К кому идти тюремному священнику
10 лет назад портал «Правмир» опубликовал статью протоиерея Алексия Уминского «Немолчащая Церковь», где он, в частности, писал: «Церковь должна заявить себя перед всем народом, что она — защитница народа, который сейчас находится в совершенно ужасном состоянии — духовном, нравственном упадке, засилии криминальных понятий, которые воспитываются в детях с самого первого класса. Свои школьные отношения дети решают по криминальным понятиям: они привыкли, что надо разбираться друг с другом — все надо решать через разборки, драки, угрозы».
Тот же вопрос встал снова. Где была Церковь, когда снимались эти видео?
В те дни, когда было объявлено о публикации «саратовских файлов», соцсети обошла фотография главы УФСИН по области, получающего церковный орден.
Комментарии были соответствующими.
Я помню, как после публикации «Открытого письма священников» [в защиту заключенных по «московскому делу»] в 2019 году один умный и уважаемый многими человек спросил: если в патриархии есть профильные отделы, почему подписантами не было сделано никаких попыток взаимодействовать с ними? Тогда его спросили: почему, когда было опубликовано несколько ужасающих свидетельств о пытках в СИЗО, никакой публичной реакции Синодального отдела по тюремному служению не было вообще? Какие препятствия были к тому, чтобы обратиться со словами увещевания к работникам ФСИН, напоминая об их ответственности и о достоинстве каждого человека, со словами утешения к сидельцам и их родственникам?
Ему не нашлось что ответить, но это не единственный вопрос. Если тюремный священник сталкивается с пытками, к кому он должен идти? К начальнику заведения? К местному главе ФСИН по области? К правящему архиерею? Кто, к примеру, в том же Саратове имел власть и готовность провести надлежащие проверки? Может ли тюремный священник действовать по совести, не боясь, что испортит отношения, вынося сор из избы?
Страна, победившая фашизм?
Есть и более глубокая проблема. Очевидно, что для современной России, где ручка громкости всех событий, связанных с Великой Отечественной войной, с каждым годом поворачивается на все большую мощность, сознание себя как страны, победившей фашизм, оказывается центральным.
Конечно, победа СССР над немецким национал-социализмом (который мы и привыкли называть фашизмом) — это очевидный факт. Но есть и тот вечный «ур-фашизм» Умберто Эко, который определяется подчеркнутым антилиберализмом, раздутым национальным сознанием, видением себя как осажденной врагами крепости, спасти которую можно лишь сплотившись вокруг бессменного национального лидера и в которой одетые в военную форму дети выражают готовность погибнуть по его приказу в последнем бою. (Определение ур-фашизма Умберто Эко дает в эссе «Вечный фашизм». — Прим.ред.)
В этой парадигме сверхценность государства достигается обесцениванием жизни человека.
Это то, что мы наблюдаем в Беларуси. Невозможно смотреть на фотографии и видеозаписи из этой многострадальной страны без сознания того, что последний раз власти относились к гражданам похожим образом во время немецкой оккупации.
«Придуманный» ГУЛАГ
Что делать?
Конечно, можно говорить о реформе системы ФСИН, об опыте западных стран. К примеру, в Испании вооруженная Гражданская гвардия охраняет тюрьмы лишь по периметру, а в самом здании с заключенными работают гражданские специалисты, преподаватели, дефектологи, психологи. Смысл их работы в том, чтобы по окончании срока заключенных они не стали рецидивистами, а смогли интегрироваться в общество.
Можно и нужно говорить об общественном контроле, о медицинской фильтрации сотрудников, которая бы не позволяла принимать на работу садистов.
Но этого мало.
Фото: shutterstock.com
Все эти жуткие фото и видео из Саратова — это плата за то, что Россия никогда не достигла общественного консенсуса в отношении своего советского прошлого, а если и достигла, то скорее в его прославлении. Если ГУЛАГ придумал Солженицын, если нам нужен порядок и сильная рука, если просто так никого не сажали, если репрессии были оправданы нуждой в стабильности и монолитности общества, необходимостью противостояния внешней угрозе — с какой стати отношение к заключенному в 2020-х годах должно отличаться от 1930-х? Если сегодня к экстремизму приравнивается фактически любая политическая оппозиционная активность, если даже «свидетели Иеговы» (организация признана экстремистской, ее деятельность в России запрещена — Прим.ред.) оказываются в тюрьмах по обвинению в «экстремизме», а настоящие теоретики и практики красного террора стоят на пьедесталах и висят в красных углах, то чего мы вообще ждем и чего хотим?
До сих пор, спустя больше 70 лет после окончания войны, сообщается о судах в Германии над теми, кто «трудился» в немецких концлагерях. У этих преступлений нет срока давности.
Но кто вспомнит хоть один суд над теми, кто уничтожал нас на нашей земле, а не в Освенциме и Треблинке?
Пока жизни русских людей, погибших от холода, голода, пыток, непосильных работ в «родных» застенках, оцениваются дешевле, чем жизни тех, кто погиб на чужбине, мы будем получать то, что получили в Саратове. Потому что мы сами согласны на такое отношение к себе.
От редакции. Мы приглашаем священников к обсуждению этой ситуации и просим присылать мнения в редакцию: pravmir@pravmir.ru.