Виновата ли русская литература в том, что произошла революция? Подменяет ли чтение книг веру в Бога? Как нужно реформировать преподавание литературы в школе? На эти и многие другие вопросы отвечает кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ Елена Юрьевна Зубарева.
— Один из наиболее острых вопросов о русской литературе XIX века — это ее связях с русской революцией. На Ваш взгляд, можно ли говорить о влиянии литературы на революцию, о ее участии в революционном движении в России? Могут ли сегодня те или иные ее смыслы быть потенциально опасными, как, например, сегодня утверждает П. Пожигайло?
— Возможность и степень воздействия каких-либо факторов на сознание отдельного человека или сознание масс — это всегда очень сложный вопрос. Каким образом литература напрямую могла повлиять на возникновение революционных настроений? Вы можете прочитать книгу, можете ощутить острое чувства несправедливости, но из этого не следует, что вы возьмете вилы или топор и пойдете на улицу. Не может быть никакого прямого воздействия. Русская литература виновата в том, что люди вышли на улицу? А кто вышел? Умели ли они вообще читать?
Одержимые политической идеей других идей не слышат
Еще один вопрос: что могло пробудить эти настроения? Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать» или С. М. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов»? А много ли у такой литературы было читателей, кроме не столь уж широкого круга русской интеллигенции, часть которой принимала эти идеи, а другие ее представители отвергали и создавали антинигилистические романы (представляющие художественную ценность, как, например, «Некуда» Н. С. Лескова, или весьма сомнительные в художественном отношении, вспомним хотя бы «Марево» В. П. Клюшникова). Поэтому я не думаю, что здесь могло быть прямое влияние.
Конечно, литература может влиять на общественное сознание. Но она обычно оказывает воздействие на читающую публику. Принципиальное значение имеет уровень образованности общества и востребованность литературы, книги. Россия всегда была литературоцентричной страной и очень серьезно относилась к печатному слову. Но благодаря действию образовательных властей или кого-то еще — не знаю, кто в этом виноват, может быть, избыток информации — в последние годы, по-моему, мы такой страной быть перестаем. Другое дело, что мы и в мире сейчас, вероятно, не найдем страны, которая была бы литературоцентричной. Поэтому, мне кажется, что сейчас, как это ни прискорбно, круг людей, на которых может воздействовать литература, значительно уже.
Безусловно, литература формирует личность. Но роль художественной литературы в формировании ребенка, становлении молодого человека — это сфера сознания, компонент духовной жизни, а не политической. На политическую сферу художественная литература, на мой взгляд, может воздействовать лишь отчасти и в основном опосредованно. Порождать всеобъемлющие радикальные изменения она вряд ли могла. Тем более что люди, одержимые политической идеей, настолько уверены в ее непогрешимости, что других идей часто просто не слышат. И если человек агрессивен, если он настроен на насилие, то искать в этом вину русской литературы по меньшей мере странно.
Сомнителен и тезис о том, что литература формировала в русском сознании ощущение несправедливости. Скорее она отражала то, что было в обществе. Трудно представить себе ситуацию, когда один-единственный писатель говорит о несправедливости в обществе, а остальные этого в упор не замечают. Неужели все остальные не понимали, что происходящее в обществе несправедливо? Явно, что не в этом дело. А вот что литература отразила происходившие процессы — да, конечно. И для нас литература XIX века — это еще и отражение особенностей социально-исторического сознания.
В связи с этим хочется напомнить о необходимости использования в школе возможностей интегрированных уроков, на которых литература и история будут соотноситься. На таких уроках учитель истории дает фактографическую базу знаний, а учитель литературы показывает, как эти факты отражались в сознании таких людей, как мы, но на другом историческом этапе. Тогда представление об определенном явлении становится более объемным, тогда, может быть, станет понятно, что не литература виновата в наших исторических бедах и не литература призывала к революции.
Мне кажется, что те, кто возлагает на русскую литературу ответственность за возникновение революционных настроений, не очень хорошо представляют себе саму эту литературу, ее историю, особенности идейно-эстетической позиции писателей, на которых они попросту навешивают ярлыки. Да, об этом много говорят, но это дилетантский, субъективный взгляд на литературу.
— Существует точка зрения, что русский литературоцентризм тоже имеет негативные стороны, связанные в первую очередь с тем, что, оказавшись центром духовной жизни страны, русская литература фактически подменяла собой Церковь. Что Вы можете сказать об отношениях литературы и Церкви?
