Елизавета Олескина: У людей должен быть выбор – где и как стареть

«Нам кажутся неотъемлемой частью жизни – квартиры, дачи, какие-то вещи. А когда ты видишь пожилых людей, у которых, кроме кружки, ложки и тапочек, ничего нет, понимаешь: счастье – зависит только от твоей способности радоваться…» – говорит Елизавета Олескина, директор фонда «Старость в радость». Она стала помогать одиноким бабушкам и дедушкам 10 лет назад, когда поняла, что лежащие круглыми сутками в палатах без помощи и заботы люди – это неправильно. Елизавета старается уходить от ответа на личные вопросы: нет времени философствовать, пока дедушку в доме престарелых вывозят на улицу один раз в полгода, а бабушка не может сделать операцию на глазах.

Уже нельзя делать вид, что старость – это не про меня

– Елизавета, вы 10 лет занимаетесь помощью пожилым людям в домах престарелых. А вы сами боитесь своей старости?

– Вопрос, правда, интересный, мне его никто до этого не задавал… Я никогда не чувствовала, что можно думать о старости как о чем-то страшном, потому что это настолько противоречит всей идеологии нашего фонда, всей моей личной идеологии. Если бы я боялась старости, я не могла бы говорить от сердца, что старость – это наше будущее, и старость может быть в радость.

Мы как раз воспринимаем старость как время достойное, спокойное. Мы же видим, как стареют люди в Европе, во всем мире – везде пришло переосмысление этого возраста: люди видят это время как время возможностей. Время делать то, что хотел делать всю жизнь и не мог, потому что надо было спешить, зарабатывать деньги, растить детей. Как раз мне очень хочется, чтобы в нашей стране это переосмысление тоже произошло.

Сейчас уже делать вид, что старость – это не про меня, со мной этого никогда не случится – не получится. Надо просто учиться принимать возраст и радоваться ему, и при этом – быть защищенным системой социальной помощи, государством.

– Но сейчас мы часто – а вы, наверное, чаще других – видите некрасивую старость, жалкую, одинокую. Как это может не пугать?

– Это меня пугает, но не как моя собственная старость, а как реальность, в которой почему-то живут ни в чем не провинившиеся ни перед директором дома престарелых, ни перед страной люди, которые могли бы не лежать в одинаковых рубашках с одинаковой короткой стрижкой…

Некрасивая старость – это беспомощность, полное отсутствие системы ухода, реабилитации. Когда бабушка могла бы ходить, а лежит, потому что после перелома шейки бедра ей наложили гипс, в котором она и умрет, либо гипс снимут, но она уже не встанет.

Когда в первый раз я попала в дом престарелых во время фольклорной экспедиции, я увидела ситуацию, которая показалась мне неправильной, не вписывающейся в мою картину мира: грустные пожилые люди, живущие в жутких условиях. Я поняла, что это поддается изменениям, с Божьей помощью это можно и нужно менять.

А если мы создаем достойные условия и даем людям возможность выбора, где стареть и как стареть, мне кажется, нет причины думать о старости как о чем-то ужасном.

У человека есть право выбора: жить дома, например, заниматься огородом, или помогать внукам и правнукам. Сейчас очень многие пенсионеры содержат своих внуков или правнуков, потому что их пенсия бывает важным источником существования всей семьи.

– Правда, что в России население стареет?

– Сейчас уже каждый четвертый россиянин – старше трудоспособного возраста, а к 2030 году – будет почти каждый третий. Мы не сможем при таком демографическом соотношении продолжать игнорировать проблемы пожилых людей – нуждающихся будет слишком много. Просто нынешняя система социальной помощи не выдержит. Обычно до этого доводить никто не хочет…

Мы как фонд делаем все от нас зависящее, чтобы наша социальная система стала другой, чтобы она, наконец, продвинулась в сторону настоящего внимания к человеку. Но за годы, которые уйдут на это, не станет всех тех, кому нужна помощь уже сейчас. Поэтому системные изменения без работы здесь и сейчас невозможны. Мы не можем объяснить бабушке, которой хочется выйти на улицу хотя бы раз за лето, что через 10 лет она вообще сможет получать всю необходимую помощь там, где захочет.

Так что мы шутим, что одной рукой мы где-то в космосе звезды держим, другой – картошку чистим!

– Что позволяет сохранять такой оптимистичный взгляд?

– Это и некоторый глобальный оптимизм, который меня не покидает, но тут есть и рациональное объяснение. Во всем мире системы долговременного ухода стали выстраиваться в последние 30 лет. До этого мир не сталкивался с бумом пожилого населения. Никто не умел строить системы помощи пожилым для очень большого количества людей.

Везде система долговременного ухода состоит из одинаковых элементов, которые реализуются по-разному, в зависимости от географии и культурных традиций. У нас в стране – ровно то же самое, что везде. Грустно, потому что мы отстаем, но это и не безнадежно, потому что все элементы в той или иной мере у нас уже есть, и вполне можно начать выстраивать и отлаживать систему целиком.

Ждать очереди в дом престарелых или… ничего

– Сейчас мы знаем, что в старости, если станем не способны за собой ухаживать, а дети не захотят или не смогут, то нас ждет дом престарелых – без вариантов, так?

