Евгений Стрельчик: Религия — заразная штука!

Портал «Правмир» продолжает путешествие по закулисью религиозной журналистики. Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.

Евгений Михайлович Стрельчик

Родился в 1959 году в Москве. С 1987 по 2009 – заместитель главного редактора газеты «Вечерняя Москва». В 1994–95 годах также сотрудничал с «Московским церковным вестником», в 1998–99 «НГ–Религии». С 2004 – 2009 – советник руководителя Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия. С 2009 – шеф-редактор «Журнала Московской Патриархии».

Когда у Евгения Стрельчика случаются накладки с аккредитациями, он только в недоумении пожимает плечами:

– Ах, какое было в прошлом отношение к журналистам, какие были… пикантные моменты. Сегодня об этом грустно вспоминать. Но тогда нас ценили и уважали: везде пускали, дефицитом снабжали, гаишники не штрафовали… Да, не было тогда свободы слова, но сам статус профессии был очень высоким. В те времена мы все без исключения были солдатами партии, а сегодня мы кто? Ну, сами подберите наиболее приемлемое определение. И когда в СМИ открылась религиозная тема, то церковь, пускай неумело, но делала шаги навстречу…

Представьте, однажды договорился встретиться с митрополитом, чтобы взять интервью, с темой «несколько слов в защиту мира». И тут никаких секретарей и пресс-секретарей, просто зашел в кабинет главного редактора и по «вертушке» (кремлевская спецсвязь) позвонил, попросил назначить время для беседы. Договорились быстро: «Когда вам будет удобно?», — и еще вопрос: «А за вами машину подослать?» Шел тогда 1990 год, представляете, будущий Патриарх Алексий готов был выслать свою машину за корреспондентом столичной «Вечерки». Признаюсь, тогда не набрался наглости (хотя какой журналист без этого качества?) принять такое предложение.

Если вы хотите узнать, как же оно все начиналось в 90-е годы, то да, вам надо спрашивать об этом именно Стрельчика – с этим каждый согласится. За этими рассказами я три раза ездила в редакцию «Журнала Московской Патриархии». Лестница на 4 этаж, нет лифта, большая комната open–plan редакция ЖМП. За боковым столом Стрельчик делает несколько дел сразу: отбирает фотографии из только что присланной патриаршей съемки, командует верстальщиком и дает указания своим редакторам… Усаживает меня рядом, комментируя процесс выбора фотографий всей редакции:

– Так, теперь кадр 3317: дорожка, тут бы человечек шел, было бы прекрасно. Это не берем, так 10 кадров в минус. Тут он (Патриарх) смотрит вниз, если бы он благословлял, был бы отличный кадр. Эти тоже в корзину отправляем. Зачем тут широкоугольником снимали? Весь кадр развалили. Выкидываю! Смотри, вот еще неудачный кадр – паникадило здесь лицо закрывает, он сверху снимает длиннофокусным… а вот этот я возьму!

Затем Стрельчик показывает распечатки статей из следующего номера ЖМП – глаза горят, перекладывает, комментируя тексты.

Достаю свой блокнот с заранее записанными вопросами. И понимаю, что можно его отложить в сторону.

– Года три назад меня попросили слетать в Тюмень на местный праздник православной прессы. На открытии мне нужно было сказать слово. По закону жанра надо начать выступление так, чтобы и дальше слушали и слышали. Фразу нашел такую: «Друзья мои, первую заметку о Церкви я написал для большой прессы в 1989 году». Стало очень тихо…

— Что это за заметка была?

– О храме в честь тысячелетия крещения Руси, что построили в Царицыно. Хотя построили, конечно, не тот, а нечто иное… Поместный собор годом раньше принял решение возвести храм в честь этой даты, и был объявлен конкурс. Партийные органы дали указание своим изданиям осветить весь процесс, понятное дело, горком «посоветовал» главному редактору «Вечерней Москвы» не остаться в стороне, а тут под руку попал и я… Вот оно Божие провидение! Можно признаться, что это редакционное задание изменило всю мою жизнь.

— Каждый текст о Церкви тогда имел большой резонанс?

— Если честно, то никакого шума от той моей публикации не было. «Независимые» издания критиковали все проекты, а я до сих пор профан в храмовой архитектуре. Потом, как известно, этот проект (хотя мне за те публикации дали грамоту Синода) ушел в тень, а главной темой стало возрождение Храма Христа Спасителя. Кстати, если вы сегодня зайдете в нижний Преображенский храм, то там можно увидеть на стенах мраморные плиты с именами первых спонсоров – среди них золотом выбито – «Концерн «Вечерняя Москва». Может быть, лет через десять, я расскажу, как появилась эта запись.

Первое удивление от церковной темы, у меня было личное. Помню, как впервые, уже после прихода Горбачева, прочитал в газете, что Головинское шоссе будет закрыто для движения не просто так, а в связи с празднованием Пасхи. Это спустя лет десять я понял, что вообще-то на Пасху на кладбище по православным канонам не ходят, но тогда… Я жил у станции метро «Водный стадион», и каждый год, с детства видел, как закрывали улицу, но ни разу не мог прочитать причину, почему так делали.