— Я ничего не могу сказать о неких абстрактных отношениях русской литературы и Церкви. Мне представляется значимым личное отношение к вере каждого конкретного писателя, его представление о Боге. И чем более искренними и цельными были личные поиски каждого из художников, тем в большей мере они убеждали читателя. И в данном случае имеет смысл апеллировать не к хрестоматийным примерам, а к, возможно, менее очевидным.
Русский человек так устроен, что он должен верить
Например, А. С. Пушкин избегает в «Евгении Онегине» прямого обсуждения подобной проблематики, но у него есть Татьяна, которая поступиться определенными принципами не может, и хрестоматийная фраза «Я другому отдана, я буду век ему верна» — это отражение того, что она живет по этим принципам: она клялась Богу перед алтарем в верности пусть и нелюбимому, но достойному ее уважения человеку, она через эту клятву переступить не может. Все очень просто, без пафоса, без вычурности — просто человек так живет и считает эти принципы нормой своей жизни.
Или та же необразованная Катерина, которой удары грозы напоминают о Божьем гневе и которая свои отношения строит не с Тихоном, и не с Кабановой, и не с миром города Калинова, где верят, что Литва с неба упала, — она строит свои отношения с Высшим началом. Где-нибудь в тексте есть об этом рассуждения? Напрямую нет, но это ощущение мира. Никто никому ничего не навязывает.
Конечно, есть писатели, творчество которых имеет выраженную религиозную направленность. И проблема веры всегда занимала в русской литературе очень важное место. Вообще в структуре нашего национального менталитета вера является категорией основополагающей: русский человек так устроен, что он должен верить. Другое дело, когда ему Бога подменяют какой-то другой верой — как было в 1917 году — все равно это вариант веры в какие-то высшие силы.
В этом есть что-то детское, но, может быть, это свидетельство некой внутренней чистоты. Вера в то, что когда-то кто-то что-то решит. Можно за это критиковать или над этим смеяться, но, как свидетельствует исторический опыт, это пока невозможно устранить, это живет в сознании.
Отдельный вопрос заключается в том, должна ли религиозная проблематика изучаться в школе. Если она является значимой для писателя, то должна. Но все зависит от того, с чем ребенок пришел из семьи. Если он происходит из православной семьи, это одно: у ребенка уже есть некая картина мира и литературу он будет воспринимать сквозь её призму. Но очень много детей, которые ничего этого не знают.
В такой ситуации, если им начать что-то навязывать, рассматривая какого-либо писателя лишь в контексте его религиозности, трудно сказать, к чему это приведет. И, может быть, А. П. Чехов с его представлением о том, что между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом только истинный мудрец — значительно более понятен и полезен ребенку, который вообще пока на эту тему не задумывался, ибо, как замечал Чехов, русский человек знает какую-нибудь одну из этих двух крайностей, а середина между этими понятиями ему неинтересна, и он не знает ничего или очень мало. Современный человек нередко бредет между полюсами «нет Бога» и «есть Бог» вслепую, и русская литература может помочь ему пройти этот путь.
Начинать с этической составляющей
— В преподавании литературы XIX века уже сложился четкий канон литературных произведений. Стоит в нем что-то менять, в какую сторону?
— На самом деле в настоящее время уже и канона никакого нет. Канон живет в нашем сознании, он определяется тем, что каждый из нас проходил в школе. Но если сравнить «канон» нашего поколения с тем, что проходили наши родители, станет понятно, что он и раньше менялся. Сейчас нет узаконенного ядра содержания литературного образования.
В стандартах, которые пытаются внедрить как обязательные, есть общее рассуждение о содержании, целях, навыках, но структурное ядро (список текстов, обязательных для изучения) не определено. Количество часов всё уменьшается, количество достойных имен велико, и, конечно, выбор образовательных приоритетов — это проблема, порождающая споры не только в профессиональной, но и в родительской среде. Безусловно, сколько людей, столько и мнений.
Что касается основы этого списка, то он проверен десятилетиями. Дополнения же могут быть прежде всего связаны с изучением русской литературы ХХ — ХХI в. и обусловлены они должны быть образовательными целями, соотношением этического и эстетического компонентов. Хотя я бы немного расширила и список произведений XIX в., добавила бы в программу 10 класса Гаршина. На уровне среднего звена школы изучается «Лягушка-путешественница» Гаршина, но этот текст сложен для детей такого возраста и интерпретируется он довольно упрощенно. А в старших классах можно было бы показать новаторство Гаршина-художника.
