Епископ Карасукский и Ордынский Филипп приехал в Новосибирскую епархию в 1996 году молодым иеромонахом. С декабря 2011 года возглавляет Карасукскую епархию – часть Новосибирской митрополии. Владыка регулярно крестит детей в новосибирском закрытом детском туберкулезном санатории, занимается социализацией сирот
Ребенок рождается – надо крестить
– Владыка, расскажите о вашем детстве. Вы росли в верующей семье?
– Мои родители – мама работала в детском садике, отец – водителем – были немного верующими, но не церковными людьми. Просто так «было положено»: ребенок рождается, его надо крестить.
Я узнавал, у нас особенно церковных в родне никого не было. Спрашивал про родственников и по маминой линии, и по папиной: можно сказать, были крещенные просто по традиции.
У нас дома икон никогда не было, а тут как-то мама принесла икону. Соседка, у которой то ли умер, то ли ушел муж, хотела в расстройстве ее выкинуть, а мама предложила: «Давай, я у тебя ее куплю за 10 рублей». Так в нашей однокомнатной квартире (родители размещались в комнате, а мы с братом на кухне) появилась первая святыня. Икона Пресвятой Богородицы «Достойно Есть». Мы знали, что это икона, на иконе – Боженька, Которому можно молиться своими словами, чтобы всё было хорошо. Этим наши детские богословские знания исчерпывались.
Вообще мое детство было хорошим, счастливым. Наш дом строили для молодых семей, и из моего подъезда шесть человек были одноклассниками. Мы утром все вместе выходили, в обед вместе возвращались. Было не скучно. Так почти всей компанией и в техникум поступили, который располагался как раз напротив нашего дома.
Лет до 13-14 я был почти самый маленький в классе. И поэтому старался быть душой компании, человеком, который может поддержать друзей. В конце восьмидесятых мы начали с ребятами ходить в секции борьбы и бокса. Занятия борьбой помогают молодому человеку внутренне самоутвердиться, ведь он понимает, что может постоять за себя.
– Когда вы сознательно пришли к вере?
– Где-то на первом курсе химико-технологического техникума (то есть в начале 1990-х годов). Я родился в Подмосковье, в городе Старая Купавна. Там как раз в 1990-м году начали восстанавливать храм, и нас, студентов, отправляли на субботники. Видно, батюшка-настоятель созвонился с директором, попросил, чтобы помогли убрать мусор, почистить территорию.
Поездки эти были очень интересными, я словно открывал какой-то новый мир. А Библию я впервые увидел благодаря учителю истории, который принес книгу на урок.
К тому же я занимался спортом: борьбой, боксом, восточными единоборствами, изучал восточную философию. И это тоже, как ни странно, можно назвать маленьким шажком в сторону поиска Истинной веры.
Однажды, поехав с экскурсией в Троице-Сергиеву Лавру, зашел в семинарию и взял листок о правилах приема. Один из пунктов правила гласил: рекомендация от священника. А у меня тогда даже знакомого батюшки не было.
И вот я пришел на службу в храм, после которой подошел к священнику о. Сергию Ткаченко, видевшему меня в первый раз, и сказал, что нужна его подпись. Он ответил: «Вы должны походить в храм, все узнать». «У меня особо времени нет, – говорю. – Мне надо все быстро». В общем, начал я ходить в храм, начал пономарить. В начале января впервые пришел к батюшке о. Сергию, а в августе уже поступал в семинарию.
Хиротония архимандрита Филиппа (Новикова) во епископа Карасукского
– А все-таки, почему вы вдруг решили поступать в семинарию?
– Вспомните начало девяностых: сначала путч, митинги, потом бесконечные криминальные разборки, стрельба, только и слышно, что кого-то застрелили, кого-то в тюрьму посадили… В то время как раз выпускникам средних и высших учебных учреждений давали свободные дипломы, без обязательного устройства на работу по распределению.
Я подумал, посмотрел, что вокруг творится, и так легко можно завернуть не туда и – решил поступать в семинарию, чувствовал, что там – нечто такое важное. Да и просто было интересно.
О конкретном каком-то пути я не думал, не думал, когда поступал, что стану священником, выберу монашеский путь.
– Родители, наверное, не ожидали, что вы пойдете учиться в семинарию?
