Самуил Аркадьевич Карасик и Фира (Эсфирь) Карасик. Одесситы, Бог знает как оказавшиеся к старости в Киеве. В хоспис он привез её на коляске, тщательно осмотрел все комнаты и выбрал ту, что светлее, но гораздо меньше других палат.
— Фира любит солнце. Вы знаете какое было солнце в Одессе?
Карасик задирал голову и смотрел на меня, щуря хитрые глаза.
— Нет Вы не знаете, доктор. Потому что тут не такого солнца, в вашем Киеве.
— Шмуль, не забивай баки доктору, — вступала Фира, — она нас-таки не возьмет сюда.
После этого следовала перебранка двух стариков, и вставить слово было практически невозможно.
Оглядевшись, Карасик объявил, что завтра они переезжают.
— В смысле, госпитализируетесь?, — поправила я.
— Пе-ре-ез-жа-ем, доктор. Карасики теперь будут жить здесь, у вас.
Наутро перед глазами санитарки стоял Карасик в шляпе и галстуке, и Фира в инвалидной коляске, державшая на коленях канарейку в маленькой клетке.
— Это наша девочка, она не будет мешать.
Санитар из приемного молча снёс связку книг, коробку из под обуви чешской фирмы Цебо, на которой было написано от руки ФОТО, рулон туалетной бумаги и аккордеон.
— Мы насовсем. Вот и привезли всё, чтобы не ездить по сто раз.
— Послушайте, Карасик, насовсем не получится.
— А! Доктор, я не маленький мальчик. Отстаньте.
Так и переселились. Фира не выходила из палаты, по вечерам мы слышали как они подолгу разговаривали, смеялись или ругались между собой.
Карасик, в отличие от жены, выходил в город, и рвал на клумбах больницы цветы, которые потом дарил своей Фире, заливая ей про то, как купил их на рынке. Но цветы, понятное дело, были не такие, как в Одессе.
Общаясь с ними, я поняла, что Одесса — это такой недостижимый рай, в котором всё лучше, чем где-нибудь на земле. Селедка, баклажанная икра, погода, цветы, женщины. И даже евреи. Евреи в Одессе — настоящие. Про Киев молчал.
Один раз, они спросили меня — «А Вы еврейка, доктор?». Получив отрицательный ответ — хором сказали «Ах, как жалко, а ведь неплохая женщина».
Потихоньку от меня Карасик бегал по консультантам, убеждая взять Фиру на химиотерапию, плакал и скандалил там. А потом мне звонили и просили забрать Карасика обратно, так как он не давал спокойно работать.
Карасик возвращался, прятал глаза и говорил, что попал в другое отделение, перепутав этажи. Он регулярно перепутывал второй этаж с седьмым, потому что не верил, что Фира умирает. И очень хотел её спасти, принося разным врачам заключение от последнего осмотра.
А вечером Фира играла на аккордеоне, а Карасик пел что-то на идиш.
А потом Фира умерла. Карасик забрал свои немногочисленные вещи.
Канарейка живет у меня в хосписе. А его я встречаю иногда, когда езжу в Святошино на вызов.