– Да, сейчас система очень сильно всех усредняет. Если тебе дома нужно чуть больше, чем два прихода соцработника в неделю, то у тебя вариант – ждать очереди в дом престарелых или… ничего. И никакой гибкой системы, чтобы ты оставался дома до конца, нет. Если, например, у тебя есть психические особенности, скорее всего, врач напишет, что ты должен жить в психоневрологическом интернате. Хотя нигде в мире деменция, то есть старческий маразм, – это не повод закрывать человека в учреждение для психически больных! Но у нас пока в такие тонкости не вникают.

К тому же наша система носит заявительный характер. Чтобы ты получил помощь, ты должен сказать: «Мне нужна помощь!» Прийти, написать заявление и так далее. Если, например, ты просто не знаешь о такой возможности или просто не можешь прийти и написать заявление, то оказываешься вне всей системы, тебя не существует для нее!

– Сколько таких людей, которые не обратились за помощью? Есть статистика?

– Это очень правильный вопрос. Проблема сейчас в том, что статистики как раз сколько угодно. Мало достоверной статистики. Из-за этого принимаются какие-то очень скоропалительные решения. Например, решает какой-нибудь начальник в регионе строить больше социальных учреждений. На сколько больше? Может быть, начнем развивать помощь на дому, открывать дневные центры? Действительно ли нужны дома-интернаты? А может, нужно увеличить число гериатрических центров? Сколько реально нужно отделений милосердия? Что людям нужно, какая именно помощь?

Казалось бы, хорошую вещь предложил министр соцзащиты Максим Топилин – он предложил подумать о системе страхования по уходу в старости. Вот как мы платим взносы на капремонт, так можно платить в фонд, который потом при необходимости сможет оплатить тебе достойный уход.

Это звучит очень современно, и так, к слову, во многих странах проблема и решается. Но тот же мировой опыт говорит, что сначала надо понять, сколько в стране реально людей нуждается и будет нуждаться в уходе в перспективе. И ответить на многие другие вопросы. Это страхование должно обеспечить тебе место в доме престарелых или уход на дому? Я, например, не хочу в дом престарелых, я хочу быть дома.

Просто настроить домов престарелых или просто застраховаться сейчас – не выход. Нужен комплексный подход. Потому что сейчас в правовом поле толком даже нет такого понятия, как уход! Что это такое? Каким он должен быть? Кому его нужно оказывать? Кто его должен оказывать? Это все делается либо на глазок, либо разрозненно…

«Только бы самой сюда не попасть!» – говорят санитарки

– Много ли сейчас в домах престарелых людей, которые никогда не думали, что там окажутся? Можно сказать, никто от этого не застрахован?

– Я не представляю себе человека, который был бы уверен, что он попадет в старости в дом престарелых. Мы, к сожалению, в принципе редко задумываемся о старости, о собственной или о чужой.

Есть люди, которые, живя в доме престарелых, вполне рады и довольны. Бывает даже, что там они встречают позднюю любовь и женятся. Есть даже подпункт закона о том, что таким семейным парам положено выдавать отдельную комнату. Поэтому некоторые директора домов престарелых очень не любят, когда у них кто-то женится – лишней жилплощади всегда нет!

Но обычно санитарки, медсестры, работающие в домах престарелых, как мантру повторяют: «Только бы самой сюда не попасть». У нас есть такой стереотип, что дома престарелых – это ужас…

– Тюрьма…

– Тюрьма или лепрозорий. Хотя заведения очень разные, как и разная жизнь в разных регионах. Где-то люди живут хорошо и богато, везде ковры, пятиразовое питание, бассейн, где-то действительно сложно и скудно.

Главным образом ужас вызывают отделения милосердия – с лежачими, маломобильными пожилыми людьми, которые сейчас больше всего пополняют дома престарелых. Именно из-за них эти учреждения представляются кошмаром.

Большая часть из этих бабушек и дедушек могла бы встать на ноги. Больше половины могли бы ездить на инвалидных колясках.

Когда я вижу – не в России, к сожалению – пожилых людей на инвалидных колясках, рассекающих по набережной, сидящих в кафе, я понимаю, что у нас бы они лежали и смотрели в стеночку.

К сожалению, наверное, это самая яркая проблема: у нас годами сложилось, что если человек не ходит сам, он лежачий, значит, пусть лежит. Неважно, что ему можно помочь ходить и дать ходунки; неважно, что его можно посадить на коляску и с утра вывозить в холл. Нет понимания, что он может жить насыщенной жизнью, выезжать сам на улицу, если есть пандус. А так все его потребности свели к кормежке…

Еще одна глобальная странность нашей социальной системы, когда все «засыпаются» в одно учреждение: в доме престарелых будут ходячие, мобильные, вполне себе бодрые дедушки и бабушки, будет довольно большое количество асоциальных молодых инвалидов и инвалидов среднего возраста, мужчин, которые отморозили ноги, например, которые нетрудоспособны – они попадают туда же!

Но почему люди, которые могут себя хоть как-то обслуживать, живут в доме престарелых? Я спрашиваю: почему 50 довольно бодрых бабушек и дедушек живут в доме престарелых и государство платит за их круглосуточное проживание, при том, что почти все из них хотят вернуться домой? Может, им подошел бы вариант такого сопровождаемого проживания, когда дом, как общежитие, выделяется именно для пожилых людей, и они могут продолжать себе готовить, они будут заняты? Может, надо просто им сделать дома ремонт, починить протекающую крышу, крыльцо, и они смогут жить самостоятельно? Зачем привозить их в дом престарелых?!

