15 сентября ровно год назад ушел в иной мир человек-легенда, воспитавший не одну тысячу священнослужителей Русской Православной Церкви – архимандрит Матфей (Мормыль).
Рано утром, еще на исходе ночи, начал звонить мобильный телефон. В такое время обычно нет никакого желания отвечать на звонки. Звонили настойчиво. Значит, что-то случилось. Первая мысль, развеявшая сон: «Отец Матфей!» Я взял трубку и услышал: батюшка умер. «Царство Небесное! Именно о нем я и подумал», — ответил я, выключил телефон и совершил о новопреставленном первую молитву. В то же утро в академическом храме Санкт-Петербургских духовных школ мы отслужили заупокойную литию.
Через несколько дней состоялось погребение отца Матфея. Вместе со всеми, кто прошел через школу лаврского пения, я очень благодарен Святейшему Патриарху Кириллу, благословившему похоронить отца Матфея за алтарной апсидой Духовского храма Троице-Сергиевой лавры. Теперь, всякий раз приезжая в дорогую сердцу обитель, после молитвы у раки Преподобного Игумена Земли Русской, спешу к дорогому холмику, чтобы отслужить заупокойную литию, зажечь свечу, положить цветы, поблагодарить за все то безмерное добро и участие в моей жизни, которыми я обязан отцу Матфею.
***
Впервые я увидел его в 1985 году, когда первый раз приехал в лавру паломником на летний праздник преподобного Сергия. В памяти отчетливо сохранились те дни. На акафист я пошел в Трапезный храм. Как только огромный хор запел «Царю Небесный» перед малой вечерней, мой взор устремился в сторону его регента — большого, крепкого, энергичного архимандрита. Звучали великолепные стихиры на монастырские подобны, изумительные припевы акафиста Преподобному. Да, это был не приходской хор из бабушек — здесь пело почти пятьдесят человек! Ничего подобного в своей жизни я не видел и не слышал. Советские годы — и такое Торжество Православия! Я был восхищен! С детской завистью смотрел на тех, кто пел в хоре. И даже помыслить не мог, что через несколько лет окажусь на их месте: кто я такой — провинциальный мальчишка — перед этими людьми, обладающими сильными красивыми голосами!
Узнав, что «матфеевский хор» будет петь в Успенском соборе, на всенощное бдение я направился именно туда. Служил Патриарх Грузинский Илия. До сих пор в ушах звучит Предначинательный псалом Самарина и «Хвалите имя Господне» иеромонаха Нафанаила (Бочкало). Эти и другие богослужебные песнопения, исполненные «по-матфеевски», паломник из нашей группы записал на магнитофон и, вернувшись домой, я каждый день слушал воодушевляющее пение лаврского хора, которое стало эталоном церковного пения на всю мою жизнь.
Демобилизовавшись из армии в 1991 году, я поступил в Московскую духовную семинарию. После прослушивания на экзаменах был распределен в первый (архиерейский) академический хор под управлением М.Х. Трофимчука. Как правило, архимандрит Матфей уезжал к себе домой в Северную Осетию после праздника преподобного Сергия (18 июля) и возвращался к Успению Божией Матери (28 августа), поэтому на прослушивании его не было. Лучшие голоса забирали регенты академических хоров, а ему доставались оставшиеся. Этих архимандрит Матфей и прослушивал позже.
В первом хоре я пел сразу после вступительных экзаменов на Преображение Господне. Впечатление совсем не совпало с тем, когда я впервые услышал хор отца Матфея. Написал об этом отцу Иоанну (Крестьянкину). Вернувшись к началу учебного года, я узнал, что отец Матфей приглашает к себе на прослушивание, и совсем потерял покой. Понимал, что я уже зачислен в другой хор, но не оставлял надежды петь в лаврском хоре. Молил преподобного Сергия, переживал, готов был даже учебой в семинарии пожертвовать. Правда, получил ответ от отца Иоанна: «Покорись беде, а она – тебе» и избежал крайностей.
И все-таки, набравшись смелости, без всякого приглашения я проник на прослушивание и выпалил отцу Матфею все свои непреодолимые желание и решимость. Выслушав и немного покряхтев, он сказал: «Ну, давай посмотрим». И начал прослушивание. Я пел, пытаясь дышать так, как показывал он, маршировал даже. Он возился со мной два часа! Потом на минуту задумался. Я стоял и ждал окончательный приговор. Отец Матфей молча встал и пошел в небольшое помещение в спевочной колокольни, в котором находился телефон. Набрал чей-то номер, и я услышал: «Марк Харитонович, тут по какой-то ошибке к вам попал мой певчий Ермаков Виталий из первого класса. Вы, пожалуйста, вычеркните его из своих списков, он у меня записан. А себе выберите любого из записанных ко мне на прослушивание». Так решилась моя судьба.
