Так вышло, что имя владыки Иннокентия стало известно читателям Правмира в основном в связи с историей храма Николая Чудотворца в селе Быньги. Однако в этот раз мы решили побеседовать с владыкой на сугубо церковные темы, не связанные с уголовными делами: об исповеди и Причастии, миссии и катехизации, о разнице духовного пути мирянина и монашествующего.
Епископ Нижнетагильский и Серовский Иннокентий
Справка: епископ Иннокентий родился в 1947 году в городе Южно-Сахалинске в семье кадрового военного, генерал-майора, участника Великой Отечественной войны. Закончил Новосибирский архитектурный институт и Владимирскую Свято-Феофановскую духовную семинарию. Заслуженный художник России. 19 апреля 1992 года рукоположен в дьякона, в этом же году — в священника. 13 апреля 1997 году пострижен в монашество с именем Иннокентий в честь святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского. С 2011 — епископ Нижнетагильский и Серовский.
— Владыка, наверное, разговор лучше начать с нового документа Межсоборного присутствия «О подготовке ко святому Причащению»…
— Конечно, я о нём знаю. Более того, я благословил отцам-благочинным организовать собрание и обсудить документы для Межсоборного присутствия, из которых документ о Причастии был, конечно, самым интересным. Некоторые благочинные даже присылали мне наиболее интересные мнения священников для обсуждения их на епархиальном совете, чтобы затем направить наше представление в Межсоборное присутствие. Обсуждение велось с удовольствием, заинтересованно, и данный документ был самым «горячим».
— В связи с данным документом прежде всего интересно ваше мнение о соотношении исповеди и Причастия. В частности, основная критика проекта в Интернете сводилась к тому, что исповедь может превратиться в своего рода «допуск» к Причастию и приобретёт формальный характер.
— Безусловно, исповедь — это самостоятельное Таинство, а не только элемент подготовки к Причастию. «Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое». В этих ключевых словах заключён основной смысл исповеди как своего рода гигиены души. Конечно, дисциплинарно она должна предшествовать Причастию, и о способности человека причащаться мы судим по качеству его исповеди, по силе покаянного чувства.
Ведь мы, когда исповедуемся, хотели бы считать грех преодолённым, то есть больше его не повторять, но так зачастую не получается. Однако, даже впадая в те же самые прегрешения снова, мы каждой исповедью возбуждаем в себе неприязнь к греху, и эта чаша неприязни рано или поздно наполняется от искреннего покаяния, и грех преодолевается.
Даже в псалмах говорится, что Господь «удалил от нас беззакония наши»-то есть они не исчезли, а отдалились, но в любой момент могут подступить снова. И важнейшее Таинство, сохраняющее душу от греха, — это исповедь. Она не нуждается в усилении какими-то директивами и не может быть формальной по определению, поэтому к этому инструменту, безусловно, нужно прибегать вне зависимости от Причастия.
Что касается определения на исповеди того, готов ли человек к Причастию, здесь тоже недопустим какой-то формальный подход. Ведь искренность исповеди зависит зачастую не от количества произнесённых слов. Бывает, что человек, придя на исповедь, даже не сможет ничего сказать, а просто заплачет. У священника должна быть интуиция для определения силы покаянного чувства, и иногда он может своей пастырской интуицией увидеть, что человек готов ко Причастию, что он внутренне содрогается от переживания своих грехов. А иногда человек, напротив, может наговорить с три короба, прочитать две тетрадки, а я могу сказать: «Подожди, тебе не стоит сегодня причащаться, потому что ты всё равно не чувствуешь свои грехи».
Конечно, и здесь могут быть какие-то исключения, например, на Пасху. Иногда чувство встречи с Христом в этот праздник так велико, что, действительно, можно сказать какие-то общие слова. Я слышал, что где-то в Балканских странах на Пасху священник может просто идти с Чашей по деревне, и все подбегают к нему и причащаются. Я думаю, этот вопрос если и нужно обсуждать, то не с тем, чтобы кого-то осудить. Но по общим правилам, я считаю, исповедь должна предшествовать Причастию.
