В 1924 году Иван Бунин произнес знаменитую речь под названием «Миссия русской эмиграции», которая стала первой интеллектуальной попыткой осмысления качественно нового социального феномена.
Как человек тонкий, будущий Нобелевский лауреат понимал, что судьба избитой России не была абсурдной, что за трагедийностью ситуации скрывался глубинный исторический и духовный смысл – трудно осознаваемый, конечно, но, тем не менее, реальный в вечном контексте борьбы добра и зла.
Бунин говорил, что эта миссия продолжается в ожидании дня, когда «Ангел отвалит камень от гроба России». Как многие тогда, он не мог предположить, что ожидание продлится три четверти века.
Очутившись временно, как она считала, в изгнании, русская эмиграция попала в интеллектуальную и духовную изоляцию. Она была не в силах донести свои слова до западной интеллигенции, плененной дурманом коммунизма, а потом и фашизма. Не следует забывать, что западное общество отнеслось с поразительной инертностью к крику души первой волны русской эмиграции.
Париж, столица русского зарубежья, интеллектуальная и артистическая столица мира, не принял великих изгоев российских. Лишь очень узкий круг людей понял культурное, философское, духовное влияние русской эмиграции.
Сегодня можно с уверенностью сказать, что первой функцией русской эмиграции было сохранить память о дореволюционной Росссии. Об этом упоминает в своей статье историк-эмигрант Николай Росс (читайте на стр. 14-15). Но это могло иметь место, пока еще были живы те деятельные лица, которые знали и помнили историческую Россию. Второй ее функцией было оказание помощи тем, кто сопротивлялся коммунистическому эксперименту, оставшись на родине. Это были, в первую очередь, люди церковные, верующие. Третья функция эмиграции была, конечно, творческой. Она заключалась в осмыслении трагического опыта революции как всемирного явления, как глобального зла.
Для человека верующего ничего бессмысленного в мире нет. Потому можно относиться почти как к чуду к тому, что русская богословская и духовная мысль добилась в изгнании истинных успехов. Нельзя здесь не подчеркнуть особо¬го вклада митрополита Антония Храповицкого (1863-1936), а также мыслителей Алексеева, Арсеньева, Бердяева, Ильина, Лосского, Шестова. Они внесли бесценный вклад в развитие православной мысли.
Но среди белых эмигрантов были и представители сил, которые разваливали историческую Россию. Одной из самых темных фигур эмиграции, бесспорно, является соратник Ленина – Петр Струве. Марксист, затем либерал, затем февралист, он воспевал в 1903 году террористов-цареубийц, считая их лучшими представителями нации. Да, он не любил большевиков. Но до них он же разваливал Россию.
Эмиграция существовала и до революции: Герцен, Бакунин, Ленин, Троцкий, Луначарский, Эренбург были политэмигрантами. Политэмигрантом был и «враг самодержавия» П.Б. Струве. Однако эти единицы были несопоставимы с миллионами людей, бежавших от большевизма.
Представители первой эмиграции думали вернуться в Россию, но не вернулись. Представители второй, послевоенной, и третьей, «диссидентской», уезжали «навсегда». Я прекрасно помню, как мы пересекали границу в 1974 году в полной уверенности, что это безвозвратно. Я гордился своим званием «врага народа». Наш антикоммунизм был радикальным, но непохожим на антикоммунизм, скажем, Бунина. Диссиденты и правозащитники учились в советских школах и университетах, многие из них были комсомольцами и даже членами партии. Мы были врагами советской власти, но по-другому. В отличие от потомков первой эмиграции, мы знали ее изнутри, мы понимали ее суть. Но у нас уже не было той русской культуры, которая сохранилась, пусть даже в очень узких кругах, «белой» эмиграции.
Те, кто едут на Запад сегодня, парадоксально, еще более «советские» чем третья волна. Они выросли на советской литературе, кино, телевидении без того отторжения к «совковости», которое ощущали мы. «Миссия русской эмиграции» закончилась с крахом СССР. Солженицын, Зиновьев, Ростропович вернулись с почестями и умерли на Родине. Но многие не вернутся никогда, потому что, как говорил Иосиф Бродский: «Есть дом, где ты родился, дом, где вырос, и дом, где умер». Не знаю, кто мог бы сказать, как говорил мне Андрей Тарковский: «Я не вернусь, ни живым, ни мертвым!»
Что такое «эмиграция» сегодня? Скорее всего, ее просто нет, хотя «русских людей» в Европе больше, чем в 1920-х годах. В отличие от нас, они приезжают на Запад по своей воле, и, в любое время могут вернуться домой. Николай Росс прав, политэмиграция и диаспора – две разные вещи. «Белые» эмигранты почти мистически любили Россию их грез. А вот любим ли мы Россию – вопрос. Причем никто его нам не задает. Его просто нет на повестке дня.
«Русская мысль», № 33(4856) 9 – 15 сентября 2011