Из лаврской колокольни, где проходили спевки хора, я летел на крыльях, не веря своему счастью. На следующий день я пел в хоре отца Матфея, чувствуя по сравнению со старожилами себя мелкой букашкой, но бесконечно счастливым! Уже 30 августа я с хором выехал в Москву, в Елоховский собор на проводы мощей святителя Иоасафа Белгородского, а 1 сентября пел за Патриаршей службой в Донском монастыре. Так началась моя новая жизнь — жизнь студента семинарии и певчего «матфеевского хора».
***
На спевках и службах архимандрит Матфей был грозой. Он отдавал всего себя служению и требовал того же от своих подопечных. Мы трепетали, когда он по очереди вызывал нас к фисгармонии, чтобы на примере одного показать, как нужно «выводить звук», как брать дыхание, что делать, чтобы «пел мозжечок», в общем, научить всех нас многим премудростям его личной школы. Это была трудная школа. Не все выдерживали. Помню, как однажды один из нас, нынешний наместник одного из ставропигиальных монастырей, с большим трудом внимал у фисгармонии требованиям отца Матфея. У нашего собрата ничего не получалось. Атмосфера накалялась. Мы сидели, едва дыша и трепеща от мысли, что сейчас один из нас выйдет к той же фисгармонии. Отец Матфей часто сравнивал музыкальную подачу текста с колокольным звоном. На этот раз колоколом был наш брат студент, а языком колокола – рука регента. «Колокол» потерял равновесие и стал падать на стоявший позади него антикварный пустой шкаф. Шкаф тоже не устоял и вместе с импровизированным колоколом упал на землю, и на глазах у всех развалился. Атмосфера разрядилась общим добродушным смехом. «Колокол», в отличие от шкафа, не пострадал.
Большинство из нас не знали музыкальной грамоты, и отец Матфей добивался передачи нюансов не с помощью специальных терминов, а с помощью образов, взятых из жизни людей, птиц и природы. Его талант делал чудеса. Его понимание богослужебных текстов, любовь к службе стали для нас самой главной школой за время учебы. Его отношение к делу тоже научило многому.
В жизни отец Матфей был очень добрый человек. После отпуска он привозил из Осетии орехи, фрукты, варенье, мед, которыми понемногу одаривал каждого из нас. Знаю немало случаев, когда в трудных жизненных обстоятельствах он помогал студентам деньгами, «боролся» за своих певцов с администрацией духовных школ. А уж на Рождество и Пасху всегда готовил для нас подарки. К Пасхе каждый певчий получал кулич, пасху, крашенное яйцо, шоколад. Такого не было в других хорах. Когда после пострига мне пришлось создать еще один академический хор, эти добрые традиции я постарался перенести и в новый коллектив.
Если мы приходили к отцу Матфею в келью, он никогда не отпускал без угощенья. Это кавказское гостеприимство было у него в крови. Он заставлял своих помощников выкладывать на стол все съедобное, что было у него в келье, посылал в братскую трапезу принести что-нибудь вкусное. Однажды произошел такой смешной случай. Я был уже насельником Сретенского монастыря и приехал в лавру познакомить своего помощника по хору с отцом Матфеем. Батя, как его звали многие из нас, встретил нас радушно. Быстро собрал на стол все, что было в келье, поставил бутылку бальзама Биттнера. Бальзам разлили в пластмассовые маленькие одноразовые стаканчики, подняли тост за его здоровье. Он уже начинал болеть, сам не пил. Признаюсь, что я никогда не пробовал раньше этот напиток. «Ну, как вам бальзам?» — спросил отец Матфей. «Ну, так, ничего, маслянистый такой, мягкий», — вежливо ответил я, не понявший прелести этого лекарственного зелья. Отец Матфей, заподозрив неладное, поднес к носу бутылочку бальзама Биттнера и вдруг воскликнул: «Так это же лампадное масло! Какой позор! Угостил, называется, гостей!» Мы с помощником от души посмеялись, а он, как ребенок, расстроился. Он был добрейшей души человек.
***
Именно архимандрит Матфей во многом определил мою судьбу. Благодаря всему тому, что он дал мне, я смог организовать еще один студенческий хор в Московской духовной семинарии, а через несколько лет – хор Сретенского монастыря. При мне отец Матфей позвонил наместнику этой обители архимандриту Тихону (Шевкунову), передал мне трубку, организовал встречу и предопределил мое дальнейшее послушание в обители. Став архиереем, я не так часто мог его навещать. Встречался со своим учителем лишь на праздники преподобного Сергия, когда приезжал в обитель. Был поражен, когда он через несколько дней после тяжелейшей операции сидел у пульта и управлял хором. «Как же Вы, отец Матфей, Вам же лежать надо!» — воскликнул я. Он в ответ, как ребенок: «Владыка, ну как же я не буду в храме в день преподобного Сергия!» И зарыдал. Это была его жизнь. Он так любил Преподобного! Рассчитывал на его помощь и молитвы. У архимандрита Матфея с преподобным Сергием были какие-то свои — личные — отношения, не связанные формой ежедневных братских молебнов. Лучших певцов разбирали другие регенты. А отец Матфей говорил: «Ничего, я пойду к Преподобному, у него попрошу, он обязательно пошлет кого-нибудь». Так всегда и было.