— А какой компонент (этический или эстетический), на Ваш взгляд, должен быть шире представлен в школьном преподавании литературы?
— На мой взгляд, раз и навсегда определенное соотношение этического и эстетического установить невозможно. Существуют разные классы: базовые, профильные. Естественно, в профильном классе эстетическому компоненту должно уделяться больше внимания, чем в базовом. Педагогу в базовом классе нужно очень взвешенно относиться к изучению терминологии, эстетической составляющей, потому что там дети часто к освоению этого материала не готовы.
Там нужны определенные пропорции материала, чтобы школьники могли оценить литературу как форму искусства, творчества. Перегружать их формальным компонентом не нужно: для того чтобы понимать литературу на формальном уровне, нужны еще и природные способности. Если «кормить» этим насильно, когда человек вообще не в состоянии это «переварить», то материал вызовет только отторжение.
Я думаю, что в классе, где дети не готовы к анализу текста, начинать надо с этической составляющей, постепенно, по мере постижения ими материала, по мере принятия текста, погружения в него, появления навыков его адекватного восприятия можно начинать изучение произведения в контексте его эстетического своеобразия, используя терминологию как инструментарий, язык профессионального анализа. Так постепенно можно добиться результата. Если Вы пришли в класс, где до этого с учениками работал профессионал, и они могут характеризовать этическую проблематику, работать с текстом — тогда, конечно, Вы можете себе позволить больше.
Если учитель сможет научить школьников чувствовать текст, красоту слова, анализировать происходящее, может быть, даже как-то соотносить со своей жизнью — т. е. жить в этом интеллектуальном, духовном, этическом пространстве, созданном художником, понимать его, испытывать потребность в общении с ним, то они смогут значительно быстрее освоить терминологию и приобрести навыки анализа текста.
В свое время чиновники от образования уже говорили: «Зачем нужны в программе эти пейзажи!» Они очень нужны. Если ребенок в 6–7 классе сможет почувствовать красоту пейзажа в тексте в соотношении с картиной природы, которую он сам наблюдает, если он попробует сам выразить свои ощущения и понять, как писатель достигает такой степени мастерства, это будет способствовать развитию художественного вкуса и в конечном счете воспитывать личность.
Человек, который не видит красоты окружающего мира, спокойно срубит лесок, а на этом месте поставит домик — многоэтажный, потому что он дорого стоит, а красота природы не вызывает у него никаких чувств. Литература всегда играет воспитательную роль, как бы пафосно или избито это ни звучало. Если дети одаренные, талантливые, умные, то к концу обучения они в равной степени будут владеть навыками анализа как этической проблематики, так и художественной формы.
Говорить о том, что владение терминами, чтение критических статей вообще детям не нужно — неправильно, это крайность. Исключить терминологию значит фактически размыть предмет и потерять его. Ведь над литературой вырастает наука — литературоведение.
Сфера этического — не просто рассуждения «вокруг» каких-то персонажей — детям от этого бывает просто нехорошо, особенно когда учитель точно знает, что надо говорить, и хочет, чтобы дети это повторяли. Обсуждение с учениками авторской позиции, авторского замысла, того, что автор хотел сделать, что нет, что получилось, что не получилось и почему, дает результат лучше, чем какие-то непонятные рассуждения учителя о том, чего он сам подчас не понимает.
Литература — объединяющее ядро общества
Основная проблема в том, что в процессе обучения нередко начинает преобладать элемент насилия в ущерб живому интересу. Недостаток, а нередко и порочность процесса обучения состоит в том, что детей учат, не зная, что эти дети сейчас собой представляют и насколько они в состоянии усвоит то, что мы им даем. Реформа, которая проводится, обрела неверное направление.
— Расскажите о Вашем взгляде на идущие сейчас реформы в области преподавания литературы.
— Строго говоря, сейчас не идет ничего. Слава Богу, немного приостановили процесс однозначного слияния в одну дисциплину русского языка и литературы, хотя учебники уже существуют. Действительно, в чем-то эти предметы пересекаются, в чем-то литература может помочь обучению русскому языку, а изучение языка произведений — неотъемлемая часть литературоведческого анализа, но задачи эти предметы решают разные.
