Игумен Нектарий (Морозов)
Есть вещи, наполняющие душу болью, о которых не хочется не только говорить, но и думать лишний раз, а говорить — обязательно надо. Есть вещи, которые кажутся сотканными из мрака, но в них оказывается сокровен свет. Есть вещи, за которые человека кто-то ругает последними словами, кто-то превозносит до небес, а они просто рвались из сердца наружу и не могли дольше удерживаться внутри. Вот примерно такова, как мне кажется, и «Исповедь бывшей послушницы» Марии Кикоть.
Я внимательно прочел не только ее саму, но и почти что все, что удалось найти — из того обсуждения, той полемики, которую это повествование с неизбежностью породило. И, наверное, если бы мне попалось при этом то, что я в данном контексте воспринимаю как наиболее важное, то и желания высказаться бы не появилось.
Мне кажется, что большой ошибкой было бы сконцентрироваться на ситуации с одним конкретным монастырем, с его проблемами и болезнями, равно как и на судьбе одного отдельно взятого человека или даже нескольких людей. И в максимальной степени хотелось бы уйти от выяснения, кто в этой ситуации «прав» и кто «виноват», или же кто прав и кто виноват больше. Ни в коем случае не потому, что для меня не важна сама по себе Мария или же безразлична жизнь Малоярославецкой обители! Нет, просто порой, сужая проблему до частного случая, мы уходим в эмоции или провоцируем эмоции чужие. Вообще же… Вообще я никогда бы не решился сказать, например, что «исповеди бывших всегда одинаковы», потому что за каждой из них стоит страдание и боль человека, его разочарование, его трагедия, а все это не бывает «одинаковым», поскольку переживается лично, индивидуально — каждый из нас хотя бы в какой-то степени это знает.
То, о чем пишет в своей «Исповеди» Мария, конечно же, не является лишь ее опытом: сколько подобных исповедей, может быть, не столь глубоких, не столь ясно изложенных, приходилось выслушивать каждому более или менее успевшему послужить священнику! Ну, или не каждому, а такому, которому не раз случалось встречать ушедших из обители послушников, монахов, оставивших монашество.
Всякое, конечно, бывает. Бывает так, что человек идет в монастырь, не обретя ясного понимания, зачем и для чего, словно и вправду относится к монашеской жизни как к какому-то приключению. Бывает, что он и веры-то не имеет толком. Бывает, что в основе его искания монашества вообще лежит какое-то порочное намерение: корысть, злой умысел, извращенные замыслы. Мир больной, общество больное и люди больные — удивляться не приходится ничему. Да и какой смысл удивляться. Человеку свойственно ошибаться, и это — данность.
Но вот позаботиться о том, чтобы его ошибка не стала трагедией, обязательно кто-то должен. Прошу прощения за такой абстрактный посыл: не кто-то, разумеется, а в данном случае — те, кто знает о монашестве больше, чем он, кто готов даже совершать монашеские постриги и монашеству учить, то есть игумены и игумении монастырей, монастырские духовники. Безусловно, можно воспользоваться такой хорошо знакомой и зачастую трудно оспоримой формулой, как «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», можно указать на то, что никто не снимает с человека ответственности за выбор, который он делает, за результаты его духовного поиска. Монашество и вправду является личным выбором человека, как, скажем, и вступление в брак, в котором ответственность за принятое решение также несет сам человек. Здесь вообще много схожего — между первым и вторым, но есть и множество различий.
Человек, сочетающийся браком, чаще всего не имеет опыта семейной жизни — в качестве мужа или жены, матери или отца, поэтому в каком-то смысле он вступает на стезю, лично для него еще во многом неизведанную. И в то же время нельзя сказать, что она для него совершенно незнакома: семья, как бы ни было это банально, ячейка общества и потому ячеек таких вокруг него множество, есть на что посмотреть, что признать неудачным опытом, есть и у кого поучиться, даже — с кем посоветоваться. И самое главное: семья — дело совершенно естественное. А вот монашество — жительство сверхъестественное, и если оно не становится таковым, то чаще всего делается — нижеестественным. И из монахов, понятное дело, общество не состоит, и по книгам о нем всего не разузнаешь, тем паче не научишься, вот почему, подходя к нему, подходит человек к реке таинственной, бурной, к тропе, ведущей, по слову Старца Паисия, к горным вершинам. И можно подняться в заоблачную высь, а можно разбиться, пав падением страшным. В миру не поднимешься так высоко, но и не расшибешься, поскольку путь лежит через равнину — тот же Преподобный об этом замечательно говорит.
