей, вместе с материальными ценностями. Причем вещи считаются, естественно, по оптовым ценам, со скидками.
— Как вы собрали в попечительский совет известных медийных лиц? Я слышала версию про то, что они сами собрались. Но что значит «сами»? «Здравствуйте, можно мы вам поможем?»
— Учредитель фонда — Константин Грамотнев. Просто основной костяк попечительского совета сложился очень давно, когда мы еще совершенно не ставили перед собой тех задач, которые ставим сегодня. Это собственно отцы-основатели фонда — те бизнесмены, которые есть в попечительском совете и которые когда-то решили, что у фонда не будет орграсходов из пожертвований, они обеспечат его функционирование и повседневные нужды, а собираемые средства целиком и полностью пойдут на благотворительность.
А первые известные люди у нас появились после Беслана, где мы оказывали помощь пострадавшим семьям,— это были Татьяна Лазарева и Михаил Шац. Александр Пушной давно нас знает, поэтому тоже с нами, Наталья Синдеева — гендиректор медиахолдинга «Дождь» и другие. Это наши единомышленники, разделяющие ту позицию, которую фонд занимает. И мы гордимся ими и тем, что они делают.
Ещё среди наших попечителей фотограф Юрий Рост, писательница Наринэ Абгарян , бизнесмены Алексей Сонк, Игорь Коломейский, Леонид Меламед и Владимир Гурдус.
Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
Один веник — пять рублей
— У вас очень разнообразный круг подопечных: и дети, и взрослые, и тяжелобольные, и малоимущие, и граждане РФ, и те, кто живет в России без гражданства… Какие проблемы, какие беды, требующие участия благотворительных фондов, у нас совсем больные, не закрытые, вопиющие?
— Сложно, конечно, говорить, что у нас что-то «закрыто» — просто есть вещи, с которыми понятно куда обратиться — например, с детской онкологией или за паллиативной помощью в Москве. А есть вещи, с которыми обратиться некуда вообще. И самое катастрофическое, с чем мы сталкиваемся в этом смысле — уровень жизни в регионах. Ситуации, когда человек пишет, что пытался устроиться в своем городке на кирпичный завод — на зарплату 10 тысяч рублей, но на эту работу стоит в очереди еще двести человек. Двести человек! И всё ради того, чтобы, получая гроши, через пару лет там просто надорваться от сильнейших физических нагрузок.
Мы действительно иногда забываем, что Россия — это огромнейшая страна, в которой есть хутора, села, станицы, деревни. И тем, кто не соприкасается с этой реальностью, трудно бывает представить, что люди там выходят на поля по 100 рублей за весь рабочий день — с пяти утра до шести вечера.
Выходят от безысходности, потому что другой работы нет. Или собирают клюкву и сдают по 300 рублей за ведро, и их не волнует, что в городе это ведро перепродадут за пять тысяч, они и этому рады. Или веники вяжут на продажу. Знаете, какая закупочная цена у веника? Пять рублей. И люди радуются, что за этими вениками к ним доехали. А куда-то и не доехали, извините.
Конечно, нельзя сказать, что так — абсолютно везде. Где-то люди могут не просто существовать и выживать, а именно зарабатывать деньги. Я, например, не помню ни одного письма из Калужской области. А есть регионы, из которых писем море — Забайкальский край, Волгоградская область, Тульская область. Со всех уголков страны пишут из дальних небольших поселений, где невозможно ездить в город, чтобы работать, а кроме как в городе нет абсолютно ничего.
Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— У вас ведь, насколько я знаю, есть проект, связанный с удаленной работой…
— Есть, но с этим все очень сложно. Есть организации, готовые с нами сотрудничать и предоставлять удаленную работу через интернет. Но в местах, где эти люди живут, как правило, очень слабый интернет. И кроме того мы сталкиваемся с очень низким уровнем образования: человек неграмотно пишет, плохо говорит и в качестве соискателя даже на самую простую удаленную работу не подходит.