– Месяца два они пребывали в недоумении. Хотя удивляться стали еще раньше, когда я начал в храм ходить, пономарить. Сразу посыпались вопросы: «Зачем? Для чего? Может, у тебя что-то случилось? Может проблемы какие-то?». Я тогда объяснил, что проблем нет, и я просто хочу поступить в семинарию. Кстати, когда я поступал в семинарию, уговорил родителей венчаться.
Служба в армии и монашеский постриг
– В армию вы попали, будучи студентом семинарии. Знали ли те, кто служил с вами, что вы верующий?
– Я попал на призыв под полтора года и все полтора года прослужил в Красноярске, в лётной учебной части ШМАС, в роте охраны. Можно сказать, все 24 часа с автоматом в руках ходили.
Тогда уже к вере в армии хорошо относились, с уважением. А когда командир узнал, что я семинарист, отпускал по выходным в храм, вызывал меня к себе: поговорить. Я ему и книжки православные позднее привозил. Ребята тоже относились с уважением.
Что касается бытовой стороны службы, то здесь уж точно никаких трудностей не было.
Я был не избалованным человеком. Детство мое прошло в однокомнатной квартире, у меня никогда не было своего угла, не было дорогих вещей. Мне часы-то наручные подарили только, когда я в техникум пошел.
В семинарии мы жили по 12 человек в комнате. Ну, а в армии не 12, а 100 человек в роте, вот и все бытовое отличие. Такой же режим, как в семинарии, дисциплина. Тем более, я спортивно был подготовлен, так что проблем для меня вообще не было.
– Когда вам в голову пришла мысль о монашестве?
– Когда я в семинарию поступил, думал, что просто буду учиться. А через полгода понял, что в семинарии, оказывается, на батюшек готовятся. Ну, на батюшку так на батюшку, учусь дальше.
Потом наш классный руководитель архимандрит Георгий (Тертышников) стал говорить нам, надо вам с духовником определиться и решить, какой путь выбрать: жениться или монашество.
Вот тогда-то я понял, что есть два пути – монашество и семейная жизнь. Стал думать. Разговаривал с отцом Кириллом (Павловым), отцом Илием (Ноздриным), а потом уже стал ходить к отцу Науму (Байбородину). Ездил и к отцу Иоанну (Крестьянкину). Духовник сказал: «Лучше монашество». Тогда я сказал: «Батюшка, благословите».
Так мой путь определился. Без всяких уже метаний и сомнений. К семейной жизни я, в принципе, никогда не стремился. Всегда общался с девушками ровно, как с друзьями: и в школе, и в техникуме, никого не выделяя. В семинарии у меня было послушание – петь в смешанном хоре. И снова – ко всем ровное дружеское отношение. Как говорится, ничего личного.
– Как родители восприняли новость о вашем монашестве?
– Тут было попроще: с родителями я уже три года не жил, был более самостоятельным, отслужил в армии. Но мама все равно переживала. Успокоил, что вопрос внуков обязательно решит младший брат. А потом взял ее к духовнику. Привел ее к батюшке, она исповедовалась, побеседовала. Потом говорю ей: «Мама, это воля Божья».
Потом я просил у родителей благословение на постриг. Они благословили, икону Казанской Божьей Матери подарили.
Таинство Крещения в новосибирском закрытом детском туберкулезном санатории №2
– Вскоре после пострига вы уехали в Новосибирск. Вновь – перемена жизни…
– Впервые в Сибири я побывал, когда служил в армии в Красноярске. И у меня уже тогда была мысль, что не просто так меня туда Бог послал. Я заканчивал 3 курс семинарии, когда к нам приехал владыка Сергий (Соколов) и сказал: «Мне нужен семинарист, миссионер, который поедет со мной».
Я согласился, но сначала попытался сказать, что, может, нужно доучиться на очном отделении. Но услышал в ответ: «Езжай, это воля Божья». Тут уж рассуждать не стал, подошел к владыке Сергию: «Я готов». Он сказал, что сначала надо постриг принять, рукоположиться.
15 июля 1996 года в Троице-Сергиевой лавре я был пострижен владыкой Сергием в монашество. 16 июля меня рукоположили в сан иеродиакона, 18 июля – в иеромонаха. Все в три дня. Можно представить, что я чувствовал, не до конца понимая от переизбытка ощущений, что же со мной произошло. Вскоре улетели с владыкой в Новосибирск.