– И вопрос не в том, что директор дома престарелых – плохой, равнодушный?

– Чаще всего это вопрос привычки, уклада. Есть система, которая давно существует без изменений, не меняется под нужды реальных людей. Ее надо менять, и делать это достаточно оперативно.

Возьмем, к примеру, какое-нибудь типичное учреждение. Оно примерно на 200 человек. На верхнем этаже живут более-менее самостоятельные бабушки и дедушки, на первом этаже – маломобильные и лежачие. Когда ходишь по второму этажу, тебе кажется, что это просто курорт и рай: огромные палаты, живой уголок, терапия, все, что можно, для красоты. Когда ты спускаешься на первый этаж, то теряешь дар речи… потому что палаты переполненные, кровати неудобные, и люди лежат все время. При этом ты видишь, что у них есть руки, есть ноги, у них не переломана спина, у них не паралич.

– Некому ими заниматься?

– Некому. И нет вообще такой идеи, что человек не должен лежать сутками в палате. Это, наверное, большая задача нашего фонда и вообще всех организаций – просвещать и рассказывать, что может быть по-другому, говорить о том, что такое достойная старость.

У нас пока в обществе нет запроса на достойную старость. Мы не хотим, в принципе, видеть этот отрезок жизни ни у себя, ни у других, нам проще от него отгородиться.

Это довольно слабая позиция, потому что мы же хотим, чтобы старость наших родителей, наших бабушек и дедушек, старость близких нам людей, нас самих, наших детей – была другой. А для этого уже сейчас нужно понимать, что это значит. А это значит – уважительное отношение, возможность обеспечивать себя, возможность получать грамотную поддержку.

Про одно такое типичное учреждение в области, где мы начинаем налаживать современный уход в рамках наших пилотных проектов, мне недавно рассказали. Что стали потихоньку вводить практику лежачих людей с первого этажа вывозить на прогулку и кормить их обедом не в палатах, а в холле (пока только обедом). То есть собирать людей, ставить столы в холле… Никто не задумывался, почему нельзя поставить и накрыть стол и вывезти людей. А это для них огромная социализация, космос! И для санитарок было откровение, что так действительно проще.

Мы начали приучать наших нянечек, которых наняли туда дополнительно за деньги фонда, что днем мы вывозим людей, и не в ночных рубашках, не в халатах, а в обычной человеческой одежде на улицу, чтобы они могли дышать воздухом, смотреть на природу. И санитарки, которые работали годами, стали говорить: «Мы раньше думали, что нет у нас никаких проблем, а сейчас думаем: как же мы раньше-то? Как бабушки всему радуются! Кто-то на птиц просит посмотреть, кто-то – дерево потрогать, а кому-то хочется просто подышать воздухом и посмотреть на мир вне комнаты. А то ведь лежали годами, только в потолок смотрели…»

– Когда вы общаетесь с бабушками и дедушками, насколько вы сближаетесь? Сохраняете какую-то дистанцию или каждого допускаете в свое сердце, в душу?

– Очень по-разному. Наверное, самая близкая дружба у меня была с моими двумя бабушками по переписке. Это уже больше 10 лет назад началось. Обе из Архангельской области, я к ним попала, когда проходила практику на очередном курсе филологического факультета МГУ. Помню, я отправила какую-то крошечную посылку с гостинцами, после этого они совсем запереживали, решили, что надо ответить. И отправили письмо. Оказалось, что уже очень много лет они не писали письма, никому. Для них это было тоже непросто.

Одну бабушку как раз перевели из маленького дома престарелых, который закрыли, в другое учреждение. Я и там ее отыскала, чему она страшно обрадовалась. Мне удалось ее оттуда перевести в более-менее приличный дом престарелых. Они обе были очень благодарны, а я была очень благодарна им.

Бабушки и дедушки – это люди, которым всегда не хватает внимания, любви и заботы (этого всем нам не хватает). Им приятно с тобой делиться теплом, добротой, это настолько быстро и естественно происходит, что всегда есть риск сразу всех полюбить и прикипеть душой только к одному учреждению, где живут эти конкретные бабушки, в которых ты «влюбился». Многие волонтеры так и делают. И это хорошо, потому что действительно возникают новые близкие связи.

И еще я переписывалась и дружила, – даже чаще приезжала, чем писала, – с одним дедушкой из Тульской области. Он долго и тяжело болел, а мы на тот момент еще не очень четко понимали, что делать в такой ситуации, нужно ли пытаться госпитализировать, или просто нужна сиделка, или нужно вызвать врача. Это было больше десяти лет назад. Сейчас я понимаю, что цена нашего тогдашнего незнания была очень высока… Мы могли бы гораздо больше помочь…

От чего зависит счастье?

– Откуда это ощущение счастья, о котором вы упоминали, даже у тех стариков, кого бросили дети?