Если говорить о резонансе, то главным образом, он был среди духовенства. Человеку, который пишет, всегда приятно осознавать, что люди его читают. Так я написал, что Патриарх на епархиальном собрании духовенства Москвы говорил пять часов тридцать восемь минут. Год спустя, я вновь сижу на собрании (тогда для журналистов отвели первый ряд!) Патриарх Алексий начинает свое выступление словами: «Сейчас я выступлю с докладом. Надеюсь, он не займет столько же времени, сколько в прошлый раз», и смотрит на меня с улыбкой. Приятно.

— Вот это внимание!

— Я помню, когда в начале 90-х годов встретишься с батюшкой и скажешь ему, что ты – журналист, он радовался. Приглашал еще приехать, звал покушать. Сегодня почти каждый священник имеет среди своих духовных чад крупных чиновников и бизнесменов (или их жен), а в те времена мы были первыми, кто публично пришел в Церковь, с добрыми намерениями, а не как сотрудники Совета по делам религий. Сегодня настоятели более охотно общается с такой паствой, а не с журналистами – то ли боятся нас, то ли понимают, что толку от нас никакого. Но почему они тогда так поступали, мне судить трудно. Может просто привлекала возможность рассказать о вере в популярной газете, они, наверное, об этом и мечтать не могли. Тогда ведь еще не знали такое слово – пиар. Хотя и понимали, что заметка в газете может помочь решить проблемы. И ведь помогала!

Восстанавливался один сейчас очень известный храм, а райком не давал разрешения. Я тогда съездил, посмотрел, в храме воды по колено, все помещение разделено на этажи (громадные металлические рельсы вбиты в стены сквозь росписи), и кругом книги, тысячи книг внавалку, которые власть не велит перевезти в другое место. Я написал все что видел, что храм надо отдать верующим, а книгам необходимо нормальное хранение. Ох, как тогда мне из райкома досталось! Помню, как на следующий день после публикации главный редактор вызвал меня к себе в кабинет и передал трубку телефона. Второй секретарь райкома кричала очень эмоционально, ну самое безобидное, что мне было обещано, это партбилет на стол положить, и работу потерять. А что? Могла бы….

Поэтому когда сегодня мне доводится слышать, что помещение храма не может быть передано общине, что музею или школе некуда переехать, то так и хочется вернуться на 20 лет назад, и пересказать всю эту историю, убедить на таком примере, что обратной дороги уже нет, только вперед.

…Иногда я захожу в этот храм (как и в десятки других, о которых писал) и вижу все благолепие и возрожденную красоту, то невольно у меня возникает мысль: чем же я сам занимался все эти годы? Люди такое построили, воссоздали заново, а ты остался в стороне, и уже никто никогда не вспомнит, что твоя судьба была так связана с этим местом, что чья-то подпись когда-то и каком-то важном документе появилось после несколько строчек в газете. А потому меня волнует вопрос из уставного богослужения: почему уже давно ввели в ектенье прошение о благоукрасителях (благотворителей), а о летописателях – нет? Может пора?

— Думаю, многие журналисты это поддержат. А трудно было в «Вечерке» вести церковную тему?

– Также как и сейчас – практически невозможно. Писать для светских СМИ о церкви очень сложно и неблагодарно. Пропихнуть заметку на полосу трудно, по актуальности она всегда проиграет интервью с телезвездой, и репортажу с Олимпиады, что уж говорить про криминальную хронику. Аналитики очень мало и она также интересна очень тонкому слою читателей, прямая проповедь тоже не пройдет. Единственное, с чем можно пробиться – это с видеорядом (наши СМИ больше любят Крещение, чем Рождество), да плюс те же «звезды», которые кроме всего прочего говорят о вере и Церкви. И даже если захочешь из благих намерений сделать нечто эффектное, то, что может привлечь внимание массового читателя, люди Церкви могут воспринять как издевку, как недоброжелательное отношение, и как следствие отрубить от тех крупиц информации, которых через них получал.

В день избрания нового папы римского, я придумал в «Вечерку» «шапку» (вынос на первую полосу над логотипом газеты) – «Помирятся ли Йозеф Ратцингер с Алексеем Ридигером?». В редакции эти слова повесили на «красную доску» и дали премию, а в Чистом переулке мне хотели шею намылить, но так как подписи автора не было, я смог отвертеться. Главное, что такой подачей материала, я смог привлечь читательский интерес, пусть кратко, но рассказал о ситуации в отношениях Православной церкви с Ватиканом.

— Как же вам удавалось найти взаимопонимание?

– Очень сложно объяснять церковным журналистам и епархиальным чиновникам, что скрывать информацию плохо и вредно. Недавно на фестивале «Вера и слово» об этом правильно сказал обозреватель «Известий» Борис Клин (кстати, он еще подростком писал в «Вечерку»). Профессиональный репортер всегда найдет информатора. И если не будет официальной точки зрения, то будет другая. За 20 лет таких примеров более чем достаточно!

