«На последнем краю Русской земли»
Памяти философа Евгения Трубецкого
(23 сентября (5 октября) 1863 – 23 января 1920)
Князь Евгений Николаевич Трубецкой – русский религиозный философ, правовед, публицист. Потомок древнего рода, представители которого участвовали чуть ли не во всех значительных событиях русской истории, он оставил заметный след в осмыслении судьбы своей Родины. Актуальность наследия князя сегодня не вызывает сомнений. Он смог избежать крайностей, присущих взглядам многих современников, и сохранить удивительное трезвомыслие.
Как найти общий язык с народом
Эпоха второй половины XIX – начала XX века принесла с собой множество новых идей и привлекла к переосмыслению старых порядков. Для всей дальнейшей судьбы России важнейшим событием, безусловно, стала отмена крепостного права. Потеря самоидентификации народа, неизбежно произошедшая после такой серьезной перемены вкупе с возрастающей ненавистью к «барину», с оставшейся экономической зависимостью и необразованностью обострили социальное напряжение.
Ребром вставал вопрос: на какой почве можно найти общий язык с народом? Вместе с тем именно в эту эпоху православие – казалось бы, такое близкое, родное и понятное для нашей страны – становится предметом пристального философского рассмотрения и осмысления. И именно православие стало видеться почвой для сближения с народом.
Евгений Трубецкой писал:
«То анархическое движение, которое на наших глазах разрастается, не может быть остановлено никакой внешней, материальной силой. Вещественное оружие бессильно, когда падает в прах весь государственный механизм. Только сила нравственная, духовная может положить предел всеобщему разложению, резне, грабежу, анархии общественной и правительственной. Христианство – та единая и единственная нравственная сила, перед которою у нас склоняются народные массы; иной у нас нет».
Можно с уверенностью утверждать, что православие, как оно было воспринято на Руси, имело одну существенную черту: слабость социальной активности. Отсюда – внешняя пассивность перед лицом власти, смирение, часто перерастающее в глухую покорность и бездеятельность. Но историческая ситуация требовала идти в «мир». Это было понятно многим. Какой путь общественного влияния выбрать? Становилось ясно, что политику не обойти.
Евгений Николаевич проницательно отмечал:
«Отказ от борьбы за мир с религиозной точки зрения может показаться весьма соблазнительным. Особенно у нас в России, при нашей наклонности к пассивной религиозности, многие увлекаются этим отрицательным решением жизненного вопроса. Настроение «неделания» в ожидании непосредственно предстоящего конца мира и скорого пришествия Христова, – свойственно многим из наших религиозных сект. Также и отождествление мирского порядка с «царством антихриста» – уклон религиозной мысли или, скорее, религиозного мироощущения, довольно у нас распространенный. Тем более необходимо предостеречь против опасности, которая создается подобного рода настроениями.
Именно признавая мирской порядок «царством антихриста», мы отдаем его во власть антихриста. А отказ от борьбы за мир есть недостойная человека, и в особенности христианина, капитуляция перед господствующим в мире злом».
Забегая вперед, скажем, что именно поэтому Евгений Трубецкой и поступит на юридический факультет Московского университета: только это направление было непосредственно связано с политикой. Он будет предпринимать самые активные попытки вхождения в политику и влияния на атмосферу общественной жизни.
«В гимназии мы проделали нигилизм»
В эпохи перемен время словно уплотняется, становясь более насыщенным и «интенсивным». Событий, произошедших в жизни Евгения Николаевича, хватило бы на несколько судеб в более спокойные времена.
Счастливое детство под крылом горячо любимой матери-христианки в кругу большой семьи (кроме Евгения, у Николая Петровича Трубецкого и Софьи Алексеевны (в девичестве Лопухиной) было 8 детей) сменилось периодом отрицания. «Переход к безверию, – вспоминал Евгений Трубецкой, – совершился внезапно и, в ту минуту казалось, – необыкновенно легко».
Вслед за многими своими современниками Евгений с братом Сергеем (отметим, что все детство и юность братья были крепко связаны друг с другом и первые шаги в философии делали тоже вместе) увлеклись идеями Дарвина, Спенсера, Добролюбова и Писарева.