– Как привыкали к новому месту?
– Владыка сказал, что все вещи отправляем с его контейнером. Ну, я и отправил «все вещи» – небольшой чемодан. А контейнер застрял месяца на два. И получается, что кроме монашеского одеяния у меня только свитер был.
Я думал, что владыка пошлет меня жить на приход или на квартиру, а он оставил меня с собой в архиерейской резиденции. Мне, обыкновенному молодому человеку, привыкшему жить в однокомнатной квартире, в общежитиях, казалось, что я попал в царские покои… Каждый день просыпался и думал, что это не со мной происходит.
6 октября 1999 года был назначен наместником мужского монастыря во имя св. мч. Евгения.
Крещение в Оби
– Как обстояло дело с церковной жизнью во времена ваших первых миссионерских поездок, в том числе на корабле-церкви «Святой Андрей Первозванный»?
– Тогда, в 1996 году, интерес к Церкви был невероятный. Люди просто потоком шли креститься, венчаться, постоянно приглашали в больницы, в школы. Я когда приехал, служил в Вознесенском кафедральном соборе Новосибирска. Под моим «попечением» было два дома ветеранов, где я служил раз или два в неделю, городская больница с восемью корпусами. Я приходил туда в 7 утра, а часов в 16 – уходил.
Плюс еще ездил в детские дома, а летом – в миссионерские поездки на корабле. Когда в монастыре появилась братия, три – четыре священника, послушники, нам машину дали, слава Богу. А до этого я везде – своим ходом. Хорошо, что мне всего 23 года было, силы откуда-то брались на постоянные перемещения по городу.
В Новосибирске была традиция, что священники после службы снимают подрясники и идут домой в «гражданке». Мы же, приехавшие монахи, всегда ходили в подряснике.
Тогда в Новосибирске батюшек было мало. Спускаешься в метро, а на тебя все смотрят. Ощущение, что в метро завели слона… То же самое – в маршрутке. Да еще подсядет какой-нибудь нетрезвый гражданин и начнет плакать: «Батюшка, помоги, не так я живу!»
– Как вы, тогда молодой священник, не имеющий еще почти духовного опыта, справлялись с пастырской работой, с потоком людей, задающих вопросы?
– Во-первых, семинария дала большой опыт, общение с батюшками, с преподавателями, с друзьями.
Во-вторых, помогали пожилые священники в самом кафедральном соборе, где я служил.
В-третьих, со мной приехали еще три иеромонаха, сейчас это владыка Артемий, епископ Петропавловский и Камчатский, владыка Николай, епископ Салехардский. Мы всегда держались вместе, советовались, если возникали трудные вопросы.
– Насколько изменились миссионерские задачи со времен вашего первого приезда?
– Тогда важно было количество, то есть нужно было охватить как можно больше людей. Мы за одну миссионерскую поездку на корабле крестили две с половиной тысячи человек, на поезде – пять тысяч человек.
Сейчас, когда приезжаю в деревню и вижу, что креститься приходят всего двадцать человек, даже как-то унываю немного: «Ну что это, людей у них, что ли нет?» И вспоминаю, как раньше приедешь в деревню, а там человек двести, триста.
Тогда крестили с утра до ночи. Причем в самых разных условиях, даже экстремальных, в разных ситуациях: где в Оби, где в реанимации…
Сейчас значимо уже не количество, появились другие формы миссионерской работы. В миссионерских поездках мы больше исповедуем, причащаем.
Часто ездим на встречи в школы, начали проводить конференции, что тоже очень важно.
Большое внимание уделяем работе с молодежью, со школьниками, с детьми, проводим конференции с преподавателями. Батюшка не должен ждать, когда к нему придут. Во время миссионерской поездки за один день наши священники проходят где-то пять – семь школ.
Но если в Новосибирске представителя Церкви везде ждут и везде рады, то в глубинке, можно сказать, еще начало девяностых. Там на священника смотрят, как на меня в свое время смотрели в метро. И если один батюшка туда приедет, его просто в школу не пустят. Другое дело, когда это все – в рамках миссионерской поездки, которая проходит под эгидой губернатора, Министерства здравоохранения, образования. Тут уже не могут не пустить.