Кроме того, надо иметь в виду, что практически каждое третье письмо — это погорельцы, то есть люди, у которых нет вообще ничего, не то что компьютера с интернетом. Число погорельцев в далеких деревнях сейчас очень большое, и домов они лишаются отнюдь не только потому, что, как это считается, водку пьют и курят в постели. Неисправная электропроводка, которая не чинилась десятилетиями, потому что нет средств, кустарно подключенное электричество, потому что нечем за него платить… Не редкость, что у людей электроэнергию отключили вообще, и они живут с печкой и свечами — и от этого, как вы понимаете, бывают тоже всякие эксцессы.
Поэтому в целом мы не можем трудоустроить своих подопечных, не можем дать им пресловутую удочку, хотя и пытаемся. Есть у нас женщины, которые вяжут на продажу носки — доход небольшой, но они за него цепляются, и мы шлем им килограммами пряжу, потому что тоже для них готовы делать все, что возможно. Кому-то высылаем машинки для стрижки волос, чтобы они могли стричь своих односельчан и опять же хоть что-то получить. Но очень часто все, что мы можем,— это просто отправлять вещи: у людей есть свой огород, который их кормит, но денег нет вообще, и им буквально не в чем выйти из дома. Я думаю, что нужен какой-то фонд, который бы занимался именно этой проблемой трудоустройства, и нужны отдельные гранты на создание удаленных рабочих мест.
— Вы помогаете и не гражданам России, выходцам из Средней Азии, например. Часто приходится сталкиваться с фразами типа «нам бы российских детей вылечить»?
— Я не осуждаю тех, кто оплачивает только российских детей. Хотите жертвовать на белокурую голубоглазую трехлетнюю девочку — пожалуйста.
А мы будем делать то, что делаем: наш принцип — если человек попал в беду, не имеет значения, русский он или таджик.
Елена Смирнова. Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— Не всем бывает понятна история про стипендии: кажется, что если ребенок здоровый и к тому же одаренный, то при чем тут помощь благотворительного фонда?
— Стипендии у нас небольшие — 3500 рублей, и только тем детям из малоимущих семей, которые отлично учатся. И представьте себе, такая сумма порой определяет судьбу ребенка. Ему нужно поехать на какой-то музыкальный конкурс или на олимпиаду, но на поездку нужны деньги — пусть небольшие, но их нет вообще. Или ребенку для занятий нужен ноутбук, а его опять же нет, и единственный вариант — это родителям продать корову. А как продать корову, если она единственная кормилица?
Бывает, что нужна буквально какая-то капля: есть у ребенка эти три тысячи — и он может ездить раз в неделю на электричке в город и заниматься там с преподавателем. Потом он поступит в институт, станет профессионалом и сможет своих родителей содержать. И фонду не придется высылать им теплую одежду, чтобы они могли выйти на улицу.
— Есть люди, которые считают, что поскольку в кризис все жертвуют меньше, нужно собирать только на экстренные случаи — на лечение, на вопросы в буквальном смысле жизни и смерти…
— А кто вам сказал, что в кризис все обязательно жертвуют меньше? Мы запустили программу стипендий в 2009 году, когда на дворе тоже был кризис. И помню, мне пришло письмо от человека, который нам регулярно помогает. Начинаю его читать: «Знаете, сейчас кризис…» Ну все понятно, думаю, и читаю дальше: «Знаете, сейчас кризис, поэтому мои дела, к сожалению, сейчас тоже пошатнулись, но я принял для себя решение: поскольку вам сейчас гораздо тяжелее, я буду переводить вам денег в три раза больше, чем переводил до этого». И я могу сказать: таковы наши дарители, это люди, которые придут к тебе несмотря ни на что.