Если это соединить, не будет ни того, ни другого — такой несчастный Тянитолкай, описанный К.И Чуковским. А нерадивые учителя, если это будет общий предмет, часы, которые можно было бы уделить литературе, будут отдавать подготовке к ЕГЭ по русскому языку. И это в старших классах, в которых обычно изучаются произведения второй половины XIX в. и литература XX в.! В какую светлую голову впервые пришла мысль об объединении этих дисциплин?!
На самом деле, литература, культура играют основополагающую роль в обществе. У нас многонациональное государство, многоязычное, с разными национальными традициями. В таком обществе объединяющую роль может играть культура. Есть какие-то вечные, общечеловеческие ценности, которые понятны всем: общие проблемы, общие переживания. И литература доступным языком эти проблемы обсуждает. Поэтому литература — то объединяющее ядро, которое нас соединяет — а нас ведь уже очень многое разъединяет. Литература — это мост, форма соединение людей, это нельзя уничтожать. Поэтому разрушение литературы как предмета губительно для общества.
Зачем нам чичиковы и печорины
Кстати, беды литературы как предмета во многом связаны с тем, что до сих пор существует непонимание того, что такое литературоведение и что такое литературная критика. У критики свои задачи. Литературоведение — наука точная, она оперирует фактами. И когда у нас за литературоведение выдают какие-то критические, субъективные вещи, не имеющие отношения к фактам, это дает основание для утверждений, что литературоведение не наука. А отсюда, кстати, прямая дорога и к школьному предмету «литература»: мол, «поговорили и разошлись».
И в школе часто происходит подмена преподавания литературы какой-то болтовней «около» произведения: то мы только пересказываем биографии, то мы только по ролям в школе читаем, потому что сами дети не читают. А дети думают, что это и есть урок литературы. Родители, видя такое преподавание, спрашивают: зачем это нашим детям, зачем они время тратят. А потом те немногие, кто решил связать свою судьбу с филологией, вынуждены заниматься дополнительно, при этом начинают практически с нуля и меняются за год, родители удивляются: книжки стал читать…
А на что ушло 7–8 лет жизни, почему этого нельзя было сделать на уроках литературы в школе? Это произошло из-за того, что качество преподавания во многих случаях стало очень плохим. Реформа должна быть нацелена на изменение этой ситуации, улучшение качества обучения, а она носит чисто формальный характер.
— Можно услышать и мнение, что русская классика устарела и сегодня дети в ней не особенно нуждаются…
— Мне кажется, что на уроках литературы надо заниматься, в частности, выявлением особенностей национальной жизни, менталитета — не постоянно, конечно, но в процессе изучения текста на это надо обращать внимание: на вечную, вневременную ценность текста. Потому что, действительно, XIX век — позапрошлый, и дети подчас не понимают реалии этой жизни. Возникает вопрос: «Зачем это нам?». А главное, что у ряда взрослых возникает то же самое отношение: зачем это нашим детям, они другие, у них все другое.
Что другое? Они не влюбляются, как Татьяна? У нас исчезли чичиковы? Наши чиновники перестали действовать по принципу гоголевского городничего «церковь строилась, но сгорела»? Мы с печориными не сталкиваемся? Сталкиваемся! Только эти печорины хуже тем, что они не знают половины того, что знал Григорий Александрович. Психотипы никуда не исчезают. Такого человека и сейчас можно встретить в жизни.
Очень важна для современного ребенка мотивация, зачем ему что-то нужно. И одна из форм мотивации заключается в том, что литература подается в том числе как способ познания жизни. Она помогает выявить эти психотипы, понять их черты, потом подросток видит в реальной жизни этих людей и может как-то понять логику их поведения.
Я не говорю сейчас о «виртуальных» детях, которые ничего не воспринимают, кроме виртуального мира, но это вопрос к психологам, которые, совместно с филологами, должны искать новые методические формы, которые помогут обучать именно «виртуальных» детей — их всё больше и больше. Мы можем сколько угодно говорить о содержании программы, но если мы не поймем, как это сделать, ничего не будет. Дай Бог, чтобы все эти коллективные обсуждения привели к тому, чтобы был найден какой-то консенсус.