Монашество — лучшее, что может быть на земле, монашество, по выражению другого преподобного — Варсанофия Оптинского — это блаженство. Но монашество и очень опасно. Да, конечно, опасно, потому что, не рассчитав своих сил, можно не только не достичь жизни совершенной, победы над страстями, но и попросту погибнуть — люто и горько.
Что происходит (или должно происходить), когда в миру человек приходит на сложную и опасную работу? Сначала — период испытания, обучения, затем, прежде чем приступать к своим обязанностям, человек обязательно проходит необходимый инструктаж по технике безопасности. А еще… А еще — опытные, профессиональные люди обязательно удостоверяются: по адресу ли в принципе пришел человек, способен ли он вообще к той деятельности, которой желает заниматься? Не может человек истероидного склада водить группы альпинистов, иначе он их просто погубит; не может механик, занимающийся наладкой башенных кранов, быть криворуким, иначе он кучу народа угробит; не может эпилептик служить в спецназе и работать со взрывчатыми веществами, иначе и террористов никаких не надо, сам всех подорвет. И совершенно однозначно — не может человек, неправильно понимающий, что есть монашество, имеющий о нем ложные представления, в монашество постригаться. И долг того, кто принял его первоначально в обители, этого не допустить.
Фото: diakonissa.blogspot.com
В монастырь приходят многие — в поисках утешения, успокоения, израненные, побитые миром. И они обретают зачастую то, зачем пришли — утешаются, успокаиваются, залечивают раны. Но это не значит, что они и дальше должны в монастыре оставаться. Об этом прекрасно писал когда-то архимандрит Лазарь (Абашидзе). Он рассказывал, что обязательно, увидев, что время прошло, человек отогрелся, ожил, беседовал с ним и, не видя монашеского устроения, понимания монашества, подлинного стремления к нему, убеждал человека вернуться в мир, найти себе дело по силам и по сердцу и жить хорошей, благочестивой христианской жизнью. Поскольку иначе можно в монастыре «пересидеть» и утратить способность как-то реализоваться в миру, а монахом стать… по инерции, от внутренней безысходности, что, безусловно, является профанацией монашества и хорошо может закончиться лишь чудом, а ждать чуда как чего-то, что обязано произойти, большая дерзость.
Мы, христиане, призваны к тому, чтобы делиться светом, радостью нашей веры с теми, кто ее не имеет, быть хотя бы в малой степени подобными апостолам — ловцами душ человеческих во спасение. И, если есть в нас хоть крошечная толика любви к людям, то мы не прячем обретенное нами сокровище, а рассказываем о нем другим — тогда, когда есть такая возможность, когда это разумно и уместно. Однако огромная ошибка считать, что точно так же следует стараться привлечь как можно больше людей не только в Церковь, но и в… монашество. Монашество — не общий путь, оно — не для многих, о нем говорит Господь: «Могущий вместить да вместит». И нигде, ровным счетом нигде не говорится о том, что его можно или даже нужно буквально заталкивать в не вмещающего.
Потрудиться в обители во славу Божию хорошо и спасительно, во славу Божию вообще все хорошо и спасительно. Но оставаться в монастыре навсегда, не имея правильного понимания монашества, наполняя форму совершенно чуждым, противоречащим ей содержанием, совсем не полезно, а очень часто и попросту гибельно.
В истории Марии Кикоть, как в капле воды (чистой и прозрачной, надо сказать), отразились проблемы и болезни не только современного монашества, но и в целом церковной жизни как таковой. Я не увидел в ее «Исповеди» ни желания кого-то опорочить, ни намерения кого-то оклеветать. Может ли она быть в чем-то неправа, может ли что-то неверно интерпретировать? Разумеется, может: она человек. И, кроме того, она человек, которому больно, а боль часто не дает что-то видеть до конца ясно. Но суть совсем не в этом, не в том, каждое ли слово здесь правда, не об этом нужно в принципе думать и переживать.