— Владыка, по поводу ещё одного важного вопроса церковной жизни — катехизации. Насколько вы знаете, в Екатеринбургской епархии существовала система 12-ти огласительных бесед, которая распространялась и на территорию нынешней Нижнетагильской епархии. Однако уже тогда многие священники возражали, что система, которая успешно развивается в центре Екатеринбурга, где на беседы ходят в основном интеллигенция и студенческая молодёжь, не подходит для провинциальных городов и тем более деревень. Как сейчас обстоят дела с оглашением в Нижнетагильской епархии?
— Да, в каком то, как вы говорите, студенческом храме, где собирается научная интеллигенция, возможно, и можно оставить 12 бесед, но в нашей епархии мы приняли за основу четыре беседы. Но, конечно, страха ради смертного или по какой-то иной причине священник может вместить всё и в одну беседу. Помню, когда я начинал служить, практики оглашения ещё не было, как таковой, и мне приходилось объяснять желающим креститься суть нашей веры всего за одну беседу. Однако при этом нужно найти такие слова, чтобы они действительно врезались в память. Ведь и за четыре беседы можно так уморить человека, что он и креститься передумает.
— То есть четыре беседы — это скорее рекомендательное количество, а не строгая норма?
— Это не строго.
— Но при этом вы стараетесь следить, чтобы людей не крестили без всяких бесед, просто за деньги?
— Разумеется, такой вариант недопустим ни в коем случае. Надеюсь, что и благочинные имеют такую же установку. Но если я слышу, что в каком-то храме пастырь вместил разговор в две или в три беседы, я могу просто помолчать или мягко посоветовать священнику в следующий раз излагать материал несколько объёмнее, но в основном доверяю их пастырской совести и интуиции. Мне кажется, здесь не существует универсальных сроков. Какой-то яркий проповедник сможет без ущерба вместить всё содержание в одну беседу, но мы всё же рассчитываем на среднего пастыря, и здесь оптимальным сроком считаем четыре беседы. Когда же мы узнаём, что где-то крестят просто потому, что за это заплачено, конечно, мы порицаем таких священников.
— А какой-то практический момент учитывается? В некоторых храмах, например, человек должен как-то проявить, что готов ко Крещению, например, прийти на службу ещё до Таинства, или прочитать как минимум одну главу из Евангелия, знать наизусть некоторые молитвы…
— Конечно, желательно, чтобы до крещения человек знал «Отче наш» и Символ веры. Задача же огласительных бесед — как раз объяснить этот Символ веры. Новоначальному хорошо бы, конечно, присутствовать на богослужении ещё на стадии оглашения.
— Конечно, говоря о крещении, нельзя не упомянуть о таком сложном вопросе, как крещение детей, рождённых от суррогатных матерей. Как с этим быть?
— К такому явлению, как суррогатное материнство, я отношусь крайне отрицательно. Но вообще подходить к вопросу о крещении, мне кажется, здесь следует по общим правилам. Мы же крестим всех младенцев по вере родителей и восприемников. Здесь то же самое с той только разницей, что одним из показателей веры родителей будет факт покаяния в совершённом грехе использования суррогатной матери. В любом случае, крещение не должно превращаться в устраиваемое за деньги шоу. Если же родители и восприемники не видят в содеянном никакого греха, то есть не готовы принимать точку зрения Церкви, значит, они не готовы к крещению ребёнка. Мы точно так же отказываем в крещении если, например, ребёнка приносят крестить по совету экстрасенса, и сами родители в дальнейшем не намерены отказываться от оккультных практик.
При этом я думаю, что Господь не оставит этих детей, даже если они не будут крещены во младенчестве. Со временем они сами смогут прийти в Церковь, и будут крещены уже по своей вере, независимо от факта своего зачатия.
— Как по-вашему, насколько возможны и приемлемы для мирянина монашеские практики: откровение помыслов, Иисусова молитва? Ведь в обыденной суете практически невозможно уследить за устроением сердца, сохранить молитвенный настрой. Зачастую духовная жизнь мирян сводится лишь к тому, чтобы не совершать грехов или не выплёскивать внутреннее ожесточение вовне, но вести внимательную внутреннюю жизнь не получается.
— Монашество — это, конечно, если так можно сказать, профессиональное духовное делание. Разумеется, Господь — единственный сердцеведец, и Он может закрыть для Иисусовой молитвы нерадивое монашеское сердце, и открыть сердце духовно устремлённого мирянина. Но обычно практика мирянина не достигает таких трудностей и такой тщательности, как практика монашествующего. При этом мы не должны забывать и о том, что нас спасает благодать Божья, то есть то, что не зависит от наших формальных занятий и усилий.
