Елена Кучеренко
Мы познакомились в нашем храме не так давно. Хотя уже много лет я время от времени видела эту пожилую женщину у нас на приходе. Но как-то не было повода общаться. Даже не здоровались. А тут разговорились…
Ноша, которая давит к земле
Но если честно, еще до нашего знакомства Наталья Борисовна привлекла мое внимание. Чувствовалось, что она несет на плечах и в душе какую-то неподъемную ношу. И давит она ее к земле, не дает ни выпрямиться, ни вздохнуть.
Чаще всего я видела ее перед кануном. Она ставила свечу и долго смотрела, как та догорает. Опускала голову вниз, как будто не было сил даже поднять ее к иконам. Иногда Наталья Борисовна плакала, иногда крестилась, вздыхая и как будто пытаясь подавить этот вздох. И медленно, тяжело передвигая ноги, выходила из храма.
Но ведь не подойдешь, не спросишь: «Почему вам так плохо? Чем вам помочь?» Не полезешь в душу к незнакомому человеку. Да и нужна ли ей чья-то людская помощь? Ведь пришла она уже с этой тяжестью к Богу. Кто, если не Он? «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас…»
А потом мы познакомились. Случилось это благодаря моей дочери Маше, у которой синдром Дауна. В тот день Наталья Борисовна в очередной раз что-то принесла на канун. Печенье, конфеты. Мы с дочкой стояли недалеко, и Машуня с детской непосредственностью подошла к ней и сказала:
— И мне конфеты!
— А тебя как зовут?
— Маша!
— А меня баба Наташа. Ну бери… Это ваша дочка? — обратилась она уже ко мне.
— Моя!
— Хорошая. У меня тоже есть дочка. И внучка…
Так мы подружились.
«Плохо мне. Столько лет уже плохо»
Однажды после воскресной литургии муж зашел за Машей и нашей бабушкой Катей в «Харлампиеву сторонку», трапезную для прихожан, чтобы отвезти их домой. Я осталась там ждать других дочек. Они были в воскресной школе.
Наталья Борисовна тоже была в трапезной, покупала чай. Она проводила моих задумчивым взглядом, а потом подсела ко мне:
— Можно, Лена?
— Да, конечно…
— Хороший у вас муж.
— Хороший…
— А можно еще сказать?
— Конечно.
— Вы иногда бываете резкой…
Оказывается, не только я за Натальей Борисовной наблюдала, но и она за мной.
— Увы, да…
— Вот и я тоже… Была…
И как будто опять ее придавила к земле та невидимая, неподъемная ноша.
— Мой муж умер много лет назад. Погиб, — продолжала она.
— Это вы за него молитесь у кануна?
— Да. Я и за себя молюсь, и за него…
Плохо мне очень. Столько лет уже плохо. Я очень виновата перед ним. Если бы знать... Если бы вернуть все назад...
Наталья Борисовна говорила долго и с трудом, как будто выдавливая из себя слова. Уже закрывали нашу «Харлампиеву сторонку», закончились занятия у дочек. Они гуляли на подворье. А она все рассказывала… И проходила перед моими глазами человеческая трагедия. Я ничего не говорила в ответ, только слушала. Да и что тут можно было сказать…
«Золотой мужик, а ты — дура!»
Наталья вышла замуж в 25 лет. По тем временам — перестарок. Витька, муж, любил ее с самой школы, ждал, умолял. Наталье он тоже немного нравился, но казался каким-то простоватым. Хотя и симпатичный вроде, и руки золотые, и характер добрый, но не герой. И гордости никакой, в ногах у нее валялся.
То ли дело Женька, их одноклассник. Высокий, статный, красивый, дерзкий. Девки все по нему сохли. И Наталья тоже. Все надеялась, что заметит он ее. Но Женька не замечал. Не его полета птица. А потом женился на ком-то.
Не то чтобы Наталья долго страдала, но самолюбие ее было задето. А тут Витька безотказный, который всегда рядом. Преданный, как щенок.
Так и поженились. Он по большой любви, а она Женьке назло. Хотя тому все равно было. Да он и не знал, наверное.
Но жили неплохо. Со временем Наталья к мужу даже попривыкла. Дочка у них родилась. Дом не то чтобы полная чаша, но и не голодали. Тогда таких семей много было — обычных, с одинаковой мебелью в квартирах и в одежде, как у всех.
Но Наталью временами раздражал мягкий характер мужа. Другие хотят чего-то, рвутся куда-то, карабкаются наверх из этой одинаковости, а ее Витя — квашня квашней.
И романтики никакой. А она хотела, чтобы искры из глаз и страсти в клочья.
Женька тот, наверное, своей песни под гитару пел (он умел), в окно с цветами лазил, кулаками из-за нее махал. А Витька пеленки гладит, дочке кашу варит… Тоже хорошо, конечно. И за ней, Натальей, ухаживает, как за ребенком. Но другие к чему-то большому стремятся, к звездам, а этот нет. Все его и так устраивает.
