Говорить о недостатках современной церковной жизни необходимо. Еще более необходимо их исправлять. Но и от разговора требуется, чтобы он был разумным и ответственным. И от предложений по исправлению требуется то же.
Игумен Нектарий (Морозов)
Они должны быть серьезными, обдуманными, притом реалистичными и, конечно, ни в коем случае не непристойными. То есть отнюдь не такими, какие прозвучали в опубликованном на прошлой неделе на «Правмире» тексте с одноименным названием.
Я несколько раз перечитал эту статью, причем каждое прочтение оставляло по себе все более и более сложное впечатление.
Зная автора, Илью Ароновича Забежинского, по прочим его публикациям как человека серьезного, я никак не мог окончательно решить для себя: действительно ли он призывает к тому, о чем пишет, или же имеет место журналистская провокация – качественная, но не совсем уместная по причине сложности и важности поднятой темы?
Склонен думать, что скорее речь может идти все же о провокации. И, хотя на провокации отвечать чаще всего не стоит, ответить тем не менее возьмусь: опять же потому, что тема и сложная, и важная, и обсуждения требующая. Тем паче, если посмотреть на рекордное количество лайков под статьей…
Есть несколько проблем, на которых Илья Аронович акцентирует свое внимание. Это наличие сегодня в Церкви огромного количества людей, которых традиционно именуют «захожанами», поскольку в храм они заходят, но церковной жизнью не живут.
Это жертвователи, на средства которых, по его мнению, содержится Церковь и которые по своему сознанию практически то же, что язычники; это священники, которые носятся с жертвователями-язычниками и пренебрегают реально воцерковленными прихожанами, поскольку невоцерковленные благотворители о них заботятся и они вследствие этого «зажрались» и потеряли чувство реальности.
Решить эти проблемы автор предлагает кардинально: пожертвования от тех, кто не исповедуется, не причащается, не принимать, более того – не позволять им писать записки о здравии и о упокоении, не давать ставить в храме свечи, не «выдавать» освященную воду.
В итоге они, по мысли Ильи Ароновича, либо начнут жить полноценной церковной жизнью, либо примутся строить для себя языческие капища и там будут отправлять свои религиозные потребности, перестав таким образом обременять собой Церковь.
Ну а «зажравшиеся священники», оставшись без тех, кто их кормил-поил, обувал-одевал, возьмутся наконец за ум, перестанут «нести человекоугодную чушь с амвонов» и обратят внимание на заброшенную ими паству, и «начнется создание крепких приходов». И всем будет хорошо.
Прежде всего, сомнительной представляется, конечно же, идея разделения приходящих в храм людей на тех, кто “достоин жертвовать”, и на тех, кто этого “недостоин”, причем, по одному, очень важному, но тем не менее зачастую формальному признаку – ведет ли человек церковную жизнь или же не ведет.
Ни для кого, думаю, не секрет, что вхождение в церковную жизнь начиналось и начинается для большинства именно с этого – с того, что заходит человек в храм, где он еще ничего не знает, где все практически ему непонятно, ставит свечку и молится перед незнакомым, но почему-то очень родным и близким его сердцу образом, спрашивает у продавца за свечным ящиком, как помянуть своих усопших, пишет записки, что-то опускает в ящик для пожертвований и чувствует, как что-то меняется в его душе, как успокаивается и отогревается она.
А после он приходит снова, и снова, и еще приходит. А потом приходит в храм на службу – впервые – на Рождество, или на Пасху, или даже на Крещение, когда “воду дают”.
А потом уже знакомый продавец из-за ящика подсказывает ему: “Тебе бы с батюшкой поговорить, поисповедоваться, вот тебе книжечка, почитай…”. И кто-то откликается, а кто-то еще долгое время обходит стороной и священника, и таинства церковные — до поры до времени.
Есть, разумеется, и те, кто обходит и будет обходить всегда, но наше ли право – решительно отделять одних от других, точно зная, кто из них кто, забывая, что неведомо это до какого-то момента даже самому человеку, ведомо же лишь Богу?