– Люди разные, есть грустные, есть счастливые. Очень часто я слышу от начинающих ребят, которые только хотят поехать волонтерами: «Как же я к ним приеду? Я там буду плакать, я не смогу посмотреть им в глаза». В итоге некоторые из ребят очень сильно удивляются: они думали, что едут в место, где одно уныние, а их встретили веселые бабушки и дедушки, окружили, звали к себе в комнату зайти, угощали конфетами, даже самые слабые бабушки оживали и пели с ними частушки.

В этот момент ты понимаешь, что дом престарелых – это тоже жизнь, такая, какая она есть сейчас: кто-то счастлив, кто-то несчастлив, кто-то весел, кто-то грустен. И там тоже люди очень по-разному ведут себя – те, кто всю жизнь был активен, кто привык помогать другим, все время чем-то занимался, они и в доме престарелых будут сами копать клубнику, навещать соседей из другой палаты, которым хуже. Некоторые будут спускаться на первый этаж к лежачим бабушкам и дедушкам, помогать кормить их.

Поэтому все зависит от тебя – насколько ты готов радоваться мелочам и насколько ты можешь существовать, в какой-то степени, без зависимости от материального мира. Потому что здесь, в обычной нашей жизни, нам кажутся неотъемлемой частью жизни – квартиры, дачи, какие-то вещи.

Когда ты видишь пожилых людей в доме престарелых, то почти везде в отделениях милосердия нет личных вещей, у некоторых вообще может не быть своей тумбочки или есть тумбочка, на которой только чашка, ложка, да под кроватью тапочки – это все, что у тебя есть… Ты видишь это и понимаешь, что вещи – это не то, что делает тебя счастливым или несчастным. Видишь, как много зависит именно от твоей способности радоваться.

Мне рассказывали про бабушку, которая была слепая и к тому же лежачая. Она радовалась тому, что чувствует тепло солнца, которое на нее светит, она все время говорила: «Дай Бог еще денечек прожить, уж больно хорошо».

Поэтому, глядя на таких бабушек, ты сам начинаешь учиться по-другому смотреть на свою жизнь, понимать, что сейчас ты бесконечно много можешь, что потом – не сможешь отдавать. А сейчас у тебя есть невероятные возможности – ты можешь ходить, ты можешь сам выбирать свою дорогу на работу и дорогу жизни. Делай это, потому что потом этого не будет. Но и когда не будет – все равно ты сможешь радоваться жизни и помогать другим, где бы ты ни был…

Детей – в детдом или маму – в дом престарелых?..

– У бабушек и дедушек есть обида на детей, которые их бросили или редко навещают?

– Разные случаи встречаются. Когда меня спрашивают, кто попадает в дом престарелых, я обычно честно говорю: «Мы с вами». То есть – самые разные люди: у кого-то не было детей, так что они тут, а у кого-то было семеро детей, и все равно они тут; кто-то пил всю жизнь, кто-то – заслуженный учитель, кто-то воевал. Нет такого, что в дома престарелых попадают только матери, которые бросили своих детей, или отцы, которые ушли из семьи.

Некоторые уходили в дом престарелых сами, чтобы не мешать домашним. Чаще всего лежачих, маломобильных бабушек и дедушек сдают родственники, потому что не умеют, не могут за ними ухаживать, боятся, что они дома сделают хуже, чем в специальном учреждении.

Например, ты работаешь, у тебя маленькие дети, и вдруг слегла старенькая мама. И перед тобой реальный выбор: кого ты сдашь – детей в детский дом или маму – в дом престарелых? Потому что, если ты уйдешь с работы и будешь сидеть с мамой, тебе будет нечем кормить детей, а оплатить сиделку – не хватает денег. Но при этом часто и в домах престарелых нет мест…

Здесь как раз должна быть помощь и поддержка семьи со стороны государства: оно должно оплачивать определенное количество часов сиделки, чтобы ты мог либо продолжать работать, либо иметь хотя бы какие-то перерывы.

– О чем вы говорите с пожилыми людьми? Как находите нужные слова?

– Мне важно зайти с того конца, который точно не принесет им боль или волнение. Они сами очень часто плачут, когда рассказывают о своей жизни, так что мы их ни в коем случае не спрашиваем про детей и про внуков, не задаем вопросы: «Что же это у вас не так пошло? Может, вы мало детей родили? Может, вы слишком много работали? О чем вы жалеете?»

У многих взрослые дети погибли, или внуки, или невестка. Здесь важно, чтобы они выплакались, а дальше уже: «Кто остался?» – «Осталась внучка». – «А что внучка?» – «Приходит». – «Так вот, вы богатая». Надо как-то пытаться вывести на добрые, позитивные мысли и не вгонять их в тоску.

Самый удачный вопрос, чтобы разговориться с бабушкой: «Сколько у вас женихов было?» – он вызывает улыбку, усмешку даже у самой правильной бабушки!

Война, о которой не хочется рассказывать

– Поколение войны, оно особенное?

– Не обязательно те, кто воевал, рассказывают про войну. Почти все так или иначе помнят это время. И я ни от кого не слышала героических воспоминаний, что, дескать, я победил, взял Берлин, вернулся победителем и героем. У всех это либо тяжелые испытания, если они воевали – непонимание, вернутся ли они живыми, будут ли живы их близкие; абсолютное большинство – те, кто был в это время ребенком, они либо остались сиротами, либо страдали в детстве, голодали, тяжело работали.