К слову отмечу, что все эти собрания православных журналистов неизменно сводятся только к одной мысли – светские СМИ плохие, они не пропускают заметки про нашего дорого батюшку на свои полосы. Примитивный лубок, всегда проиграет профессиональной, качественной аналитической (с приведением разных точек зрения) статье, сколько бы идеологии под это не подводить. Проиграет! Можно конечно тупо платить деньги, заключать договора с изданиями, подтягивать финансовые ресурсы и печатать, все, что душе угодно. Только эффект от такого подхода в массовом издании с широкой аудиторией будет очень низким, если материалы будут готовиться без учета интересов этой аудитории.

У каждого нормального журналиста есть в запасе свои приемчики.

— Например?

— Самый простой пример. После службы говорю иподиаконам: «Ребята, по пивку?» – «Пошли!» Ни одного вопроса не задавал, ни о чем не спрашивал, и что любопытно, 99% из этого, что слышал, я не печатал и, наверное, никогда не напишу. Но понимание общей картины получал, настроение, взгляды, реплики… Все это помогало в других темах лучше ориентироваться.

Один раз я сделал заметочку (по-современному тысячи на две знаков – мелочь) – «Кто придет на смену митрополиту Иоанну (Снычеву)?» Пустяковое дело: прочитал десяток его интервью, обзвонил 5–6 человек (интернет тогда был еще очень слаб), квадратики нарисовал, стрелками поводил… и написал. Получилось занятно. Через несколько дней один преосвященный завидев меня близ своего архиерейского тела, взял под руку и тихо-тихо спросил: «Ты что, уже член Священного Синода? Когда избрали?» и еще несколько слов от себя добавил… Эту реакцию я понял только после того, как заметил, что ксерокс моей заметки висел в каждом кабинете в ОВЦС.

— Да, действительно резонанс по нашим временам уже непонятный… А о чем еще писали?

– Признаюсь, я никогда не работал репортером или пишущим журналистом – вся моя писанина – это хобби, для души, в свободное от основной работы время, моя специализация делать издание целиком, будь то газета или журнал. Получались небольшие статьи о приходе в Церковь, о том, почему и как люди обращаются к вере, какова природа этого явления – все то, что меня, как неофита, самого волновало, и что я лично переживал. Но еще писал про конфликты, в том числе и про убийство о. Александра Меня (с его сыном, Михаилом Александровичем, у меня и сейчас добрые отношения), об открытии новых храмов (первый после своего избрания освященный в Москве Патриархом Алексием храм из их числа). Приятно, что Петр Паламарчук использовал мои публикации в четвертом томе своих «Сорока Сороков».

Конечно, я отдал свой долг всем темам демократической журналистики – ратовал за переход на новый стиль и перевод богослужения на русский язык, критиковал церковный монархизм и дружбу священников с коммунистами, за встраивание Церкви во властную вертикаль (хотя тогда такого понятия еще не было), за национал-патриотизм… За все это мне сильно доставалось от защитников православия, которые даже записали меня во врагов Церкви. Хотя, по моему мнению, журналист должен находится несколько над схваткой, и потому я пытался сохранить нормальные отношения с представителями разных лагерей. От некоторых идей я не отказался и сегодня, но с годами пришло понимание, что все эти предложения имеют крайне малое значение в личном исповедании веры и к спасению…

А если говорить точно, то писать о православии я стал еще до «Вечерки», в середине 80-х, когда работал в многотиражке, на заводе «Динамо», на территории которого расположена церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Тогда стоял вопрос о масштабной реконструкции предприятия, были уже выделы деньги, но защитники старины потребовали восстановления древнего храма. Времена наступили другие, близилось празднование 1000-летия Крещения Руси, и проект реконструкции переделали, более того не только освободили храм от оборудования, но и пешеходный мост построили. Комсомольцы проводили субботники, и мне приходилось делать репортажи об их ударном труде. Тогда я и познакомился с отцом Владимиром Силовьевым, под руководством которого стал работать спустя 25 лет. Вот и не верь после такого в чудеса.

— Вы познакомились с православной церковью, когда стали уже писать про нее?

– У меня бабушка была крещеная, но так-то реализовывала свою веру оригинально, я над ней потом посмеивался. Говорит «сегодня решила пойти в храм, но в магазине рыбу живую выбросили, взяла и вернулась…» Когда я был подростком, были модными «автомобильные вояжи и по бывшим святым местам», как писала в те годы «Литературка». Спасибо родителям, я видел Суздаль, Загорск, Псково–Печерский монастырь, все города Золотого кольца еще в 70–е годы. В храмах были музеи, запустение, но тогда никто не понимал, что это неправильно.

Помню, путешествовали по Литве, отец завел меня в костел, а там как раз шла конфирмация – дети были разодеты, праздник. В какой-то момент все упали на колени.  Хотя прошло уже без малого 40 лет, но память сохранила эту картинку – большой костел, сотни людей, в том числе и дети, на коленях, а мужик с пацаном как болванчики стоят. Чуть позже выменял у приятеля Евангелие, но больше трех страниц тогда прочитать не смог, все было очень сложно и далеко…

— Крестились в..?

– Если честно, я забыл, когда я крестился – то ли в 1992, то ли в 1993 году. Если честно, я пережил сильное духовное потрясение во время конфликтов начала годов… тогда и принял решение.

Как вы выбрали православие, как остались в Церкви?

