Дважды пересмотрела историю болезни — указан возраст — 29 лет. А выглядел как подросток.
Трубка была с голосовым клапаном, поэтому Мише удавалось говорить с нами.
— Я ничего не успел, Петровна. Не женат, не образован, не обеспечен.
Все суетился. Мать жалко.
Дома у него оставалась слепая мать, которую он ограждал от любых переживаний.
— За что ей такое? Она родила меня поздно, почти в сорок с лишним. Не звоните ей часто. Не мучайте.
Мать, конечно же, знала, но по негласной договоренности они оба не упоминали ни о диагнозе, ни о прогнозе. Её два раза приводили в хоспис. Видимо, она ослепла не так давно, потому что ходила плохо, и целиком зависела от проводника. Проводником был её старший сын.
Приходил он редко. Вернее, почти не приходил.
— Мама, Вы как там без меня?
Не оставлял без заботы и нас. Кормил рыбок и птиц, и звал меня к телефону, если я была не в отделении.
— Вот чего все носитесь, Петровна? Ходить надо, не бегать.
Глядя на Мишу, я поражалась его умению радоваться. Его радовало ну буквально все — снег, утро, и даже обычное «Привет, Миша, как ты сегодня?»
Он сам спросил меня, сколько осталось.
— Немного, Миш. Совсем немного.
Заплакал.
— Матери не говорите…
Он вытер глаза, и перейдя на «ты», попытался что-то сказать ещё.
Не получилось. Взял бумагу, размашисто написал «Чего сидишь — попа зови скорее!!!».
Ушел он тихо. Так же, как и жил.
Он один из тех, с кем мне очень хочется встретиться там, куда они уходят, и сказать «Привет, Миш, как ты?».