Героической картины нет…

Почти все пожилые люди говорят одно и то же: «Не дай Бог вам это пережить. И даже рассказывать вам не хочется…» Они говорят о каких-то бытовых вещах, о которых меньше всего принято писать. Мало кто пишет сейчас, что война – это плохо, мало кто пишет о том, что детям приходилось вычесывать вшей из волос, что они ночевали в землянке и очень боялись заснуть, потому что вся землянка кишела крысами. А потом они пешком шли через полстраны и пришли-таки домой.

Рассказывают послевоенные подробности, когда страна была в разрухе. Они ничем не более, к сожалению, приятные, чем военная жизнь. Бабушки вспоминают, что пошли медсестричками в больницу в послевоенное время: не хватало лекарств, врачей, зато тяжело раненных, искалеченных людей было в избытке, и это еще страшнее…

Если война нам всем кажется чем-то неправильным, ужасным, то мирная жизнь в деревне без медицинской помощи, без лекарств, при безумно тяжелой работе – не меньший ужас. Кем работали наши бабушки, особенно те, кому сейчас под 80? Кто-то лес сплавлял на баржах, кто-то возил вагонетки с углем.

Каждый день работали за палочки, за трудодни. А сейчас этот стаж им не засчитали…

Вообще, это трагедия, безумие, это загубленная женская жизнь: ведь эта бабушка не смогла родить детей, потому что всю жизнь сначала лес сплавляла по воде, потом работала очень тяжело на шахте… Даже сейчас ты себе это представить не можешь – ты к вечеру такой весь усталый, наработался за компьютером, и тебе срочно нужен отпуск. А люди вообще не знали, что такое отпуск, работали без выходных.

Это поколение потихоньку уходит, жизнь следующего поколения более приближена к нашей, но… люди здоровее не становятся. К сожалению, люди у нас инвалидизированы сильно, и к старости количество болячек гораздо выше, чем в среднем по миру и в Европе тем более. Поэтому помощь становится нужна не меньше, а больше.

Но при этом у нас постепенно меняются запросы. Если раньше бабушки были довольны, что свет горит и что туалет в здании, а не на улице, то сейчас большая часть людей – и я, наверное, среди них – понимает, что мы не хотим в дом престарелых, даже если он будет замечательный. Я хочу иметь возможность получать, например, помощь дома. Сегодня – если это не дорогостоящая сиделка, которую способны оплатить родственники – в нашей системе это невозможно. А такая возможность должна быть тоже гарантирована государством.

«Она уже пожила свое, пора уже!..»

– Ваши бабушки и дедушки живы, вы присматриваете за ними?

– К сожалению, в прошлом году ушли обе бабушки. Я их очень любила. Я понимаю, что и я очень много им недодала, понимаю, что в конце должен был быть другой уход. В какой-то момент я даже ловила себя на мысли, что бабушке уже 84 – чего же я хочу? Но потом ужасалась этим мыслям. Пусть бабушке даже 95, но главные, базовые вещи – максимально облегчить состояние, создать комфортные условия – должны быть обеспечены в любом возрасте.

И когда я себя ловлю на этой мысли, думаю: значит, мы все готовы смотреть на своих пожилых близких с этой фразой: «Чего вы хотите, вам уже…!», – можно сюда подставить любое количество лет, начиная с 60. Вот пока мы так думаем, пока мы смотрим на бабушку и думаем: «А что? Она уже пожила свое, ей уже пора…» – это тупиковый путь, путь в никуда. Это ужасно, это надо менять в голове каждого человека.

Когда нам будет 60 или 70, мы себя не будем чувствовать бабушками, не будем чувствовать, что «нам уже пора». Пока мы живы, пока мы здесь, мы должны делать всё друг для друга, невзирая ни на возраст, ни на что-то еще. Мы никогда не знаем, сколько кому отпущено.

– Перед вами был пример старости как некоей ценности?

– Знаете, особенно ценно, когда некоторые люди, которые в полузабытьи сутками лежат в палатах, даже в этом состоянии сохраняют такую красоту и такую чистоту духа, что можно им только позавидовать, поучиться у них.

– Можете привести пример?

– Анатолий Степанович – дедушка, с которым я подружилась в одном из домов престарелых недавно. Я ходила по отделению, видела, что палаты переполнены.

Все, к сожалению, – и с этим тоже надо бороться – лежат в футболках и в памперсах, полуголые, считается, что это максимум одежды, которая нужна лежачему человеку. Часто у них нет рамы для подтягивания, они не могут самостоятельно сесть. Все разные – кто-то явно асоциальный, кто-то пьет… И вот этот дедушка меня спросил:

– Вы откуда?

– Мы из Москвы.

– А мы тутошние, Есенина очень любим. Вы что из Есенина помните?

Я от неожиданности замялась. Потому что смотрю на него и думаю о другом: «Ага, надо кровать заменить ему, и его соседу тоже. Нужно узнать, сколько санитарок здесь, почему то, почему сё?» А он у меня что-то про Есенина спрашивает. Ладно, я вспомнила две строчки: «Дай, Джим, на счастье лапу мне», – а дальше «зависла». Дедушка поохал, продолжил за меня, потом говорит:

– Я тоже стихи люблю, тоже пишу.

И начал читать мне свои стихи, абсолютно прекрасные. Он приподнялся на кровати – с длинными ногтями, неумытый, непричесанный, неухоженный, но при этом абсолютно сохранивший бодрость духа и чистоту разума.