***
Отец Матфей безмерно любил свою маму Анну Леонтьевну. Я помню, когда он возвращался из отпуска, мама всегда приезжала с ним в лавру на месяц — помолиться. Все началось с ее кончины. Отец Матфей пережил кончину матери очень тяжело. Сразу стал сдавать. Иногда говорил, что хочет к маме, в мир иной. Мне кажется, именно с ее ухода началось стремление отца Матфея перейти земную грань. Он стал болеть и отказывался от лечения. Я пытался убеждать его в необходимости лекарств, в госпитализации. Но он категорически отвергал предложения мои и многих других людей. Он не мог жить без лавры, без служб, вне своей кельи. Он наверняка жил бы еще, если бы занялся своим здоровьем. Но его уже увлекал горний мир.
Последний раз я видел его на территории Московской духовной академии. Его везли на коляске. Батя был изможденный, худой. «Ну, как дела, владыка, привыкли к северному городу?» — спросил он. «Стараюсь, отец Матфей, но пока еще не совсем…» — начал говорить я. Он меня резко перебил: « И не привыкнешь!». Сурово посмотрел и поехал дальше.
Говорят, в последний год на службах на его глазах часто появлялись слезы. Почти после каждой службы он просил прощения у певцов. А в последний Великий пост стихиры о страданиях Господа вызывали у него рыдания. Последний раз с большим трудом, смертельно больной, отец Матфей управлял на Всенощной под Успение. У него не хватило сил быть до конца службы. Он обратился к певчим: «Все, братья и сестры, простите, больше не могу». Его увезли в келью, потом в больницу, и многие уже больше не увидели своего батю.
Мне отец Матфей позвонил за несколько дней до своей кончины. Меня это общение поразило. Он безутешно рыдал в трубку: «Владыка, простите, я такой никчемный, кто я такой, что беспокою вас (И это говорил мой учитель, который так много для меня сделал!). Очень прошу, не откажите…». И стал просить об одном человеке, не поступившем в МДА. Из разговора я понял, что тот действительно слабо сдал экзамены. Внутри я сильно колебался. Брать его в СПбДА нехорошо, я был против этого. Но отцу Матфею в его последней ко мне просьбе я отказать не смог, я почувствовал, что это как-то особенно нужно именно ему. Согласился зачислить с условием пересдачи. Пересдача показала правоту приемной комиссии МДА, но я просто не мог отказать в просьбе отцу Матфею, так много сделавшему лично для меня и многих людей. Позже я был еще больше поражен этому случаю: ходатайству бати о человеке, причинившему ему много боли и страданий. В ответ на которые отец Матфей перед своим концом просил о нем. Сегодня этот человек уже не учится у нас. Он оказался недостойным удивительной любви отца Матфея…
***
Похороны архимандрита Матфея (Мормыля) собрали около трех тысяч его бывших учеников – архиереев, священников, монахов, мирян. Никто никого не звал, разнарядки не было. Такого погребения в своей жизни я не видел никогда и, наверное, не увижу. Это было торжество благодарной любви тысяч людей к человеку, оставшемуся для многих загадкой, который при видимом отсутствии «признаков показательной духовности» стал настоящим рабом Божиим и гражданином Его Небесного Царства.
Когда тысячи людей по велению сердец пели «Со святыми упокой» и «Вечная память» отцу Матфею в день его погребения в Успенском соборе лавры, многие из нас испытали особое состояние, которое выразить словами невозможно, но которое хотелось бы пережить еще не раз. У могилы звучали слова Пасхального гимна. Его пели сотни певчих отца Матфея. Я искренне верю и как-то особенно чувствую, что он теперь пребывает в Свете Непрестающей Пасхи. Надеюсь на его помощь, молитву, любовь и участие в моей жизни. В силу своих обязанностей так и не смогу в этот день быть в лавре и помолиться у его могилы. Но буду сердцем и душой вместе со всеми, кто приедет в обитель преподобного Сергия в этот день. Буду молиться об упокоении в Небесном Отечестве великого регента двадцатого столетия архимандрита Матфея (Мормыля), о котором я просто не мог не написать в канун годовщины его смерти.
Опубликовано на сайте Санкт-Петербургской Духовной Академии