– Священников в епархии хватает? И как организовывать приходы в тех же деревнях, где, по восприятию Церкви, как вы сказали, еще начало девяностых?
– Священников не хватает. На одного священника приходится по два-три храма. Даже в кафедральном соборе второй священник появился совсем недавно.
А как организовывать приходы – да, это проблема. Как направлять священника в деревню, где живет примерно человек 500-700? Вот я недавно столкнулся с ситуацией: благодетель построил в деревне храм, построил дом для священника с баней. Электроэнергию в храме оплачивает директор совхоза.
Но батюшка смог прожить всего два месяца: дохода нет, в воскресенье 3 бабушки стоят. За месяц в кружку положили 500 рублей. А у него семья, дети… Да и без машины в отдаленных районах очень тяжело.
Святейший Патриарх говорит, что в таких случаях лучшая форма – когда батюшка служит в соборе, а в храмы в далеких деревнях приезжает в воскресенье. В монастырях это называется – подворье. По такой системе мы построили работу нашей епархии.
Владыка Филипп крестит детей в озере у села Благодатное, 18 августа 2012
Звонок в три часа ночи: «Владыка, как дела?»
– Вы давно окормляете детей-сирот, ездите в детские дома, радеете об устройстве детей в семьи. Что изменилось в этой области?
– В 1996 году в детских домах было по 150-200 человек. Сейчас детские дома по 50-60 детей. Они были в отделе образования, а сейчас их передают в ведомство соцзащиты. От этих всех переустановок, в итоге, страдают и дети, и взрослые. Начальству, конечно, видней.
Теперь маленькие детские дома расформировывают: надо же показать, что детских домов стало меньше. Только, получается, не за счет устройства детей в семьи, а за счет укрупнения, объединения детских домов. Хотя сейчас стали намного больше брать детей в семьи.
Вторая проблема – дети в детских домах сейчас более больные, чем раньше. Раньше в детские дома все-таки чаще попадали дети, которых рожали нормальные молодые матери, которые позднее начинали вести асоциальный образ жизни.
Сейчас девушки 1985-1990 годов рожают детей, уже, будучи наркоманками, пьяницами. У детей, соответственно, различные патологии.
Еще одна проблема: сейчас идет активное усыновление детей, но, видимо из-за того, что нет квалифицированной помощи приемным семьям, мы имеем вторичные возвраты, когда от детей вновь отказываются родители.
В закрытом детском туберкулезном санатории №2 после крещения
– Как Церковь может работать с такими детьми?
– Мы этим и занимаемся. Хотя очень сложно. Вот уж чуть ли не за руку водишь иного выпускника детского дома, а он, как деньги появятся напьется да загуляет, хотя человеку вроде уже 20 — 25 лет.
Большая проблема с родственниками. Вроде сам молодой человек хороший, но два брата в тюрьме сидят, мама связалась непонятно с кем. И они звонят, угрожают. Боятся, что мы посягнем на деньги, которые у всех детдомовских на сберкнижках.
Я всегда говорю подопечным: «Если возникнут какие-то проблемы, приезжайте в храм». И все дети из детских домов это прекрасно знают. И приезжают.
– Вспомните, пожалуйста, конкретные истории детей-сирот – взрослых и малышей.
– Бывает, малышей просто подбрасывают. К нам в монастырь однажды мальчика подбросили. Утром встаем на правило в полседьмого, а у ворот — кулек из одеяла. Открываем его, а там младенчик лежит, с недавно перерезанной кровоточащей пуповиной. Мы его покрестили, назвали Миша Царев. Потом нам звонили из дома ребенка сказали, что Мишу усыновили.
Еще один случай: забеременела девушка из детского дома, которой скоро выпускаться. Конечно, все вокруг стали настаивать на аборте. Мы буквально спрятали ее в православном детском садике. Конечно, написали письмо директору, что она у нас. Она родила девочку. Слава Богу, сейчас в жизни и девочки и ее молодой мамы все в порядке.
Когда я узнал, что другая выпускница Светлана, собирается родить малыша, предложил на время оставить его в доме ребенка. На время, не отказываясь (там есть такие формы), чтобы хоть как-то определиться с жильем. Последнее три месяца Света жила в подъезде. Она вроде бы согласилась. А потом звонит: «Приезжайте, я выписалась из больницы, а идти некуда, забирайте меня». Пришлось ехать, забирать. Договорился с прихожанками, с нашими бабушками, женщинами. Они взяли ее к себе, приютили. Через полгода она как-то выкарабкалась, потом и замуж вышла.