Илья Аронович всерьез предлагает разом отсечь от вхождения в Церковь огромную массу людей, сказав им: “Либо марш к исповеди и Причастию, либо знайте, что вы здесь – люди второго сорта!”? Или это все-таки доведение вопроса до полного абсурда с целью его “заострения”?
Не знаю. Знаю только, что меня пугает – то, сколь многим такая его постановка показалась близкой и оправданной.
Это не говоря уже о том, что с точки зрения своей реализации эта идея выглядит в высшей степени утопично. Те, кто пытался полемизировать с автором в сети, не без оснований спрашивали: а как узнавать – воцерковленный человек пришел в храм за водой/записку написать/свечку поставить или же нет?
Требовать у него справку, верить честному слову? Если речь о родном его приходе идет, все более или менее понятно, а если в другом городе он оказался?
Я полностью согласен с утверждением, что многие отцы-настоятели совершенно спокойно относятся к тому, что люди в храм заходят и в храме не остаются.
Что не принимают тех мер, которые могли бы способствовать обратному: не развивают на приходе образовательную деятельность, не убеждают прочих клириков быть к людям максимально внимательными, использовать малейшую возможность для того, чтобы достучаться до их сердец, помочь им по-настоящему заинтересоваться что же это такое – христианство, не работают с продавцами свечных ящиков, не учат их, не объясняют, что им в Церкви принадлежит важнейшая миссионерская роль, что именно они, как никто другой, призваны к тому, чтобы не только отпускать свечи/иконки/крестики, но и помогать человеку войти в Церковь и остаться в ней. Это беда, это болезнь, это страшная ошибка.
Но как же можно всерьез считать, что “перевоспитание” “таких настоятелей” и “таких священников” должно осуществляться на рефлекторном уровне: перестал получать деньги от “посторонних” и разом из наемника превратился в “пастыря доброго”?
У Церкви и общества болезни одни и те же, более того, Церковь в этом смысле от общества в определенном смысле зависима – не материально, а в силу того, что люди в нее приходят из общества, а не откуда-то еще, из безвоздушного пространства. Приходят и, в том числе, священниками потом становятся.
Это общая наша скорбь, это то, что Господь называет в Евангелии “солью, потерявшей силу”, то, о чем Он говорит: “Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле”.
И мы все этим недугом поражены, и не в деньгах, не в пожертвованиях или их отсутствии тут дело, а в маловерии, в слабости произволения, в готовности брать и не готовности отдавать, в потребительском отношении ко всем и ко всему, в том числе — и к церковной жизни, в том числе – и к Богу.
Это как раз кажется мне темой куда более важной, нежели та, которую решил затронуть Илья Аронович, но вместе с тем очень тесно с ней сплетенной.
Забежинский говорит о склонности некоторых пастырей и архипастырей заискивать перед теми, кто помогает им в строительстве, реставрации и благоукрашении храмов, даже приводит некую напоминающую анекдот историю о том, как какой-то архиерей говорил своим благотворителям, будто их щедрые пожертвования уже открыли для них путь в Царствие Небесное и беспокоиться им потому более не о чем.
С такими крайними проявлениями человекоугодия, с такой беззастенчивой и гибельной для внимающих ей ложью лично мне сталкиваться не приходилось, и я не знаю, насколько реален приведенный автором пример: может ли, например, архиерей считать своих собеседников, людей, которые чего-то смогли добиться в жизни, настолько неумными, настолько неразвитыми, что можно вот так, в лицо им лгать и не допускать даже мысли, что они примут это за грубую, недостойную лесть как минимум, а как максимум – за проявление крайнего неуважения? Не знаю, потому и не решусь об этом судить.
Суть опять же в другом. Основываясь как раз на таких или же на чуть менее ярких примерах, Илья Аронович убеждает: не надо принимать помощь подобных людей. Пусть они богатые, пусть они власть имущие, но если они не готовы свою жизнь менять, не готовы воцерковляться, опять же – исповедоваться и причащаться, то пропади их помощь пропадом, надо от нее отказаться и как-то обходиться самим и верить, что Господь нам не даст пропасть.