А что касается экстренных и не экстренных сборов… Если собирать на ребенка, который родился, условно говоря, с двумя головами и, если его не прооперировать, вот-вот умрет, то можно за день собрать 500 тысяч рублей. Но очень важно не забывать, что благотворительность — не только это. Благотворительность — это доброта, и пусть на что-то не экстренное и не шокирующее мы соберем не 500 тысяч, а 50 тысяч рублей, но мы соберем их с улыбками, в теплой и искренней атмосфере. И те же малоимущие семьи, допустим, как-то порадуем к празднику.
Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— Но вместе с тем есть семьи, которые ездят везде со справками, что они малоимущие, но ездят при этом на весьма неплохих машинах… Как к этому относиться, как с этим быть?
— Мы с этим не сталкиваемся, потому что, если говорить о денежной помощи, у нас огромный пакет документов и небольшие суммы. Те, кто использует свой статус малоимущего с целью наживы, ради трех с половиной тысяч рублей даже со стула не поднимутся, я вас уверяю. А тому, кто за этот шанс хватается и готов проходить все проверки, деньги действительно очень нужны.
Конечно, мы стараемся, чтобы у наших стипендиатов не сложилось паразитическое отношение: «Я хорошо учусь, поэтому мне все должны». Важно, чтобы они, как и родители наших подопечных больных детей, имели возможность себя ощущать хоть в чем-то отдающими.
В прошлом году, например, мы сделали для стипендиатов конкурс «Мой первый учитель» при поддержке издательства «Эксмодетство» и творчества Надежды Жуковой — они писали эссе, и премию по результатам конкурса получали именно учитель и школа, а стипендиат получал только поощрительный диплом. То есть каждый ребенок в данном случае трудился ради своего учителя. Это очень круто!
А еще у нас есть замечательный проект УЧИ.ру, который позволяет всем подопечным фонда бесплатно обучаться по лучшим программам фонда. А еще у нас есть партнеры среди компаний, например наши подопечные не тратят деньги на анализы, все затраты на себя берет компания «Инвитро» — давние и верные наши друзья.
Что касается вещей, мы не отправляем нашим подопечным вещи, которые можно продать. Одежда либо б/у, либо новая с заводским браком: нам один магазин регулярно такие вещи поставляет — где-то дырочка, где-то краска подтекла. Еще отправляем новые трусы и носки и иногда детские вещи, но этикетки срезаем.
Сбор посылок в фонде. Фото: murrrrrrrrrrrr.livejournal.com
«В благотворительности не должно быть соревнования»
— Как вы привлекаете волонтеров?
— В принципе, сейчас у нас очень много волонтеров, и не сказать, чтобы мы как-то особо их привлекали — люди сами пришли. Мне вообще кажется, что вкладывать в головы людей мысль «а не стать ли тебе волонтером?» неправильно — человек должен сам до этого дойти. И у нас многие люди сначала просто приносят вещи — раз, другой, третий, и в какой-то момент мы слышим от них: «А вам нужна какая-нибудь помощь?»
Сейчас, мне кажется, как-то поменялся менталитет: у нас на вакансию в фонде пришло больше семи десятков резюме! Раньше у нас так не было, и притом что фондов за последние годы стало больше, волонтеров меньше не становится. Даже из-за рубежа я периодически получаю письма: люди хотят поучаствовать как-то в нашей работе.
— А что вы делаете с людьми, которых не понятно где применить?
— Ну вообще-то мы фактически каждому человеку что-то находим. Если человека что-то к нам привело, мы будем вести с ним диалог. Например, те же самые соискатели вакансии, с которыми по результатам собеседования выяснилось, что им не подходит эта работа. Четверо из них уже стали волонтерами фонда: они поняли, что должность не их, но просто участвовать в жизни фонда им тем не менее интересно.
— А с точки зрения возраста, профессии, социального статуса кто приходит помогать чаще всего?