Монашество ведь состоит не только из движения к Богу в Иисусовой молитве, но и из труда, из размышления, и, конечно, из богомыслия. Поэтому большое значение имеет чтение, осмысление жизни. Вообще монашество — это дело, которое требует и изучения, и обучения. Я приехал из Владимирской епархии, где более тридцати монастырей, и у нас там проходили монашеские съезды, на которые мог приезжать кто-то из афонитов, рассказывать о своей практической жизни, или наши монахи сами отправлялись в паломничества. Настоящее монашество, как правило, строится на индивидуальной практике. Одному нужно сделать десять тысяч поклонов, другому — всего десять, кому-то полезнее больше трудиться, кому-то — размышлять.
Мирянину же из всего этого полезнее всего, как и всем нам, будет умная молитва. Я бы сказал, что мирянин должен выбрать для себя точки соприкосновения с Богом в течение дня. Например, те же утренние молитвы каждый раз читаются по-разному, так же, как молитвы ко Святому Причащению-то одно слово задевает, то другое. Как по камням переходишь водоём, опираясь на разные точки. Господь всегда по-разному их открывает, и они по-разному касаются сердца. Да, у этих молитв каждый день одно и то же содержание, но ведь хлеб мы едим каждый день, и он нам не надоедает. Также нам не надоедает молитва «Отче наш».
Иисусова молитва тоже обязательно должна присутствовать, притом мирянину не обязательно отмерять её по чёткам. Чётки — это скорее как поручень, за который ты держишься, но отсчёт по ним — это уже больше черты монашеской практики. Вообще монашеский путь может быть очень неожиданным для мирянина. Настоящее монашество — это интересный творческий труд, и тайны этого труда не сокрыты и для мирянина. Я имею в виду, конечно, не какое-то совершенное богомыслие, а скорее начальные плоды монашеских трудов.
Ведь мы, монахи, сознательно уходим от мира, чтобы молиться за весь мир, строим своего рода забор. В западных монастырях насельники даже с родителями разговаривают только через решётку. Люди добровольно создали для себя такие условия. Давая обеты, монах вступает на определённый путь. Вообще христианство — это определённый путь, по которому человек идёт до самой смерти, и радости, доступные на этом пути монахам, Господь не отнял и у мирян.
А вот откровение помыслов для мирян, я считаю, излишне. В обычной исповеди для мирянина уже есть все инструменты для покаяния, и какие-то дополнительные инструменты здесь не нужны.
— Хотелось бы немного поговорить и о миссионерстве: какие формы миссии вы считаете приемлемыми? Где, на Ваш взгляд, заканчивается креативность и начинается профанация?
— Понятно, что молодёжи всегда будет интересно искать какие-то новые формы миссии. На одной православной выставке у нас в Нижнем Тагиле один священник из Кушвы, который совершил до этого беспрецедентный мотопробег по пути Александра Невского в Монголию, столицу Золотой Орды, выставил фоторепортаж с пробега и мотоцикл, на котором осуществлял своё «мотопаломничество». Это действительно была потрясающая идея: яркая, убедительная, в хорошем смысле слова креативная.
Рисунок владыки Иннокентия
На одну Пасху мы делали так называемый «православный флэшмоб»: уже к вечеру с самой высокой горы Тагила запустили фонарики, триста красных шаров, и пропели при этом все пасхальные песнопения. В этом году мы ограничились лишь запуском шаров на главной площади города, и это тоже было очень красиво: светило солнце, пел хор, шары полетели в голубое небо. Хотя не скажу, что мы специально кого-то хотели этим растрогать — скорее, сделали это как выражение своей радости.
Но кого то, может быть, способен задеть и момент «экстремальной» миссии, даже если это будет один человек из ста. У нас есть, например, один священник, известный своим «радикальным» подходом к прихожанам. В частности, он запугивает их, что они погибнут, если не будут читать Иисусову молитву. Но он же при этом проводит замечательные фестивали бардовской песни, в которых есть большой миссионерский потенциал. Так что в любом явлении можно найти рациональное зерно, а всё иррациональное попробовать отмести.
Беседовала Ксения Кириллова