Я, опять же, полностью согласен с тем, что заискивать перед благотворителями нельзя. Нельзя потакать им в их слабостях и пороках и говорить: “Конечно, конечно, делайте, что хотите, Господь вас простит, потому что вы Церкви помогаете и меня, грешного, милостью своей не забываете”.
Нельзя, в конце концов, не заботиться об их душе и не пытаться помочь им найти свой путь к вере, путь к Богу – это прежде всего, о воцерковлении уже много позже можно речь вести. Но вот то, что Илья Аронович предлагает просто отсечь их разом и все…
Нет, дело даже не в том, что это как-то по-фарисейски формально и даже жестоко. Это само собой. Я вижу в этом призыве нечто худшее. То самое, о чем говорил выше – дух потребительства…
Да, именно так, как ни странно. И оно гораздо больше пугает меня в людях церковных, нежели в тех, кого мы зовем “внешними” или же, как выражаются некоторые (и чего я сам категорически не приемлю), “захожанами” и “водяными”.
Недостатки пастырей мы обсуждаем регулярно. Их “недоступность”, “равнодушие”, образ жизни, машины, предметы роскоши, их нежелание заниматься миссионерской деятельностью, их “зажратость” (это выражение Ильи Ароновича, которое он употребил где-то в сетевой дискуссии) и т.п.
И я не хочу с этим со всем спорить. Я хочу все это по мере сил исправлять – в себе прежде всего, если что-то из названного или неназванного свойственно собственно мне.
Я хочу задать один вопрос. А чьими трудами, Илья Аронович, чьей личной ответственностью, чьими нервами, годами жизни, преждевременно седыми волосами, инфарктами и инсультами стоят наши храмы? Строятся и реставрируются, украшаются и содержатся?
Вы, может быть, ответите: “Все это дело милости и благодати Божией!”? И я с вами снова соглашусь. Но все же: как можно забывать о тех людях, через которых Господь в данном случае действует? О ком я? Да о тех же самых – о “зажравшихся” пастырях и архипастырях и о далеких еще от настоящей церковной жизни благотворителях.
Каждый настоятель знает о том, что на средства, которые аккумулируются в храме за свечным ящиком и в кружках для пожертвований (исключение составляют разве лишь несколько храмов на всю Россию), нельзя не только построить новый храм и отреставрировать уже существующий, но чаще всего нельзя и крышу перекрыть, и более или менее масштабный ремонт произвести, не говоря уже о новом иконостасе и росписях.
Не нужно все это, можно как-то без этого обойтись? Без чего? Без строительства новых и реставрации старых? Не уверен… А еще без чего можно? Без ремонта, без иконостасов?
Я убежден, что на самом деле своим появлением “манифест” Ильи Ароновича Забежинского обязан не тем проблемам, о которых он попытался сказать и которые являются однозначно вторичными, в принципе неразрешимыми и неустранимыми без разрешения и устранения проблемы, их породившей. Именно она лежит в основе всего и мимо нее он почему-то прошел.
Наша церковная жизнь устроена в принципе совершенно неверно. Что я имею в виду? Мы – духовенство то есть – берем на себя больше, чем удается понести. Больше, чем должны были бы брать. И единственное, что можно сказать в наше оправдание, так это то, что по-другому… не получается.
Помню, мы как-то беседовали с сыном отца Александра Шмемана, Сергеем Александровичем, известным журналистом. В нашем разговоре он обратил мое внимание на то, что у них, за рубежом, решение об открытии нового прихода принимается лишь в том случае, если есть община, которая не только об этом ходатайствует, но и готова найти помещение, приспособить его под храм или же построить храм и впоследствии его содержать. А если нет, то значит тем людям, которые храм просят, но строить и содержать его не желают, он на самом деле и не нужен.
Запомнился и другой эпизод. На этот раз уже не из “далёка”, а из нашей, российской действительности, из нашей, церковной жизни. То есть не совсем из нашей, а из католической.
К одному католическому епископу, у которого приходов не так уж и много, обращаются с просьбой открыть новый – в селе. А он – нет и все. Почему? По той же самой причине: просить просят, но сами ничего делать не будут. Зачем Католической Церкви в России такие прихожане?