– Когда начал писать о религии, появилась, возможность познакомиться с разными учениями. Представители многих церквей сами приходили в редакцию с предложениями о сотрудничестве. Главным образом это были протестанты в разных вариантах, последователи всех известных сект. А вот православных батюшек не было. Иногда появлялись у меня в кабинете экзальтированные дамы со словами: «Мой батюшка благословил опубликовать его проповедь. Вы должны…» После таких слов, разговор не получался. Пачками со всей страны приходили письма с указанием банковских реквизитов, мол, на восстановления некого храма. Понятно, что рекламная служба не пропустила бы такую публикацию, да и вероятность нарваться на мошенников была очень высока.

— А о других религиях Вы писали?

— У меня не получилось общение с мусульманами и с кришнаитами. Писал про иудейскую общину столицы, были очень теплые отношения с баптистами. И все же в Православной Церкви я себя более комфортно чувствовал. Потом понимал, что любой другой поиск человека, воспитанного в русской культуре, – от лукавого, от гордыни, от желания стать непохожим на всех. Короче, засосало.

…Освящали новый храм на Ваганьковском кладбище. Я сделал репортаж в номер, и когда начали отмечать это событие в трапезной, УЖЕ принес свежий номер («Вечерка» выходила вечером), что на всех произвело особое впечатление. Тогда и познакомился с отцом Николаем Соколовым, который как-то приметил меня и стал для меня очень близким человеком. Когда его назначали настоятелем храма святителя Николая при Третьяковской галереи, то появилась новая тема и в моих публикациях – отношение Церкви и музеев, сделал серию материалов об этом до сих пор уникальном в России храме, о процессе переноса в его стены иконы Владимирской Божией Матери. Спустя годы, когда я стал работать в Росохранкультуре, многие аспекты музейного дела мне были уже знакомы.

Сегодня у меня есть твердое понимание того что религия – это очень заразная штука. Начнешь вникать, станешь апологетом, что для журналиста, если говорить честно, нежелательно — перестанешь быть журналистом, а превратишься в пропагандиста.

— Теперь давайте перейдем к главному проекту середины 90-х. В «Вечерней Москве» вкладкой выходил «Московский Церковный вестник»

– Это был уникальный проект, как сегодня понятно, опередивший свое время на много лет, и неоцененный до сих пор. Ведь ничего подобного так и не было создано. И хотя сейчас есть НГ-Религии (структурно также вкладка), но принципиально иное издание. НГР – это проект Третьякова-Шевченко, это не проект Русской православной церкви. «Вестник» тогда выходил под слоганом «православная газета для всех», и был реальным церковным делом. И, думаю, что пришло время вновь вернуться к этому проекту – делать адаптированную для массового читателя вкладку для размещения в региональных (областных) газетах. А почему бы не попробовать? Конечно, прежде нужно сделать церковное общенациональное издание!

После своего успешного создания еще при коммунистах, в 1988 году, «Московский церковный вестник» через несколько лет попал в жернова рынка и новых технологий, и его выпуск стал буксовать. В процесс вмешалась еще и большая церковная политика, митрополит Питирим не сильно баловал газету своим вниманием, отдав ее в руки Евгения Комарова и иеромонаха Никона (Белавенца).

-Расскажите, как шла работа над изданием?

— Это сейчас у всех компьютеры, а тогда… В 1993 году мы закупили для «Вечерки» современную редакционную технику, одним из первых в России изданий ушли с «горячего набора», и почти сразу стали выводить пленки «Вестника» на нашем фотонаборном автомате. За эту услугу Комаров договорился пустить наши «волги» на ремонт в гараж Издательства Московской Патриархии. Потом, в 1994 году случился первый в новейшей истории кризис, поменялась и экономика всего газетного бизнеса, мы стали учиться зарабатывать. Так как я писал о религии, и у нас уже был опыт делового сотрудничества, предложил Комарову сделать приложение, печатать «Вестник» виде вкладки в «Вечерку», а это большой формат, настоящая газета! Патриарх Алексий (его иподиаконы часто мне рассказывали, как Алексий II, уезжая куда-то, перед отправлением поезда всегда спрашивал их: «А «Вечерку» не забыли купить?», и те носились по вокзальным киоскам, в поисках свежего номера), благословил, от московского правительства мы получили деньги. Особую поддержку этому проекту оказал митрополит Кирилл.

Конечно, получилось не так, как было задумано. По идее из Издательства Московской патриархии должны были передавать нам оригиналы в электронном виде, а мы делали газету  (верстка, корректура, печать), но бывало так, что через два часа подписание номера, а у меня двух полос нет! Дисциплина еще та! Что делать?!

— И что же делали?

– Ну, шел в свой строительный отдел, брал материал по работам по храму Христа Спасителя, шел в «культуру», давали Михалкова или Варлей, просто посылал своих журналистов на задание, а это были профессионалы, и делали мне довольно приличный текст и снимки.

— Хорошо, что хоть небольшая подстраховка была. Трудно было в целом?