Вот и кидала жена Виктору по какому-нибудь случаю упреки в мягкотелости, в неромантичности. И даже Женьку вспоминала при нем.
— Злая я была… Резкая. А Витька мой терпел. Мог, конечно, огрызнуться. Но и то — по-доброму. Мне даже мать моя собственная говорила: «Золотой мужик у тебя, а ты — дура!»
«Зачем ты мне только нужен!»
В очередной раз Наталья много лишнего наговорила мужу. Но там вроде и причина была. Соседка сапоги шикарные достала, а она, Наталья, все в старых ходит.
— Ну потерпи, будет зарплата, купим, — утешал ее Виктор.
— Да нам зарплаты твоей от и до хватает. Надоело мне это все! Посмотри вон на других мужиков! Мне же ты достался! Зачем ты мне только нужен такой?!
Виктор мялся на пороге. Он уходил на смену.
— Ну не шуми, я что-нибудь придумаю… Еще полставки возьму… Так что, может, и я на что сгожусь.
Наталья только хлопнула дверью. Витькина неконфликтность еще больше ее раздражала. Хоть бы крикнул, что ли, кулаком по столу ударил. А он терпит. И сам потом мириться подходит. Нет, один раз стукнул по столу, выпивши был, но сам себя испугался и тут же прощения начал просить.
— Мама, а ты папу совсем не любишь? — спросила ее в тот день маленькая дочь. — Он же хороший…
Наталья отмахнулась. Хороший. Жизнь собачья только. Вот Женька, наверное…
Вечером Виктор не вернулся... Не пришел домой и к утру. Дочка спрашивала, где папа, плакала, а у Натальи холодело внутри. Сердцем чувствовала недоброе.
В дверь позвонили… И осела Наталья на пол. Нет больше Витьки. Грузовик сбил. Вот и закончилось то, что ей так надоело. Но плыло перед глазами.
Когда хоронили, Наталья еще как-то держалась. Не осознавала до конца, что случилось. Или организм защищался от реальности.
— Как будто во сне все делала. Вроде и глаза открыты, а сплю. Не со мной это. А когда «проснулась», оглянулась вокруг, то завыла…
Плакала и дочка… И все повторяла:
— Это ты виновата, что папа умер! Это ты на папу ругалась!
А у Натальи у самой стоял в ушах ее собственный голос: «Посмотри на других мужиков! Зачем ты мне такой нужен!..»
Не нужны ей давно ни цветы, ни звезды
Бродя по опустевшей квартире, понимала Наталья, что права была мать. Золотой мужик Витька, а она — дура.
Нет, он не рвался к звездам и в окно с цветами не лез, но за все время не сказал ей худого слова. «У нас в роду мужики все такие, — еще на свадьбе говорил ей Витькин отец. — Он никогда тебя не обидит».
— Не обижал. Потому что любил, — тихо говорила мне Наталья Борисовна. — У нас и дома все было сделано с огромной любовью ко мне, к дочке. Я это только потом замечать стала. Вот на кухне все так, чтобы мне удобно было. Хотя он и сам готовил часто. Придет с работы и котлеты нам с дочкой жарит. В комнатах, в ванной — все под нас. Здесь пониже, там повыше. Мелочи вроде, но в этом весь человек. А сколько этих пеленок он перестирал, сколько дочку маленькую на руках качал, чтобы я выспалась… А мне звезды нужны были…
Шло время. И чем дальше, тем больше понимала Наталья, как и она Витьку своего любила. Чем дольше без него, тем больше и любила.
— После его смерти влюбилась, представляешь… Где раньше-то была, пока жив был. Но даже не это страшно. Страшно, что в тот день уходил он, а я вслед ему злые, обидные слова кричала. Из-за этих сапог дурацких, из-за себя самой… Последнее, что он от меня слышал. И дочка: «Это ты виновата, что папа умер!» Виновата… И ничего уже не вернуть, некого обнять.
…Больше 30 лет прошло с тех пор. Дочка давно выросла, замуж вышла, сама девочку родила. Далеко живут… А Наталье Борисовне с каждым днем все тяжелее. Давит на нее невидимая ноша. Тащит она ее через года и простить себя не может. За то, что последнее, что мужу сказала: «Зачем ты мне такой нужен…» А ведь нужен оказался. Без него дышать не может.
И единственное, чем она живет — это молитва за него и за себя. И кажется ей иногда, что в этой молитве они встречаются. Обнимает она его, и знает Виктор, что та молодая Наташка его любит.
Не нужны ей давно ни цветы, ни звезды. Ложится она спать и видит один и тот же сон. Что не хлопает она дверью, а обнимает: «Я люблю тебя, Витька…» И уходит он счастливый. А потом возвращается. И жарит им котлеты. А она, Наталья, улыбается ему, дочке, их тихой счастливой жизни. И длится это много-много лет.
Но заканчивается сон, просыпается она, вспоминает все, и давит сверху ноша, сжимает грудь. Никогда уже не обнять и не сказать: «Люблю».
— Но все всегда понимаешь потом. Когда ничего уже нельзя изменить, — повторила Наталья Борисовна.