Мне тогда – и в первом, и во втором случае – показалось, что это как-то бесчеловечно, что ли… Люди просят о храме, хотят в него ходить, молиться, а им отказывают. Но с течением времени я все же пришел к выводу, что логика – причем труднооспоримая – в таком подходе есть.
И не бесчеловечностью тут все объясняется, а принципиально иным подходом к жизни Церкви. Этот подход предполагает ответственность за нее не архиереев лишь и священников, а каждого человека, который является членом церковной общины. И он однозначно верен. Но…
Почему мы открываем приходы не только там, где о храме просят и готовы его строить? Почему открываем их и там, где просят, но делать ничего не готовы? Почему открываем их даже там, где и не просили?
Потому что у нас есть опыт, который свидетельствует: там, где появляется храм, в него начинают ходить люди, которые незадолго перед тем и не предполагали, что он им нужен. И не только свечки ставить и записки писать, но и воцерковляться. А там, где храм не появляется, ничего этого нет.
Русскую Церковь часто журят или даже всерьез критикуют за то, что она пытается позиционировать себя в качестве “государственной”, “претендует на особую роль”. То, что роль особая, на мой взгляд, опровергать неразумно: об этом и история свидетельствует, и современная реальность — нравится это кому-то или нет.
Но однозначно можно и о другом говорить: ответственность у нее тоже особенная. Мы постоянно покушаемся эту ответственность – за свой народ –реализовать. У нас это плохо получается, у нас не хватает на это сил, но отказаться от нее мы никак не можем. Потому и строим храмы, “где не просили”, потому они и наполняются людьми, потому и просим и будем просить помощи у всех, кто готов ее Церкви и людям оказать. И тем паче — принимаем у тех, кто ее сам предлагает.
Правильно это или нет? Сложный вопрос. Неоднозначный, как и ответы на него. Но пока мы поступаем именно так и не готовы поступать по-другому. Так же, как не готовы и переложить содержание наших приходов на плечи прихожан.
Представьте себе такую ситуацию. Все предложения Ильи Ароновича реализованы, претворены в жизнь. Настоятель наконец пришел в себя, понял, что надо забыть прежнюю роскошь и обратиться лицом к прихожанам. И что же он им скажет – обратившись? Это я могу спрогнозировать с легкостью и совершенно точно.
“Дорогие братия и сестры! – скажет он. – У нас в храме больше нет средств, чтобы оплачивать хор, поскольку от неблагочестивых ктиторов мы отказались, а у захожан записки не принимаем и свечи им не продаем, и в кружку деньги опускать им не позволяем. Поэтому петь у нас теперь некому. И на просфоры денег нет, и на вино. У нас нет средств на то, чтобы залатать крышу, поэтому вы не обижайтесь, когда вам, стоящим в храме, где больше не совершается богослужение, будет литься на голову вода: это надо как-то перетерпеть. А еще нет денег на отопление, поэтому так холодно, но это тоже потерпеть можно. Нет, вы не хотите терпеть? Не можете смириться с тем, что богослужение в храме не совершается? Что ж… Тогда, дорогие мои, вам все это придется взять на себя!”?
Справедливо ли, оправданно ли это будет? Думаю, да. Если все до того двумя руками проголосовали за идеи Забежинского. И даже если не проголосовали, то тоже да – как бы ни казалось это кому-то странным и противоестественным.
Почему? Да потому что священник должен заботиться о богослужении и о духовном окормлении прихожан. А о храме — сами прихожане, поскольку если и не ими, то для них, а не для кого-то еще он построен. И если он им действительно нужен, то кто, как говорилось выше, если не они, должен о нем заботиться?
Священников у нас постоянно ругают за то, что они давно превратились в администраторов, прорабов, бизнесменов, торговцев — в кого угодно, только не в тех, кем быть должны. А быть должны – пастырями, наставниками словесного стада овец Христовых. И правильно это!
Надо нам переходить к тому, чем заниматься мы обязаны в первую очередь, а прочие свои обязанности – нам несвойственные изначально и не собственно наши – передать народу. И все будет очень хорошо тогда, все станет на свои места.