Мы начали менять там систему ухода и нанимать дополнительных нянечек, и через несколько месяцев я его увидела уже в столовой, в холле, потом – просящимся на улицу, он поехал кататься по дорожкам – для меня это важный рубеж. Я должна видеть, что есть изменения здесь и сейчас. Это дает мне возможность продолжать и понимать ценность того, что мы делаем.

– Возраст как-то разделяет пожилых и молодых, делает их «людьми с разных планет», или ваши подопечные для вас такие же личности, без всяких скидок?

– Для меня, скорее, люди с другой планеты – это те, кто спрашивает: «Зачем им помогать? Они же все равно умрут». К счастью, такой вопрос последние лет 5-6 я уже не слышу. Утрируя, можно продолжить эту логику и сказать, что вообще никому не надо помогать, потому что мы все умрем.

Детство, отрочество, юность, период взрослости, период старости – это абсолютно естественное и нормальное состояние человека. Просто в старости становится в чем-то меньше суеты и больше возможностей у тех же самых бабушек и дедушек рассказать нам важное, поделиться с нами. Им настолько оголенно и обостренно нужна помощь, внимание и какая-то самая простая человеческая любовь, что грех пройти мимо, не помочь. Потому что этим ты и себе помогаешь, ты понимаешь, что ты нужен, что тебя любят, что тебя ждут.

И мое глубокое убеждение, что не помогают те, кто просто не знает о такой возможности. Помогать пожилым людям и полезно, и важно, и очень радостно. Это дает тебе и смысл твоего существования, и понимание, что тебя любят, что ты нужен. Когда мы рассказываем об этом людям, почти все или присоединяются, или становятся нашими волонтерами, или «внуками по переписке». Главное, что каждый в этой помощи незаменим, каждый может помогать как хочет, помогать чем может.

Не позволить умирать в одиночестве

– То, что люди, которые всю жизнь тяжело трудились, страдают и в старости, это так же несправедливо и непонятно, как страдания детей. Ведь это не умещается в голове!

– Пожилые люди благодарны за очень малое! Если чуть-чуть больше дать им, то у них нет ощущения, что все совсем плохо, что они страдают.

Мы пытаемся объяснить: «Надо, чтобы у вас была нормальная мебель, нормальные кровати, нормальный уход», а какая-нибудь бабушка говорит: «Мы и так за все благодарны. Санитарка Маша очень внимательная. В прошлом году мы куда-то ездили, и слава Богу».

Опять же очень важный вопрос, эти страдания… Любой человек в своей жизни в той или иной мере страдает, грустит. Но мы отвечаем за те страдания пожилых, которые обусловлены нашим нерадением, нашей невнимательностью, черствостью, нерадением нашей системы. Если человеку, допустим, нужна операция на глазах и мы этого не делаем, то становимся виновниками его слепоты, это наша ответственность…

Нам очень не хватает защищенности, до самого конца. Если о старости не принято говорить, то о смерти – тем более. А ведь когда человек уходит, очень важно, чтобы рядом был кто-то, кто будет с ним до конца.

Нянечки, долго работающие в доме престарелых, постоянно видят смерть, одних бабушек сменяют другие, и перестают видеть в смерти какое-то таинство, относятся к этому как к техническому моменту: надо перенести тело, перестелить постель. Их сложно в этом упрекнуть. Но бабушки и дедушки должны знать, что их не оставят, что санитарка задержится и будет с ним все время, пока он уходит.

Сейчас ты ходячий, ты сам можешь свои права отстаивать, чего-то требовать. А когда ты слег, за тебя все делают, все решают и сами «на глазок» понимают, что тебе нужно. Когда становится совсем плохо, и помощи становится еще меньше: непонятно, что тебе нужно, кроме кормежки.

Но как все это поменять? С одной стороны, есть какие-то рекомендации Министерства труда, с другой стороны, санитарка, которая работает 20 лет и одна ухаживает за 30-40 лежачими людьми, а ночью она может одна оставаться на 100 лежачих, на весь этаж. Странно будет требовать от нее сидеть у постели умирающего, давать попить, гладить по голове бабушку, которой больно. Это тоже большая проблема.

– Вы или волонтеры пытаетесь разговаривать о Боге с пожилыми людьми?

– Сама я скорее не учу, а учусь, когда слышу, насколько бабушки благодарны Богу каждую минуту за то, что они здесь.

Я вспоминаю, как в одном из домов я ходила по отделению для лежачих бабушек и мне сказали: «У нас такая высокая смертность – чуть ли не половина отделения за лето ушло, видимо, жарко…» Захожу в палату, вижу, что кровати плохо застелены, бабушки лежат, их пять человек – это много для такого помещения.

И в уголке палаты одна бабушка сидит на плохо застеленной кровати, у нее тумбочка своя, а на тумбочке – икона Спасителя и Евангелие или молитвослов. Она читает, читает и постоянно говорит: «Слава Богу», – и крестится, благодарит. Я к ней подошла, спросила: «Бабушка, вы что?» Она: «Спасибо тебе, ты приехала, спасибо большое. Спасибо всем, что вы не забываете». Это были не пустые слова, она искренне была благодарна. Нам надо учиться у них, а не приходить и говорить: «Дорогие пожилые люди, мы вам всё расскажем».