Сейчас ведь и другую точку зрения можно встретить: мы консолидируемся с западным миром и зачем нам ваша русская литература с ее антибуржуазным пафосом?.. Она не воспитывает уважение к собственнику, у нее там неудачники сплошные. Чему детей учим? Образцам поведения вот этих самых неудачников? Да нет, мы помогаем детям понять причины этих неудач.
Понимаете, в чем разница? Нам важен не неудачник в качестве примера — нам важно объяснить, что привело к этому фиаско. Может быть, предохранить от этих нравственных ошибок. А потом, в русской литературе есть разные персонажи. Я думаю, гончаровский Штольц нашим нынешним экономическим деятелям вполне подойдет. Я уж не говорю об Александре Адуеве — очень современная фигура, другое дело, как ее оценивать. Русская литература очень разная.
Дело в прагматичности времени. Сейчас запрос на прагматизм. Русская литература никогда не проповедовала прагматизм, а оппоненты русской литературы хотят получить прагматичного человека. И у них это очень удачно получается: на это работает телевидение, вся наша машина СМИ — очень активно, потому что детское сознание очень зыбкое, очень легко поддается влиянию, в нем очень легко прорастают идеи комфорта бытовой жизни. Поэтому русская литература трудно сейчас справляться с этой бедой, этому противостоять.
Основная проблема
К тому же, в школе преподают не только литературу XIX века. Сейчас обсуждается и вопрос о преподавании современной литературы в школе — нужна ли она? Спорят об Улицкой, Пелевине, содержании их текстов в контексте возможностей подросткового сознания. Но ведь вопрос не в авторах. Дети, которые захотят, все равно их произведения прочитают, а другие ничего не поймут.
Нужно ли давать сложный текст в классе, где его никто не поймет, а учитель не сможет интерпретировать, потому что сам не понимает? Проблема в том, какая задача стоит при введении текстов Улицкой и Пелевина в программу, — что мы хотим от этого получить. Вторая проблема состоит в том, кто будет объяснять материал, если учителя сами зачастую его не понимают. Проблема с ног на голову поставлена. Происходит смещение акцентов.
— Современную литературу не успевают просто из-за малого количества часов…
— А вот это вопрос методики. Кто хочет, тот успевает, потому что формы работы бывают разные. Это вопрос подачи материала. По ХХ в. сложно дать материал, потому что его очень много. Но, например, современную поэзию не обязательно давать на уроках: можно сделать один-два литературных вечера, где ученики сами что-то прочитают, смогут сделать какие-нибудь презентации.
В целом для изучения надо брать очень емкие тексты (я бы, например, взяла «Верного Руслана» Г. Владимова), содержание которых может дойти до ребенка, если он даже никогда литературоведческим анализом не занимался. И пусть он будет говорить о произведении просто, но он будет выражать свои мысли. И в литературе последних лет есть имена. Но опять-таки возникает вопрос о том, кто все это будет преподавать?
— Вы считаете, что именно здесь основная проблема?
— Да. Я понимаю, что об этом не принято говорить, но ситуация со школьными учителями удручает. Есть очень талантливые учителя, творческие люди, которые ищут новые формы, причем не только в профильных, но и в базовых классах. Я, например, видела этих людей на Всероссийском съезде учителей, в Летних школах для учителей, на занятиях по программам повышения квалификации. Но в массе возможности учителей литературы в профессиональном отношении весьма сомнительны.
Иногда учителя не могут с детьми справиться. Тогда они боятся обязательного экзамена по литературе: ведь все тогда увидят, что они детей ничему не научили. А ведь нет большего врага для предмета «литература», чем плохой учитель литературы. К экзамену по литературе не натаскаешь, тут нужен профессионализм. Это к вопросу о реформе.
Проблема сейчас даже не в списке литературы, включении или невключении тех или иных имен. Проблема, на мой взгляд, состоит в том, что в обычной школе утрачены навыки преподавания как такового, утрачена методика. Поэтому когда дается огромный текст, который дети, не способные уже читать книжки, должны прочитать, а учитель считает, что они должны не просто прочитать, но рассказать ему что-то определенное (что он считает правильным) — это катастрофа. Ученикам навязывают то, что они не в состоянии интеллектуально переварить.
С одной стороны, они нередко очень инфантильны и сами не в состоянии понять, например, философский потенциал текста. С другой стороны, им очень сложно осмыслять материал большого объема, потому что они не могут понять логику того, о чем читают. Поэтому прежде чем говорить о списках, нужно опять-таки позаботиться о том, чтобы осознать, что представляют собой наши дети: что они могут, как нужно поменять характер преподавания, как давать материал, что они смогут принять.