Постоянно в монастырь брали и берем мальчишек из детского дома на каникулы. Сегодня человек семь выпускников детдомов живут в монастыре послушниками.
В Дубровинском психоневрологическом интернате
– То есть ребенок из детского дома или выпускник может вам взять и позвонить?
– Сейчас я номер телефона никому из них не даю. А то они звонили часа в три ночи: «Владыка, добрый день, как у вас дела? У меня всё хорошо»
Чтобы они могли со мной связаться, мы создали страничку Вконтакте специально для детдомовских. Если не ошибаюсь, у нас там 650 человек. Это дети, которых я лично знаю в лицо.
Пишут разное: просят ребенка покрестить, дать продукты, вещи. Обязательно даю. Или спрашивают: «Мама внезапно умерла. А как отпеть?» Про венчание спрашивают. Да много о чем спрашивают! И мне проще им ответить через Контакт. А если все 600 человек будут звонить?!
Деньги не даю, потому что не раз обманывали. Придет парень, разрыдается: «Нужно срочно пять тысяч или завтра квартиру забирают». Я отвечаю: «Господи, родненький, да что ты, да без проблем». А через какое-то время до меня доходит информация: «Ванька приходил, вот, говорит, Владыку развел. Деньги взял, с пацанами два дня гуляли». И это было очень много раз. Сейчас могу дать 100-200 рублей на дорогу. Говорю: «Лучше продукты возьмите. Вещи возьмите. Деньги — это искушение».
Поездка на субботник в заброшенном храме св. Троицы с. Юдино Чистоозёрного района, 17 августа 2012 года
– В трудоустройстве вы им как-то помогаете?
– Сейчас уже не особо: государство за них хорошо взялось. А раньше и на завод устраивали, и малярами, девочек в садик воспитателями.
Сейчас и квартиры государство выделяет нормальные, следит, чтобы выпускник в них вселялся, а не сдавал её или не продавал.
Еще не так давно все было иначе: квартиру дали, мы приходим, а там пять бомжей живет. Они просто выкинули настоящего хозяина на лестницу. Приходилось православную дружину вызывать, разгонять этих пьяниц. Целые разборки были!
В детские дома я обязательно приезжаю на Рождество, Пасху, поздравляем более 2000 детей сирот.
В мае мы возим их на святой источник. Такие поездки очень нужны. Если ты приехал в детский дом и прочитал лекцию, то ты не друг, а просто преподаватель. А если куда-то с ними съездил, то тут ты уже свой. Особенно когда ты с ними разделил какие-то трудности.
Летом обязательно мы делаем сезон православного лагеря для 35-40 детей-сирот. Мы с ними бываем в Горном Алтае, сплавляемся по Катуни, живем в палатках, делаем альпинистские марш-броски. Обязательно на выходных исповедуем и причащаем. Мальчишки пономарят в алтаре.
И мы специально берем детей не из одного детского дома, а по три-четыре из каждого. Господь позвал 12 апостолов, а потом они уже пошли по миру. И мы по Его примеру пытаемся сделать некую закваску: те три-четыре ребенка потом вернутся в детский дом и скажут, что у православных хорошо, у православных не пьют, не курят. Расскажут, как спортом занимались, с батюшкой по горам лазили, исповедовались, причащались.
– Вы еще посещаете детский наркологический центр…
– Сразу скажу, что мои детдомовские не наркоманы. Там лежат «домашние» дети, родительские, которые курят, колются. Детдомовские туда попадают в основном, за пьянку. Я окормляю 15 детских домов и там нет наркоманов.
Так что я не часто бываю в наркологическом центре: езжу чаще именно туда, где есть дети-сироты. А так в епархии есть центр, который занимается наркоманами, взрослыми и детьми.
Недавно ездили в туберкулезный санаторий. Тут тоже есть своя специфика: не все решаются отправиться туда. Некоторые батюшки отказываются, ведь там лежат пациенты и с открытыми формами туберкулеза.
Хотя это закрытое заведение, мы ездим туда уже 15 лет и уже передружились с персоналом, и нас воспринимают как своих.