Мы дружим с Троице-Сергиевой лаврой, с семинарией и с академией. Их замечательные студенты-семинаристы как на практикумах бывают в наших летних лагерях, ездят в поездки. Очень многие становятся постоянными участниками поездок, понимая, как это важно им самим, потому что в приходах они встретят таких же людей.

– Как вы сами пришли к вере?

– У меня бабушка была верующая, она меня так воспитывала, так что это мне казалось очевидным. Просто без веры утрачивается всякий смысл всего, жизни и смерти.

Сколько раз за время существования нашего фонда мы попадали в ситуации, из которых нет рационального выхода – нет денег, например, и всё. И каждый раз чудом удавалось найти правильный выход, которого даже видно не было. Какие-нибудь уж совершенно иррациональные действия предпринимал министр или руководитель области, а заместитель губернатора внезапно начинал нас оправдывать и защищать, когда мы думали – всё, конец. Когда это происходит постоянно, ты просто чувствуешь поддержку, присутствие Божьей воли в жизни, без которой ничего бы не получилось.

Я больше всего не люблю, когда говорят: «Какие вы молодцы!» Я занимаюсь тем, что мне нравится, что приносит радость, в чем я вижу смысл.

А не так много людей имеет такую возможность. Поэтому я думаю, что люди, работающие в благотворительности, должны осознавать, что мы все «избранные везунчики», потому что у нас есть счастье заниматься делом, в которое хочется вложить силы и душу.

Чем можно помочь?

– Как может помочь фонду «Старость в радость» человек, который пока не готов выезжать в дома престарелых и общаться с бабушками и дедушками?

– Можно отправить одну открытку бабушке на 90-летний юбилей, она будет очень рада. Можно начать переписываться с одинокой бабушкой, которая живет в сельском деревенском доме, она будет сверхрада вашему письму, открытке и каким-то гостинцам. Можно отнести одну пачку памперсов к нам на склад. Можно один раз помочь нам перевезти в машине вещи по Москве. Можно один раз съездить с нами в дом престарелых – просто как водитель. Можно поучаствовать в поездке как волонтер, потом втянуться как волонтер-фотограф, как артист, как просто хороший человек, который готов потратить немножко времени и сил и подружиться с бабушками, пообниматься, поговорить. Какая для этого нужна спецподготовка, какая нужна профессия? Никакая. Быть человеком!

Вы можете переводить хотя бы небольшую денежку, и бесконечно ценно, если эта денежка будет регулярна: хоть 100 рублей, хоть 200. Потому что мы сейчас оплачиваем почти 170 нянечек по уходу за тяжелобольными лежачими бабушками и дедушками. Это те самые нянечки, которые поднимают их на ноги, которые снова дают им возможность выезжать на улицу. И мы доплачиваем небольшую надбавку им за этот труд. Для нянечек это тоже становится вторым дыханием.

У людей должна быть хоть небольшая финансовая мотивация, чтобы внезапно все поменять в своей жизни и работе, в своем взгляде на работу. Поэтому мы каждый месяц очень сильно зажаты в деньгах. И, наверное, один из самых больших моих страхов, если, не дай Бог, нам не хватит денег на выплату зарплаты нянечкам. Что мы будем делать?

– А какая у них зарплата? Это зависит от региона?

– Да, есть некоторая региональная зависимость. Мы начинали с 15 тысяч, сейчас у нас в некоторых регионах 16500, в некоторых до 19 тысяч, в зависимости от квалификации плюс налоги. Притом работа с утра и до вечера, тяжелейшая, которую многие ни за какие деньги не согласятся делать! Таких нянечек у нас под 200. Мы взялись выплачивать им зарплату, они на нее живут, у них нет скопленных миллионов и возможности пару месяцев не работать. Если мы не выплатим им зарплату в конце месяца, им нечем будет кормить детей, нечем будет помочь своим родителям.

У нас на сайте висит такой «градусник», где виден объем ежемесячных сборов. Надо собрать – даже озвучивать страшно – 4 миллиона в месяц, из них пока 2 более-менее собрались. Это тоже счастье! Но я понимаю, что нам нужно еще 2 миллиона, только чтобы прокормить уже существующую «армию» нянечек.

Некоторые нам говорят: «Спасибо вам, такое счастье, что вы есть, ваша организация. Я теперь нашла нормальную работу, я теперь ушла от мужа, который меня избивал, я ребенка в нормальную школу в Ржеве отправила. Спасибо вам, спасибо!»

Я понимаю, что если вдруг у нас не будет денег, что я скажу этой женщине? И что я скажу бабушкам, к которым перестанет приходить нянечка? Что они должны будут снова лечь в палату и видеть только потолок? После сносной жизни очень сложно обратно провалиться в то, что было…

Поэтому, пока ситуацию не получается в рамках системы поправить, пока у нас в стране нет обязательного норматива – одна нянечка не более чем на 8-10 лежачих больных, но не на 50 – пока этого нет, мы в ручном режиме делаем все, что можем. Это действительно седые волосы и сильное волнение…

Потому что люди как-то охотнее реагируют на просьбы помочь купить и вставить новые окна в дома престарелых, а ежемесячная необходимость собирать 4 миллиона на нянечек, чтобы поддержать более-менее нормальное существование людей, воспринимается тяжелее. А ведь это почти три тысячи лежачих стариков, которые снова стали выходить на улицу, стали улыбаться, у которых появились какие-то желания, кроме желания умереть поскорее или просто чтобы их никто не трогал.