В школу должны прийти новые люди
Наступил момент, когда необходимо интегрировать гуманитарные дисциплины. И необходимо очень жестко отбирать кадры для этих предметов. В школе можно человека потерять, а можно благодаря литературе не потерять, сформировать личность. Конечно, личность потом может меняться, но у нее останется свое представление о литературе, которая будет частичкой духовной матрицы, составляющей основы этой личности. Тем более что сейчас чтение художественной литературы становится иногда неким признаком инаковости по отношению к безликой массе.
С одной стороны, это хорошо, с другой стороны — плохо, потому что получается, что всем остальным читать не надо, литература — чтение для избранных. Мне кажется, что если мы сейчас потеряем литературу, мы вернем ее уже очень нескоро. Конечно, история знает закон здравого смысла: когда-то хотели из школы убрать уроки как форму работы, когда-то хотели литературу превратить просто в иллюстрацию процесса классовой борьбы — потом все возвращалось на круги своя. Но что это за базаровская манера: не строить, а место расчищать?
Сегодня реформа носит абсолютно формальный характер: можно поменять тексты, но это ничего не даст, если качество преподавания очень низкое. Учитель сам по себе часто бывает профессионально не очень состоятелен, не харизматичен. Мне кажется, что учителя гуманитарных дисциплин, литературы в частности, должны иметь дополнительное образование (психологическое), должны владеть новыми методиками — тогда будет результат.
Реформа должна идти сразу на нескольких уровнях. Определение содержательного ядра — это только элемент реформы. Сокращение часов — это просто катастрофа, а не реформа. А повышение квалификации учителей превратилось в какое-то начетничество. Учителя перегружены, им очень тяжело, немногие всерьез хотят повысить свою квалификацию. Поэтому реформа, которая не уделяет внимания кадрам, ни к каким результатам не приведет. Я понимаю, что реформа нужна, но я ее вижу совершенно по-другому.
— А как именно Вы ее видите?
— Она должна иметь сразу несколько направлений: в школу должны прийти новые люди, или должно произойти существенное обновление профессиональных возможностей работающих учителей. Сейчас, например, осложнен доступ в школу вузовских преподавателей, в силу отсутствия у них, например, учительской категории. В школе не может работать всякий желающий, в ней должен преподавать человек, который имеет природные способности (способность учить — такая же способность, как и способность танцевать, рисовать).
Одного дети будут слушать, потому что он харизматичен, а другой строить отношения с этой сложной аудиторией не может и научить ничему не сумеет. И никакая реформа тут не поможет. Начинать нужно с этого. Даже сам механизм привлечения профессионально состоятельных кадров в школу не продуман. Конечно, есть школы, где администрация очень разумная, привлекает интересных людей. Но это штучная работа, а в массе этого нет.
Еще один вопрос: а нужны ли вообще специальные педагогические ВУЗы, многие выпускники которых порога школы никогда не переступают? Я осознаю, что этими словами навлекаю на себя гнев сторонников особого педагогического образования. Но на мой взгляд, оно себя не очень оправдывает. Человек должен получать сначала фундаментальное образование по определенному предмету.
Сейчас есть магистратура: значит, пусть, обучаясь по программе бакалавра, студент получает базовое образование по выбранному предмету, а потом те, кто проявил природные способности к преподаванию, могут получать дополнительную специальность (в магистратуре или как-нибудь иначе) и потом преподавать. Что такое семнадцатилетний выпускник? Кто знает, что он может? Он идет в педагогический ВУЗ. А кто сказал, что у него есть способности к преподаванию? Он еще сам себя не знает.
К концу четвертого курса можно что-либо в нем увидеть, если ему хорошо удалась практика и т. д. Но это надо проверять. Не всякого можно пускать в школу. А у нас в школу пускают любого — и он пошел громить сознание несчастных детей. Вот где проблема. А если в школу придут профессионалы, тогда не надо будет биться с литературой и говорить, зачем это нашим детям.
Профессионалы, может, и родителей своих учеников чему-то научат. Не хватает хороших учителей? Открывайте педагогические магистратуры, пусть они готовят талантливых педагогов, но пусть это будут штучные «экземпляры». Это должна быть интеллектуальная элита — тогда она научит. Но пока все это дело будущего.