— Совершенно разные люди. Преподаватели с двумя высшими образованиями, бабушки-пенсионеры, полковник милиции… Но мы и деятельность им предлагаем разную. Есть такое распространенное представление о волонтерстве в фондах: что это перебирать вещи и выполнять какие-то механические действия — посылки упаковывать, например. Это не всем интересно. Но помогать можно, используя свои умения в самых разных сферах, и у нас с такими профессионалами в своей области складывается постоянное сотрудничество. Например, сейчас я хочу найти пару журналистов, которые будут делать тексты о больных детях и о стипендиатах для наших сайтов.
— Для того чтобы обеспечить индивидуальный подход, нужен огромный штат людей…
— Нет, нужен один человек, который встречает волонтеров на входе и занимается подбором деятельности для каждого из них.
Фото: Фонд «Созидание» / Facebook
— У людей, вступающих в ряды волонтеров или приходящих работать в благотворительность, часто присутствует, к сожалению, комплекс спасителя мира. И это приводит к разным неприятным вещам и в работе, и в общении. Как с этим бороться?
— У нас долго пребывать в иллюзиях по этому поводу не очень получится. Скорее наоборот, может возникнуть ощущение «я лузер», потому что мы так много тратим усилий и так мало, по сравнению с тем, что сделать надо было бы, получается у нас. Но иногда приходится сбивать с кого-нибудь корону.
— Это большая проблема, на самом деле, в церковной среде, где волонтерская помощь при храмах тоже требуется. Один мой знакомый священник говорил, что замужним женщинам не очень разрешает быть добровольными помощницами, потому что дома ты полы помыла — тебе никто спасибо не сказал, а в больницу ты сходила полы помыла — ты сразу герой. И перекос наступает практически неизбежно…
— Знаете, я в шоке от другого: от того, что об этом говорится как о чем-то обычном и нормальном: постоянно мыть полы дома и никогда не слышать «спасибо». Это совершенно ненормальная семейная ситуация, и причину перекоса надо искать прежде всего в ней, а не в том, что человек кому-то помогает. Сами по себе больница или хоспис у человека такого представления не формируют — люди туда ходят, моют полы, и ничего, «героями» не становятся.
— Как поступаете в ситуациях, когда выясняется, что волонтер подвержен алкоголизму или еще какие-то имеет репутационные проблемы?
— Мы отвечаем за то, что делаем совместно с этими людьми, но мы не отвечаем за то, что делают они сами. Во-первых, мы совершенно точно не можем этого знать. И мы не задаемся вопросом: «А может быть, вот этот парень, который сейчас здесь отрезает этикетки, по вечерам бьет жену?», потому что это совершенно бесполезно. Бывает, мы знаем, что кто-то пьет, бывает даже, что кто-то сам нам об этом рассказывает. Но если эта женщина, к примеру, вместо того чтобы по вечерам выпивать, будет разбирать бижутерию, которую нам передают в запутанном виде, и раскладывать по пакетикам, что в этом плохого? Наоборот, это порой становится для человека, наконец, альтернативным способом релаксации.
Иногда случается, что кто-то из волонтеров попадает в неприятную ситуацию, и мне приходится писать какое-нибудь рекомендательное письмо. И бывают, конечно, вопросы: «Как же так, как ваши люди могли в такую ситуацию попасть?» Я всегда говорю, что это дело самих людей, как они живут, а у меня они прекрасно работают.
Елена Смирнова. Фото: Анна Данилова / Pravmir.Ru
— И напоследок вопрос: что вас больше всего в нашей благотворительности раздражает?
— Распри. То, что и здесь кто-то с кем-то соревнуется. В благотворительности не должно быть соревнования, потому что в этой сфере очень важно совместное взаимовыгодное использование ресурсов. Это нормально — делиться среди своих. А у нас на каждом шагу: «В Яндексе должно выплывать первым только наше имя». Это же смешно! У фондов должны быть общие базы данных, постоянное обучение чему-то друг друга, потому что благотворительность — это не бизнес, это не история про то, кто сколько денег заработал. Это история про доброту, сотрудничество, красоту, улыбки и настоящую дружбу.