Это почти 200 человек, которые в своих регионах не могли найти работу. Есть процент нянечек, для которых это дело жизни, для них это важно. Они не хотят надолго уходить в отпуск, потому что без них старики болеют и даже умирают, им надо в Новый год, прежде чем сесть за стол, забежать в свои палаты, где они дружат со своими бабушками, отнести им немножко салата оливье и селедки под шубой. Мы очень ценим, любим и поддерживаем этих людей.

– Эти 100 рублей, они действительно имеют значение?

– За первый квартал 2017 года мы собрали 24 миллиона рублей. Из этих денег пожертвований от юридических лиц было 3, и все – до миллиона рублей. Это значит, все остальное собрано «с миру по нитке». Нам иногда просто плакать хочется от благодарности людям! С другой стороны, это значит, нам доверяют, что делает нашу ответственность еще выше: мы не имеем права на ошибку или промедление.

Но помощь всегда нужна, чтобы мы могли продолжать и системную работу, и вкладываться в то, чтобы наша с вами старость была защищена.

Пока всех все устраивает, изменений не будет

– Давайте вернемся к началу. К вопросу о нашей стране, с ее великой культурой…

– С загадочной русской душой.

– Да, с загадочной русской душой… как так получилось, что в стране с такой культурой старики получают нищенские пенсии, человеку уже после 50 лет крайне трудно найти работу и большинство с содроганием думают о старости? Все-таки раньше старость вызывала уважение. Почему это утрачено? Нам нужно внутренне перестроиться?

– Я не смогу дать полный, хрестоматийный какой-то ответ, ни в коей мере. Могу только поделиться личными наблюдениями. Почему сейчас мы заговорили о старости? Потому что наше общество постепенно растет и меняется. 10 или 15 лет назад о больных детках не говорили, потом детскую тему обнаружили, начали помогать и системно построили эту помощь. И помощь старикам – в процессе построения.

Действительно, про детей как-то проще думать, потому что им помог – и вся жизнь у них впереди. А про пожилых думать сложнее.

Мне кажется, на Руси всегда была культура уважения к старости. В конце концов, старая бабушка, которая уже не соображает, какой сегодня день недели, она – мама твоей мамы, тот человек, благодаря которому ты есть. Это и сейчас все сохранилось.

То, что мы как организация существуем уже 10 лет, что все это время находятся волонтеры, говорит о том, что люди хотят и готовы думать о пожилых и помогать им! Очень часто те, кто приходит к нам волонтерами, потом говорят: «Спасибо, благодаря вам у меня наладились отношения с собственной бабушкой. Я понял, что ей надо. Ей, оказывается, просто внимания не хватало, а я думал: чего она ко мне придирается?»

Наверное, мы в большой степени утратили знания о том, что вообще нужно другому человеку – что нужно звонить, нужно чаще навещать.

Совершенно не нужны дорогие подарки, даже деньги не нужны, а нужно знать, что каждую среду к тебе приходит внучка или раз в неделю ты с сыном ездишь на рынок. Нужно постоянство, стабильность, нужно понимание того, что мы все не одни. И нужно воспринимать пожилых как источник мудрости, опыта, носителей ценностей. Это так и есть.

– Пожилые люди часто сами воспринимают себя как обузу, у многих нет ощущения ценности собственной личности…

– К сожалению, это проблема. Надо не только общество воспитывать, но и пожилых людей учить жить, не только выживая. Если человек не может купить себе лекарство, если он должен просить у детей деньги на какие-то средства ухода, то понятно, как он будет себя ощущать – ничего не изменится. Менять надо все комплексно, в том числе – и отношение пожилых людей к себе и к своим возможностям. А нам с вами – уже сейчас стараться придерживаться здорового образа жизни, активности и понимать, что когда мы уйдем с работы, это будет не конец, а начало.

Европа хвастается – и правильно – тем, что у них большая часть волонтеров в самых тяжелых категориях – это пожилые люди 60+, даже 70+. То есть они защищены, у них есть все необходимое, поэтому они снова могут что-то отдавать. А если человек не знает, как купить новые ботинки взамен развалившихся и где найти деньги на зубные протезы, ясно, что ему сейчас не до помощи кому-то другому.

– Это какая-то очень большая глыба. Есть уверенность, что ее можно с места сдвинуть снизу, через фонды, жертвователей и волонтеров?

– Я думаю, что здесь – встречное движение: должна быть и заинтересованность сверху, готовность менять. Мы рады, что, наконец, наш опыт и наши знания находят уважение, к нам прислушиваются на уровне лиц, принимающих решения. Но нет иллюзии, что сейчас мы все быстро изменим. Общество должно настолько сильно поменять отношение к старости, что текущая система просто станет невозможной. Пока мы разве что чуть-чуть переживаем, но глобально нас все устраивает: «Ну, лежат старики, но это все равно не про меня». Пока нас всех это все устраивает, изменений не получится.

Беседовала Валерия Михайлова

Фото: Ефим Эрихман