А познакомился с диспансером я тоже благодаря детдомовским: там лежали несколько человек. Но, в основном, там лечатся «родительские» дети, домашние.
На границе
23 августа 2012 года Преосвященный владыка встречал в Ордынске корабль-церковь «Святой апостол Андрей Первозванный»
– В чем особенность вашей епархии, ее уникальность?
– Первая особенность нашей епархии в том, что мы находимся на границе России и Казахстана: 500–600 км границы. Поэтому большое внимание уделяем работе с пограничниками, с погранзаставами, с личным составом, с блок-постами.
Стоит деревушка с населением 600–800 человек, в ней – пограничный пост. Пограничники говорят: «Мы тут все и МЧС и медсанчасть, полиция, да все что угодно». Пока пограничники есть, это село еще держится. Если их завтра заберут, село можно закрывать.
В Чистоозерке (это крайняя точка нашей епархии) есть тюрьма строгого режима, где содержится 2000 человек заключенных. Мы работаем и с ними. В прошлом году построили там храм в честь преподобного Сергия Радонежского.
Стараемся работать с детьми, развивать молодежное направление. Первое дело, которое мы сделали в епархии, – открыли тот самый православный летний лагерь.
К каждому летнему оздоровительному лагерю в районах прикреплен священник. Они проводят духовно-просветительные встречи. Как-то в озере Благодатном, в детском лагере было крещение.
У нас в епархии 46 процентов по школам выбрали предмет Основы православной культуры. Вообще, чем глубже от центра, тем этот предмет принимается проще. Не знаю с чем это связанно.
Каждый год в епархии проходят Крестные ходы. 28 мая, в день пограничника, Крестный ход идет по границе с Россией.
Великим постом и летом тоже проходят два крестный хода. Мы берем святыню и идем по всем девяти районам нашей епархии.
Само собой, миссионерское служение. В деревни, где еще нет приходов, приезжают батюшки: они просто садятся в машину или в автобус, берут купель и – едут.
– Вы говорите, что в современном российском обществе одно из самых главных мест должно занимать нравственное воспитание молодежи. А как это сделать, чтоб «работало»?
– Прежде всего, мы добиваемся, чтобы на приходах везде работали воскресные школы, были открыты православные клубы молодежи. Чтобы не просто с детишками рисовать и сценки ставить, а чтобы собиралась молодежь.
Также много сил уделяем работе по школам. Потому что если сам батюшка не придет в школу, то молодежь по-другому не привлечь.
И работа в летних православных и оздоровительных лагерях, проведение всевозможных спортивных мероприятий вроде «зарниц».
В епархии сейчас открыт отдел работы со спортсменами. Батюшка занимается с боксерами, с лыжниками, с легкими атлетами. Ездит с ними на сборы, на соревнования, на чемпионаты.
Сначала батюшка беседует со спортсменами. Потом кто-то приходит на исповедь, кто-то на причастие. Один вот спортсмен сейчас начал помогать в алтаре.
– Как проходит ваш обычный день?
– Смотря, где я нахожусь. Епархиальное управление размещается в Карасуке, и у меня пока тут нет жилья: до сих пор живу в кабинете. Когда я за столом в кресле сижу – я на работе. Пересел на диван – это уже я в келье, дома.
Живу не один, а с братией – два иеродьякона и три иподьякона живем в одном здании, это наш маленький монастырь.
С утра, как обычно, правило монашеское. В 9:00 у нас с братьями по уставу, если нет службы, общий завтрак. Потом на послушания, кто пономарить, кто на стройку, кто по снабжению…
Все разъезжаются, я иду в кабинет, занимаюсь делами. К этому времени приходит секретарь, приносит документы, бумаги, письма, все распределяем, планируем. График обычно планируется на две недели вперед.
Как правило, неделю занимаюсь бумажными вопросами, а затем две недели стараюсь проехать по епархии, по районным центрам. Там – встреча с главой, там – открытие стройки. На одной неделе можно успеть и в тюрьме у заключенных побывать, и в туберкулезном санатории, и с пограничниками встретиться.
Если же никуда не еду, работаю с бумагами, а после обеда все равно выезжаю. Если не в область, то здесь в Карасуке, отправляюсь на встречу в школе или в библиотеке, с ветеранами или с работниками культуры.
