Крохотная комната в коммуналке в центре города. Даже не знала, что такие остались. Длинный коридор с перегоревшими лампочками, заставленный всем — от стиральных машин до пыльных лыж в чехлах.
Лидия Александровна. 68 лет. Живет одна. Родственники есть, но отношений с ними не поддерживает.
— Не хочу им мешать. Всю жизнь я кому-нибудь мешала. Потому что одна. Сложилось так. Я библиотекарь. Почти сорок лет на одном месте.
Она попросилась в хоспис не сразу. Мы встречались с ней раз в две недели, говорили о том, что её волновало — нет, не о болезни, о каком-то племяннике Мишке, который должен закончить институт, о ценах на газеты, которые становились все выше, а значит, были недоступными для маленькой пенсии. Больше всего говорила о Церкви рядом с её домом, прихожанкой которой она была. Посты и праздники — вечерние службы, Литургии и постоянные молитвы — это и было её жизнью.
Она попросила встретиться с ней около храма. Было очень холодно, я выскочила из машины и увидела её, замерзшую, в поношенном пальто с меховой опушкой и платке, повязанном поверх старой шапки. Увидя меня, она замахала руками, на которые были одеты две вязаные варежки разного цвета.
— Идите, идите, Петровна! Давайте я Вам храм покажу снаружи. Замерзли?
Я дрожала от холода, и она сняла с себя варежки.
— Наденьте. Я сама вязала. А потом по одной потеряла — но они тёплые.
В храме она преобразилась — стала радостной, смелой, проходя вперед и освобождая место «Поближе к алтарю, чтобы батюшку слышать».
С ней здоровались и спрашивали о здоровье.
— Всё Слава Богу. Вот, с доктором пришла, — улыбалась она.
Через несколько дней мы перевезли её в хоспис.
Утром она пошла умываться — встала и упала.
— Лидия Александровна…
— Петровна, миленькая, слабость такая сильная. Всё плывет. Господи… Страшно.
Она ушла за несколько минут.
Очень сильно плакал священник — монах, которому она исповедовалась. «Кроткая она была женщина. Мученица».
В ординаторской у меня остались её варежки — бежевая и зелёная.