— Конечно, было нелегко, такое дело оказало сильное структурное влияние на все издание. Мне лично приходилось вычитывать весь номер «Вечерки», чтобы ничего лишнего и фривольного не проскочило. Конечно, мои коллеги не были очень рады такому положению дел. Да и с другой стороны, с церковной, тоже проблем хватало. Конечно, все подписчики получали газету с православной вкладкой, а что делать с теми, кто подписался через церковные структуры – тираж привозили на Погодинскую и тут вся редакция «Вестника» вручную вытаскивала вкладку. Вот работенка была. Вместе с Комаровым каждый номер перед подписанием читал. Отец Всеволод Чаплин, приезжал к нам в редакцию.

К сожалению, не сложились отношения с руководством Издательства Московской патриархии. Владыка Иов, сменивший митрополита Питирима, холодно воспринимал это дело. Как-то я уговорил Комарова устроить нечто вроде редсовета, под руководством владыки: начальник как-никак. Он ничего не сказал про фотографии и тексты, только обиделся «Зачем вы написали на первой странице про контрабанду икон?» Я отвечаю: «это мой сотрудник из криминального отдела «Вечерки» взял эксклюзивную информацию из министерства внутренних дел! Нужно привлечь внимание общественности…» Владыка предложил: «Здесь бы лучше текст молитвы поставить…» Тогда я чуть под стол не упал, и со слезами стал его умолять. «Владыка, все магазины забиты молитвословами! Молитву не надо печатать в открытие номера, у нас же читателей под миллион, а из них от силы тысяча поймет, о чем идет речь, а остальные просто дальше читать не будут. Это не наш путь». И все же владыка Иов сильно не давил.

— Сколько всего вышло номеров газеты?

— За 1994-1995 гг. вышло всего 15 номеров «Вестника». Тогда как раз началось падение тиражей, так что первый тираж был 350 000, а последний – тысяч на сто меньше. Но при таких тиражах читателей у церковной газеты было далеко за миллион! Тогда этого никто не оценил, а с годами опыт ушел, и уже нет ни политической воли, ни желания вкладывать большие деньги в такой проект. Сегодня эта ниша частично занята «Фомой» и «Нескучным садом», но все равно, это не те тиражи, не то воздействие. И до сих пор Церковь не имеет большой солидной, федеральной газеты… Мне очень жаль.

Потом во главе издательства встал владыка Тихон, Женя Комаров не смог наладить с ним отношения, произошел конфликт, он ушел, и дело, дело, которому я отдал столько сил и времени, было убрано в долгий ящик. Владыка Тихон не стал со мной работать, и «Московский церковный вестник» на несколько лет превратился в захудалый приходской листок.

— Вы писали о Поместном соборе еще 90–го года…

– На последнем соборе, два года назад в журналистском пуле было только два человека, которые освещали работу Поместного собора 1990 года – я и фотокорреспондент «Рейтера» Александр Натрускин, в те далекие уже время мы работали вместе в «Вечерке».

Поехали в Загорск, в трапезном храме, в перерывах заседаний ходили между столами (нам никто не запрещал) Саша фотографировал, а я пытал владык, чтобы тайну выдали за кого голосовать будут, те молчали, смеялись… Но все было как-то по-доброму, по-домашнему.

Вначале 90-х было совершенно непонятно, к кому, и по каким вопросам обращаться, где получать аккредитацию? Тогда это можно было сделать в разных местах и с разными людьми, то мне помогал Николай Державин, то Александр Булеков (игумен Филарет), то почивший в этом году Борис Борисович Вик, неожиданно мог оказать помощь кто-то из владык. Но порой была просто патовая ситуация – мы не знали, как и о чем писать, а церковники, как помочь журналистам.

— Помните какие-то случаи?

Вот пример. На похоронах патриарха Пимена Борис Вик раздает «пресс-релиз». Я смотрю – что это? Это были отксеренные листки из богослужебной книги еще с ятем – «Триодь цветная» – текст службы. Смотрел я этот «пресс-релиз» наверное, минут пять, пытаясь понять, что это вообще такое, и что с этим можно делать, как вставить в заметку? Не получилось.

И еще про пресс-релизы. Идет последний тур голосования, Борис Вик дает листки – там имена, фамилии, биографии кандидатов. В одном написано: «Митрополит… (в миру Алексей Михайлович Редигер)». Догоняю Вика, спрашиваю, все ли правильно? Он посмотрел, молча все забрал (много лет спустя узнал, что эта ошибка переползла из публикации в одной из газет). Но это не все. Потом я несколько раз в юбилейных заметках на именины патриарха Алексия писал такую фразу, мол «потомок героя войны с Наполеоном родился в день Советской армии…» и всегда отмечал, что портрет генерала визит в Эрмитаже.

Минувшим летом, я побывал в Питере, и галереи героев 1812 года нашел этот портрет, там написано «Редигер»! Вот такая журналистская история, закольцевалась ровно через 20 лет.

— Вы рассказывали интересную историю интервью с Патриархом Алексием…

– 1990 год, интронизация Патриарха Алексия. Как думаешь, куда Патриарх после интронизации поехал? На свою домашнюю квартиру. Вот он выходит из собора. Мы стоим, ждем чтобы снять картинку. Саша Натрускин фотографирует, а потом к Патриарху подходит: «Ваше Святейшество, а можно я к вам вечером домой зайду?». «Заходи, Саш, чайку попьем», – отвечает Патриарх.