Что произошло с Марией? Совершенно очевидно, что в обитель она приехала, не только не зная, что такое монашество, имея о нем представления, целиком почерпнутые из святоотеческих книг, но и христианства еще толком не разумея. Ее душа после разных исканий и экспериментов потянулась к тому свету и теплу, которые она ощутила в Церкви, уловив, почувствовав, как радостно быть со Христом. И что дальше? Храм, где поет прекрасный хор — чисто и «гармонично», священник, добрый и ласковый, но не давший Марии правильных представлений не только о том, «что есть жизнь духовная и как на нее настроиться», но и о том, как правильно исповедоваться. А потом книги — залпом и запоем, «Лествица», которая для неподготовленного человека вместо лекарства оказалась ядом. И нет того, кто помог бы хотя бы чтение правильно выстроить, не говорю уже — объяснить, растолковать прочитанное. Вместо этого — один совет, утверждающий в совершенно незрелом, преждевременном желании монашества, второй подобный совет и два опыта жизни в монастыре, из которых последний — горше первого.
Я не хочу, попросту не имею права оценивать кого-то из людей, которых упоминает в своем рассказе Мария: если она в чем-то ошибается, да простит ее Господь, если же права, то да простит Господь тех, о ком она пишет. Но я твердо убежден: не письмо «в защиту» матушки Николаи требуется здесь в качестве ответа, не обвинения тем паче в адрес Марии, мне вообще странно, что кто-то находит в данной ситуации возможным говорить о злонамеренном умысле, об оговоре, о вражде против монашества и Церкви.
Если мы учим приходящих к нам «пить воду поруганий», то не откажемся испить ее и сами. Не будем оправдываться, доказывать, что мы не таковы, каковыми увидел нас человек. Лучше поступим согласно совету преподобного Паисия Афонского, который говорил: «Когда меня обвиняют в прелести, я прежде всего смотрю: а не в прелести ли я на самом деле? А затем смотрю на то, что есть во мне такого, что заставляет людей так думать обо мне». Гораздо важнее, чем наше доброе имя, судьба, душа людей, которые приходят к нам. И не только потому, что спросит с нас Господь за них и ответ по всей строгости придется держать, но и потому что это вообще важно, само по себе. И неразумно пытаться все возложить на «них», приходящих к «нам»: «А они сами виноваты!» Они — «рабы, не знавшие воли Господина своего» и потому в любом случае будут «биты меньше», а мы претендуем на знание, и значит, нам куда как сильнее достанется.
Так получается, что мы чаще всего задаемся вопросом, что делать, когда уже все практически сделано: вот, я залез на почти что отвесную скалу, но до верха не добрался, дальше сил подниматься нет, спуститься не могу, как мне теперь быть? А никак уже практически, молиться и уповать на то, что Господь спасателей на вертолете пошлет.
Вопросы «что делать, если я пришел в монастырь, а там все плохо, а я уже постриг принял?» примерно таковы же, хоть и не совсем. Господь заповедует прежде строительства башни сесть и разобраться: а можешь ли ты ее построить? И до того, как идти с малочисленным войском против войска, его превосходящего, трезво оценить: не ошибка ли это? В отношении монашества исполнение заповедания этого крайне необходимо!
Может ли человек ошибиться, приняв свою радость от того, что начало ему открываться в христианстве, за призыв к жизни миротворческой? Может, и бывает подобное нередко. Может ли он увлечься кратковременным воодушевлением, поддаться эмоциям, счесть их за особое действие благодати? Это случается часто.
А может ли монашества взыскующий подвергнуться в монастыре давлению, обработке, стать объектом манипулирования, обрести, как выражается преподобный Иоанн Лествичник, волка вместо пастыря? Есть и такие примеры.
Что по этому поводу можно сказать потенциальным «утопающим», если допустить, что их «спасение» должно быть делом их же рук?
Прежде всего, что необходима трезвость, самоиспытание, стремление понять себя самого и уяснить, насколько основательно твое желание, какова в принципе его природа. И никакой спешки, никакой суеты! И тем паче — если кто-то в эту суету тянет, заставляет спешить. К монашеству нельзя «склонять», можно и нужно рассказать, что оно такое, указать на его высоту, его блаженство, но не забыть упомянуть о его трудности и, как выше говорилось, «опасности». А если кто-то тянет, волоком тащит в монашество, игнорируя и волю человека, и устроение его, то отходить в сторону — так же, как надо отойти от того, кто убеждает нас попробовать полетать, не имея крыльев. Монашество — тайна, удивительный призыв Божий и отклик на него человеческий. Не надо пытаться подменить это чудо своим самодельным энтузиазмом, основанном на неразумии или, что еще хуже, на какой-то корысти или «рациональном расчете».