А вечером работаю по телефону.
По субботам утром служу Литургию в храмах епархии. В самых разных уголках епархии, даже в глухих деревнях по 200–300 км от собора, в маленьких храмах, куда заходишь и – головой в потолок упираешься.
На таких службах и происходит сближение епископа с прихожанами, со священниками. Это очень важно, чтобы, как говорит Святейший Патриарх, они видели епископа не просто один раз в год на собрании.
После службы остаюсь на трапезу, за которой происходит непосредственное общение, обсуждение каких-то вопросов….
– Что вам доставляет самую большую радость?
– Служение Литургии. Сейчас больше стал понимать слова Святейшего: «Когда служу, тогда живу».
Где-то начнешь унывать, что-то не получается, проблемы со стройками, с благодетелями, с администрацией. Послужил, и – все у тебя внутри наладилось, проблемы ушли.
Второй момент – для меня большое утешение – работа с детьми. К примеру: съездишь в дом ветеранов, в больницу, в той же тюрьме побываешь, а потом несколько дней отходишь от поездки. А с детьми всегда в радость. Знаешь, с кем и как поговорить.
Если духовное утешение получаю в службе, то общение с детьми – утешение в обычной жизни.
– В чем сегодня главная проблема христиан, и священников, и мирян?
– Главная проблема у священников, это то, что они через несколько лет служения сталкиваются с теплохладностью. Человек, например, пять-десять лет отслужил, и ты видишь, что, вроде бы он хороший, но он остыл.
Вот прямо дословно «не горяч и не холоден» (Откр.3:15). То есть хорошие батюшки вдруг останавливаются на каком-то этапе и дальше не двигаются.
А у мирян нашей епархии – период неофитства. Люди пришли в Церковь, а еще ничего не знают, элементарных вещей. Идет дьякон, а за ним бегут желающие получить благословение.
В глубинке не знают, что такое монашество. Спрашивают: «А почему жениться нельзя? А почему батюшка один раз только может жениться?» Приходиться всё объяснять. Как малые дети, но с другой стороны, – они чище.
Когда в городской школе поднимаешь вопрос об однополых браках, о том, что их официально узаконивают в Европе, ученики вопросы задают. А начал я говорить об этих проблемах в сельской школе, дети все глаза опустили. Мне даже неудобно было, что я эту тему поднял. Тут общество чище. В сельской школе девушки ходят без сережек, не накрашенные, с косичками. В Новосибирске такое редкость.
– Как вы боролись с теплохладностью?
– А у меня ее не было. У меня вокруг всегда бурлят события. Теплохладность может наступить, когда батюшка остается один, на приходе за 200-300 километров от ближайшего храма. Он может почувствовать себя никому не нужным.
У меня такого не было, потому что мы постоянно общались с друзьями – братьями, о которых я говорил выше. Друг к другу в монастырь в гости ездили. Поддерживали друг друга в скорбях, внутренних нестроениях. Горе, деленное пополам – это уже полгоря. Надо – вместе в Лавру съездим, к духовнику.
Я своим священникам постоянно говорю: «Нужно духовника иметь». Если есть вопрос, ты не знаешь, как дальше поступить, ты можешь приехать к духовнику и спросить.
Когда умер Владыка Сергий (Соколов) мне было очень тяжело. Были мысли: может в Москву уехать. Но опять – монашеская дружба, наместники поддержали.
Дети тоже очень поддерживают. В один непростой момент мне сон приснился, что я повис на балке верхнего этажа строящегося дома. И не могу подняться. Идут дети: «Батюшка, привет». Прошу о помощи, в ответ: «Да, конечно, поможем». Вытащили они меня и говорят: «Бегите, за нами». Детская молитва всегда сильна….
– В чем главная сила современного христианина?
– Первое, конечно, это православная вера. И надо ее держаться. Второе – это служение Церкви. Православный человек должен быть внутри Церкви, и только так служить Богу и ближнему.
– Что бы вы хотели пожелать читателям «Правмира»?
– Чтобы каждый христианин стремился к Пасхе Вечной. К преображению и соединению со Христом в Вечной Жизни в Царствии Небесном. И здесь, на земле, нужно готовить свою душу для Вечной Жизни с Богом. Думать максимально о своей душе. Бороться со страстями. И служить ближним. Это самое главное.