Дело в том, что у Патриарха была квартира в микрорайоне «Лебедь» на Войковской. И у Натрускина квартира там, в том же подъезде. Когда будущий Патриарх был депутатом Верховного Совета СССР, Саша был нашим парламентским корреспондентом, снимал, заседания, и регулярно клал ему в почтовый ящик свежие фотосессии. На следующий день «Вечерка» вышла с небольшой заметкой – с фото – новоизбранный патриарх вечером после своей интронизации пьет чай, и куколь рядом лежит.

— Жаль не сохранились эти фотографии… А Кто еще тогда работал в области религиозной журналистики, и что еще писали?

– Тогда писали Александр Нежный, Сергей Бычков, Валя Лебедев, Сергей Чапнин, Максим Шевченко, Женя Никифоров, Женя Комаров… В конце 90-х пришли новые люди, уже не романтики, двигали проекты, развивались… Печально, то что сегодня уже многие не знают, да и не хотят знать, с чего все началось.

— Евгений, если теперь перейти к более крупному плану и к тем событиям, которые определили эпоху, 1990-е – что это за годы были для вас?

– Девяностые – это революции, надежды… Счастье! Дети подросли, работа увлекала, научился зарабатывать…

Помню, как в 80-е мне довелось побывать на съезде журналистов СССР, в Колонном зале. Так вот в докладе председателя мандатной комиссии прозвучала такая фраза «среди делегатов нашего съезда находиться участник штурма Зимнего дворца…» Ну вот, лет так через 30, события августа 91 тоже станут легендой, и может быть, их наконец-то будут назвать революцией, и я стану ее участником.

19 августа 1991 года готовим номер к сдаче в типографию, спорим, ставить в номер танки на улицах столицы или нет – у нас были отличные фотографии! Испугались и не поставили. И, слава Богу, что номер не вышел в свет, сейчас нечем было гордиться – газета в тот день не была напечатана. Московский городской комитет КПСС, закрыл «Вечернюю Москву». Все было очень спокойно, пришел директор издательства, я к нему бросился с просьбой, мол, можно опоздать с графиком? А в ответ услышал «Старая площадь (где располагался горком КПСС) приказала газету за ворота не выпускать…» Сели пить водку.

Пришел наш обозреватель из Белого дома, где слышал Ельцина, и говорит: «Революция!»

Еще выпили. Что будем делать дальше? Из всех журналистов я был единственным, кто уже научился нажимать кнопки на компьютере – всего в редакции тогда их было три штуки, так больше для баловства, на них работала коммерческая организация, которую мы приютили. Говорю: «можем сделать листовки, люди есть». Поставили на листовках, что это «бюллетень», чтобы не нарушать закон. Собрали материал, ребята написали хронику, была фотография от Белого дома, где был Ельцин на танке. На формате А4 с двух сторон, поставили логотип «Вечерки». И напечатали тысяч восемь-десять таких листовок на принтерах. И самое главное – подписали своими фамилиями. А тогда было непонятно, чем это может закончиться…

— И чем могло закончиться?

– Уголовным делом. Все, что было напечатано – это ведь призыв к государственному перевороту – что при коммунистах, что сейчас. Мы же требовали не выполнять постановления ГКЧП. Листовка вышла 20 августа, в редакции из 120 человек осталось 20. Главный редактор ходил с газовым пистолетом, говорил, что будем отстреливаться, я забаррикадировал двери столами. Сейчас-то это смешно читать, а тогда было реально страшно.

Выходили в город, я, как и десяток наших сотрудников, листовки раздавал прохожим, в метро их расклеивал. Помню, как на одной станции за мной бежал человек с чемоданом и кричал: «Я из Пензы! Дай прочитать, умоляю, мы же ничего не знаем. Хочешь, на колени встану?!». Потом сзади два милиционера подходят, спросили, что это я расклеиваю, забрали в обезьянник и… стали читать.

Когда все кончилось, Горбачев вернулся в Москву, и был снять запрет на выпуск газеты, мы сделали специальный выпуск – поставили две полосы одних фотографий тех трех трагических дней. Адреналин был через край, и водка не помогала, надо было оказаться на московских улицах, среди людей. Я с приятелем спустился в типографию, подошел к машинам и, не обращая внимания на печатников, забрал с транспортера охапку газет. Те промолчали, видимо они как-то приняли на себя часть вины за то, что коммунисты нас не печатали. Потом спустился в метро и просто шел по вагонам, пассажиры бросались ко мне со всех сторон, хватали газету, просили еще, засовывали мне деньги в карманы пиджака. Собрали более ста рублей, это при копеечной цене (потом купили на них венок, «От Вечерки» и читателей» и отнесли на Ваганьковское кладбище). Доехал до Лубянки. Подхожу к тому месту, где еще вчера стоял Дзержинский и вынимаю газеты. Меня буквально втоптали в газон, все газеты отняли… На площади Свердлова толпа страшная, какой-то мужик орет какую-то ахинею, вроде того, что Ельцин с тремя пулевыми ранениями. Я говорю: «Это все не так» – «А ты откуда знаешь?» Я ответил, что журналист. Вмиг я оказался на перевернутой урне, меня три человека держали и как в старом советском фильме «товарищ Калинин скажите речь», попросили сказать речь. Я говорю: «Ребята, мы победили, долой коммунизм!» Даже сейчас мурашки по коже, когда это говорю…

Вот это 1991 год.