Только… Только готов ли к этому народ? Понесет ли он этот груз, эту ношу? Я вот понял бы, если бы Илья Аронович (бизнесмен, кажется) сказал в своем послании всем верным: “Пусть отцы не бегают больше по разным богачам, пусть не унижаются, не клянчат у них деньги на храм! Мы всё это берем на себя! И десятину платить будем, и, если понадобится, все имение свое продадим и цену его сложим к ногам настоятеля! Мы же не Анания с Сапфирой какие-то…”.
Ничего подобного не прозвучало, а только: “Верю в то, что Господь не даст нам пропасть”. Нам? Кому именно? Разве какие-то трудности при подобной постановке вопроса угрожают лесопильному заводу, руководителем которого является Илья Аронович? Нет, они угрожают Церкви…
Понимает это Илья Аронович и те, кто лайкнул его текст? Если нет, то это очень чудно. Если да – еще чудней.
“Наши храмы, – пишет Илья Аронович, – содержатся за счет захожан”. Тогда позвольте уж уточнить: они не ваши. Если не вы, а захожане их содержат и вы так просто с этим соглашаетесь. Готовы содержать сами? Содержите. Нет – о чем же вы тогда говорите?
Уповаете на то, что “Господь убережет Церковь Свою и пастырей Своих не оставит Своей милостью”? И я на это уповаю. Но это в том случае, если мы не будем пренебрегать этой милостью и не будем отталкивать тех, кто ради Бога ее нам оказывает.
Я был как-то раз на Западной Украине… Село, храм в нем, недавно назначили нового настоятеля. И он, молодой еще человек, но уже при детях, обращается к прихожанам: “Братия и сестры! Я человек семейный, мне нужно о семье заботиться. Надо где-то жить, на чем-то ездить… Есть два варианта: я обеспечиваю себе все это сам, но у меня тогда на вас времени почти не остается; или же на себя все берете вы, а я занимаюсь выполнением своих непосредственных обязанностей”. Историю эту рассказывает мне таксист, который в этом селе живет.
– И что же, спрашиваю его, – что вы ответили священнику?
– Конечно, все взяли на себя. Нам же батюшка нужен…
Возможна такая ситуация у нас? У нас другая возможна. Батюшка сам построил храм в селе, сам нашел средства на дом и на машину, а люди переговариваются у него за спиной:
– И откуда он на все это деньги взял? Жулик какой-то…
А спасибо за построенный храм – для них построенный? Потому что священник ведь, возможно, уедет куда-то рано или поздно, а им и детям их жить здесь. А за что спасибо? Это ведь его долг, его работа, он обязан…
Поймите меня правильно… Я сам никогда ничего не только не требовал, я даже и не просил ничего у прихожан, хотя сначала пришлось реставрировать один храм, а потом строить другой. У меня как-то язык не поворачивается просить: мне кажется, что все так очевидно…
Спрашивают меня люди: когда мы то закончим, это завершим. Когда деньги будут, а пока – долги отдаем да движемся вперед понемножку… Понятно ведь из ответа, что деньги нужны, помощь нужна, значит, кто захочет, кто сможет, тот поможет.
Но сразу скажу: не многие хотят и немногие могут. Приходят и спрашивают: “Что нужно делать, батюшка, я бы хотел по мере сил трудиться для Церкви” единицы.
И это горько очень. Не потому, что непросто с горсткой помощников трудиться, уповая лишь на милость Божию. А потому что я уверен: пока люди, народ наш церковный не поймут, что жить в Церкви значит служить ей – каждый на своем месте, каждый как может, церковная жизнь наша и правда будет носить какой-то больной, в корне неправильный характер.
И не в деньги тут все упирается, не в пожертвования, а в глубинное понимание того, что такое христианство, что такое Церковь и что – быть членом Церкви, ее клеточкой, ее частичкой.
Нет этого понимания, и все напрасно, все тщетно. Никак существующих в Церкви недостатков не исправить, не устранить. И любые предложения по исправлению и устранению именно такими будут – пальцем в небо. Из пушки на луну. Неосновательными они будут. Несерьезными. Хуже того – непристойными.