Фото: diakonissa.blogspot.com
На что обращать внимание, когда человек приехал в обитель пожить, познакомиться с ней, как разобраться, туда ли попал? В тонкостях, в каких-то глубинных моментах, не имея опыта, не разберешься. Потому и надо прежде на основное смотреть: есть ли в монастыре между братиями (сестрами) любовь или хотя бы просто нормальные человеческие отношения? Видишь ли ты в жизни этого монастыря присутствие рассуждения начальствующих, элементарного здравого смысла? Если нет, то лучше тихо, без лишнего шума уйти.
Нужно посмотреть, заботится ли игумен или игумения о том, чтобы вверенные его попечению братия или сестры жили полноценной богослужебной и молитвенной жизнью, чтобы они назидались отеческими писаниями. Видно ли, что монашествующие и начальствующие этой обители стремятся к исполнению заповедей Христовых, к жизни евангельской? Если ты ничего этого не видишь, то вряд ли стоит здесь оставаться: есть риск вместо пользы получить вред. Как и в том случае, когда из всех добродетелей в обители учат лишь одной — послушанию «старцу» или «старице».
Не следует пренебрегать и стороной бытовой, она заслуживает немалого внимания: монастырь может быть очень небогатым, бедным даже, но и в таком случае игумен должен так или иначе заботиться о братии, чтобы она не бедствовала. Если этой заботы нет, то вряд ли ее отсутствие нужно объяснять как-то духовно, скорее всего, это будет просто отношение — не к братии как таковой, а в целом — к людям. Осуждать за это не надо, но и брать на себя подобный крест… Беда тут не в том, что жить, терпя лишения, окажется слишком трудно, нет — просто такое отношение к людям можно усвоить, приняв его за норму и забыв, какому отношению учит Господь.
Хорошо известны и часто цитируются слова из Патерика о том, что если увидишь юна, восходяща на небеса, то сдерни его оттуда за ногу. Но надо столь же хорошо и понимать, что не «юных» сегодня нет, поэтому если видите в монастыре претензию на «особо духовную жизнь», не надо там оставаться, «духовность» практически наверняка окажется самодельной. Искать надо просто верующих, разумных, совестливых, стремящихся к спасению людей. И очень важный критерий — чтобы в монастыре царил дух свободы. Не забитости, зашуганности, запуганности, а именно свободы, но соединенной со страхом Божиим, с порядком, с миром внутренним. Именно такое соединение и является залогом жизни в монастыре полноценной, приносящей человеку действительную пользу.
Не надо требовать от игумена каких-то чрезвычайных дарований, ожидать от него святости, совершенства, совсем не страшно, если у игумена есть какие-то очевидные даже для внешнего взягляда недостатки, если он, скажем, толстый, вспыльчивый, любит поесть. Главное — чтобы он не был лицемерен, двуличен, чтобы со своими недостатками он не мирился, а боролся, подавая другим пример такой иногда успешной, а иногда и не очень борьбы.
И еще очень важный момент: не надо приходить в монастырь воцерковляться, туда следует идти тогда, когда ты уже знаешь, что такое церковная жизнь. Если, конечно, монастырь не находится рядом с твоим домом и не выполняет для тебя роль прихода, тогда — почему бы и нет, главное, опять же, чтобы у духовника была цель помочь человеку стать хорошим христианином, а не обязательно — монахом.
Я не удержусь, повторю сказанное до меня гораздо более опытными и достойными людьми: не надо нам стремиться к тому, чтобы монастырей было много и чтобы много было в них монахов. И сегодня крайне актуально увещание архимандрита Иоанна (Крестьянкина): прежде чем открывать новые обители, навести порядок в имеющихся. Это нелегко, это непросто — сейчас монастырей куда больше, чем было в то время, когда отец Иоанн об этом говорил. Но это — необходимо.
И мне кажется, что книга Марии Кикоть потому и нужна, потому в любом случае и полезна, что о необходимости этой свидетельствует — ясно и недвусмысленно. В этом ее ценность, в этом, если угодно, и заслуга Марии. И дай Господь ей и всем, кто пережил нечто подобное, найти свой путь — не тот, который кто-то вновь попытается сконструировать, а другой, что лишь Христом устрояется и потому ведет ко спасению.