— А 1993?

– Главная проблема ежедневной газеты первая полоса. В открытие номера надо ставить то, что привлечет читателей. Моя постоянная головная боль. Когда вышел указ Ельцина №1400, было здорово – «Баррикада на «Баррикадной», и из номера в номер – фотография – солдаты среди опавших листьев…

В те времена у меня была персоналка (персональный автомобиль – прим. ред.) с «хорошим» номером МОС, ну типа нынешних ААА и МР. А потому, когда я переезжал через Ваганьковский мост, где уже стояло оцепление, меня пропускали. И так несколько дней…

Был воскресный день, когда я дома услышал, что Верховный совет перешел в наступление. Сел уже в свои «жигули» и поехал, подумал, доеду, куда пустят, потом пешком. Однако на Ваганьковском мосту никого не было. Проезжаю Пресню, Баррикадную, американское посольство, припарковал машину около гостиницы «Мир» – ни одного милиционера. Люди гуляют, песни поют, режут колючую проволоку на сувениры. Никакой охраны, мэрия уже сгорела. «Эхо Москвы» передало, что начался штурм Останкино. Долетел по пустой Москве мигом, остановился за автобусами и пошел смотреть, как воюют. Вдруг по улице Королева летит четырехосный бронетранспортер и стреляет, пули свистят довольно близко, десятки людей вжались в асфальт, мимо пронесли раненного. Жуть! Бронетранспортер со страшным ревом разворачивается всеми своими восьми колесами прямо на месте, но его заносит метров на 20. Подумал, что сейчас солдатик, ударит по автобусам, а те сомнут мою машину. Ну ладно, пульки посвистели, в войнушку поиграл, сажусь в машину. Ко мне подбегает мужик и просит до метро довезти. Поехали. «Ты за кого, за белых или за красных?» – спросил меня. Я, «слушай, давай не будем, всю жизнь буду радоваться, что мужика с поля боя вывез…» Несмотря на кошмар происходящего, чувство юмора сохранил.

Но работа есть работа – в редакцию. К утру пришли войска, начался штурм Белого дома. Я взял монтировку из машины, сломали выход на крышу, ребята с телевиками начали снимать, как горит Верховный совет. Приходят охранники: «Валите от-сюда, вас примут за снайперов, убьют». Все здание было заблокировано войсками, уйти было сложно, конечно, всех, кто захотел, мы отправили домой. Вдруг слышим какой-то стук, словно град по крыше. Оказалось, стреляют. Потом говорили, что кто-то из защитников Белого дома пытался прорвать оцепление как раз близ здания издательства. Вбегаю в комнату главного редактора, выглядываю в окно, что выходит на Звенигородское шоссе: автобусы армейские или с ментами стоят вдоль трассы, и солдаты из-за них поливают наше здание свинцом. И в этот момент сантиметров в 20 от моей головы в окно влетает пуля. Я метров тридцать прополз…

Ночевали в редакции – спали на столах и стульях, хотя спали мало. Ночью позвонили с радио «Свобода», и я сорок минут рассказывал о том, что творится в Москве, вышел на связь с «Эхо Москвы», и с ТАССом, сообщил, что здание Издательства Московской правды, где располагается наша редакция, оказалась в зоне боевых действий, рассказал про стрельбу. По телику в новостях передали мое сообщение, родные были в панике.

В шесть часов утра (какой тут сон!) небольшой компанией вышли из редакции. Тишина. От того места, где сейчас стоит Макдональс на площади улицы 1905 года, все засыпано стреляными гильзами, и чем ближе было к Белому дому, тем их становилось все больше, порой ступить было некуда. Недалеко от станции метро «Краснопресненская» увидел на земле четыре трупа, на Рочдельской еще один, и кругом гильзы. Белый дом был уже в оцеплении, но не сильном, работали пожарные…

Потом, когда писал об этих событиях, всегда вставлял рассказ своего приятеля иеромонаха Никона (Белавенца), который в те дни находился среди защитников Белого дома, по сути дела, мы оказались по разные стороны баррикад, были сторонниками враждующих сил. Слава Богу, что все это уже в прошлом, в далеком прошлом. Хотя это было прекрасное время, время надежд, это самое счастливое время в моей жизни. Революцию делают романтики…

— Оправдались надежды, возлагаемые на революцию?

– Да нет, конечно, ничего не оправдалось…

— Евгений, если вернуться к СМИ, к религиозным изданиям, как вы думаете, можно удерживать постоянный интерес к теме?

– Интерес падает не только к религиозным изданиям, люди просто отвыкли читать. Но в нашей тематической нише проще – у нас своя целевая аудитория и тут есть куда развиваться, главное знать, как это делать. Внимание к Церкви и к православию будет увеличиваться, правда не резко, без рывков, но будет. Четыре поколения прожили жизнь вне Церкви – это уже почти генетические изменения… Сколько нам потребуется времени, чтобы это поменять? Главное другое, что из профессии, просто из журналистики, ушли профессионалы.

— Как так?

– Это тренд времени, с этого я и начал нашу беседу, упал престиж профессии, ее цена. Сегодня легче и прибыльней работать в пресс-службе (сам руководил, знаю), чем репортером – и платят больше, и бегать надо меньше. А главное без проблем — есть мнение руководства, его и внедряй в массы, а профессиональный журналист, должен знать не только мнение ньюсмейкера, но и того, кто с этим мнением не согласен.

— В чем вы видите основные проблемы православной журналистики?

– Православная журналистика живет не по законам свободной прессы, она работает на узкий корпоративный клан, небольшую целевую аудиторию – то есть это по сути дела, это многотиражка. Если сравнивать то, что было десять лет назад, то, на мой взгляд, у нас есть определенные плюсы, но есть перекос в интернет, и в приходские листки. Это сильно вымывает тематический пласт.

— Вымывает тематический пласт? Можете пояснить?

– В газете «Правда» в штате было 500 человек. Люди публиковались два-три раза в год – но при этом постоянно отвечали на письма, готовили ответы на запросы в организации, писали какие-то справки, дежурили по отделу, по номеру. Конкуренция за место на полосе была колоссальная. А сейчас все пишут, исписываются, падает качество текстов… Вообще, уровень журналистики упал. Сегодня в Церковь пришло новое поколение, ребята быстрые и шустрые, но без истории, без понимания того, что было всего 10-15 лет назад.

Но в общецерковных масштабах речь может идти так же и о том, что не только темы, но и финансовые и людские ресурсы растаскиваются по углам. Настоятели почему-то благословляют выпуск своих приходских листков, на которые уходят значительные средства – бумага лакированная, печать дорогущая, а контекст – сплошной лубок, фотографии некачественные, тексты убоги (стихи наших читателей!), а остальные 90 процентов взято с официального сайта. Зачем? Почему бы не объединить все усилия и не сделать одно-два-три профессионального и высококачественного издания? У меня нет ответа на этот вопрос.

— Но вы читаете лекции, пытаетесь что-то объяснить молодым журналистам.

– Задаю студентам вопрос: «Вы здесь все журналисты, вам от 19 до 23 лет. Что вы читаете?» Одна девочка говорит: «Космополитен», другая: «Антенну», третья говорит: «Про-спорт», один мальчик читал «Советскую Россию». Я спрашиваю: «вчера у нас в стране был объявлен траур. По какому поводу?» Двадцать человек молчат. Вдруг один говорит: «По поводу того, что сгорела больница». Я говорю: «во-первых, сгорела не больница, а дом престарелых, а во-вторых, еще самолет упал». Они этого ничего не знают. Мы говорим на разных языках.

Недавно Аня Качкаева – преподаватель в МГУ и одна из ведущих телевизионных критиков – рассказала, что у нее есть сто вопросов, которые она задает – например, кто такой Сервантес? Уровень знаний и культуры студента – пещерный.

Однако, работа в профессиональном издании воспитывает и учит.

Одна моя студентка, та, которая долго боялась белого листа, не могла за неделю 1000 знаков написать, сегодня штатный сотрудник ежедневной газеты, как-то при встрече отчиталась: «За день 17 депутатов обзвонила, комментарии взяла, да еще полосу подписала». А сегодня рядом со мной работает человек, который старше этой девушки на десять лет, и изо дня в день я от нее слышу: «Звонила, просили перезвонить, а больше не дозвонилась» – разве это ответ журналиста?

— Если говорить о православной журналистике – каковы самые большие провалы нашей работы последних лет?

– Повторюсь. Самые большие провалы – это то, что до сих пор нет радиоканала, нет нормальной многотиражной газеты в масштабах государства и СНГ, нет телеканала.

— А достижения?

– Учреждение Синодального информационного отдела – несомненно.

— А если из собственно практики примеры, что не удалось?

– Я не сделал «Мирскую жизнь». Видимо не умею хорошо убеждать, когда денег прошу. Ну, не получилось, жаль. Но я уверен, что это не только лично моя неудача. Это упущенный шанс в появлении высокоэффективного инструмента миссии, внедрения православной темы в повседневный информационный фон, в массовом разоблачении мифов и предрассудков о Церкви, публичном обсуждении особо острых тем, а, в конечном счете, помощи людям в их поиске и становлении в вере.

— Какие ближайшие задачи у вас в работе над «Журналом Московской Патриархии»?

– Уже минул год, как журнал поменялся внешне, появились новые рубрики. Теперь же наша задача не останавливаться, и сделать так чтобы наша целевая аудитория была заинтересована в издании. Надо сделать журнал полезным каждому настоятелю, каждому священнику, активному мирянину.

Рабочий день давно закончился, а Стрельчик собирается работать допоздна. Он снова погружается в распечатки полос, сокращает «хвосты» меняет заголовки и фотографии, звонит корректору и редакторам, подгоняя их со сдачей материалов. За мной закрывается на ключ дверь уже давно опустевшего здания, я ухожу в сумеречную Москву, а в Издательстве Московской Патриархии продолжается работа…

Анна Данилова

Избранные тексты Евгения Стрельчика