Князь Николай Петрович (в центре) с семьей. Стоят: Елизавета Николаевна, Софья Алексеевна, Ольга Николаевна, Фёдор Дмитриевич Самарин, Александра Николаевна. Сидят: Сергей Николаевич, Варвара Николаевна, Николай Петрович, Евгений Николаевич, Антонина Николаевна. Дети на полу: Марина и Григорий. 1886 год
Евгений вспоминал:
«В гимназии мы проделали нигилизм. Тогда, в ответ на призывы моей матери – жить больше сердцем, чем холодным рассудком, Сережа, проникнутый естественно-научной бюхнеровщиной шестидесятых годов, развязно отвечал: «Мама, сердце есть полый мускул, разгоняющий кровь вверх и вниз по телу». Мама огорчилась, и, чтобы ее утешить, я тут же заявил, что я глубоко уважаю Иисуса Христа. Тут, совершенно для меня неожиданно, мама горько заплакала. Она была готова скорее помириться с чем угодно – с пламенным отрицанием, с враждою против веры; но «уважения» к Иисусу Христу она перенести не могла».
По счастью, братья «переболели» достаточно быстро – примерно за год. Отправной точкой к «изживанию» нигилизма стала случайно попавшая в их руки книга Куно Фишера «История новой философии». После прочтения братья всерьез занялись изучением «любомудрия». Последовали труды Э.Гартмана, А.Шопенгауэра, А.С.Хомякова, В.С.Соловьева, и в довершение – оказавший на них сильное влияние роман Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».
Князь Николай Трубецкой
Дело, начатое философией и продолженное литературой, завершила… музыка! Вообще «искусство интимных внутренних душевных переживаний» (именно так Евгений определил музыку) играло огромную роль в жизни всей семьи: отец, Николай Петрович, был председателем Московского отделения Русского музыкального общества (1863–1876) и соучредителем (вместе с многолетним другом, музыкантом Н.Г.Рубинштейном) Московской консерватории.
Николай Петрович и Софья Алексеевна познакомились на концерте Русского музыкального общества. Ахтырка – имение, в котором Евгений провел все свое детство, – была словно пронизана звуками музыки. Часто бывал там Николай Рубинштейн. Туда же приезжали многие выдающиеся музыканты того времени. Именно музыка чудесным образом окончательно развеяла сомнения и искания Евгения.
Он так вспоминал свое первое впечатление от девятой симфонии Бетховена, исполненной Антоном Рубинштейном:
«В поразительном скерцо, с его троекратными, жестокими и жесткими тонами, душа пытается найти выход из густеющей темноты. Откуда-то раздается тривиальная мелодия буржуазного веселья, и снова те же самые три сухие, жесткие тона прерывают эту мелодию и отбрасывают ее. Долой это недостойное мнимое освобождение! В душе не должно быть места для мещанского самоудовлетворения. И снова диссонанс и хаос. Космическая борьба звуков, наполняющая душу отчаянием… И внезапно, когда вы уже находитесь на краю темной бездны, раздается величественный призыв с высоты, из другого плана бытия. Из бесконечного далека «пианиссимо» слышится до сих пор не слышанная мелодия радости. Оркестр сначала шепчет ее. Но эти звуки растут, расширяются, приближаются. Это уже не только обещание далекого будущего, уже слышатся живые человеческие голоса – хор. И вдруг вы возноситесь выше звезд, выше мира, выше всей скорби существования…»
Так философ снова обрел веру, чтобы больше ее не терять.
Поистине, ТАК слышать музыку доступно не каждому. Это явление конгениальности, когда таланты композитора, исполнителя и слушателя сливаются воедино.
Впереди у Евгения были учеба в Московском университете на юридическом факультете, защита диссертаций (магистерской и докторской), «хождение в политику»…
«Даже не соловьевец, но активный и часто непобедимый его противник»
В 1887 году Евгений Николаевич познакомился с Владимиром Сергеевичем Соловьевым. Трудно переоценить значение этого события в жизни князя. Фактически братья Трубецкие будут главными учениками Владимира Сергеевича: Сергей Николаевич так и останется до конца жизни последователем философа, а Евгений Николаевич многие положения его учения переосмыслит и подвергнет критике.
«Нам представляется, – писал А.Ф.Лосев, – что при всей личной дружбе этих двух мыслителей Е.Н.Трубецкой наибольшей частью даже не соловьевец, но активный и часто непобедимый его противник». В частности, Евгений Трубецкой, будучи верным чадом Церкви и остро чувствуя суть православной веры, не мог согласиться с экуменическими взглядами Соловьева.
Портрет философа Владимира Сергеевича Соловьева. Художник Иван Крамской
И с теорией «вселенской теократии» Трубецкой не был солидарен, так как глубоко понимал суть государства, которому, по его мнению, имманентно стремление к тотальному контролю:
«В государстве протекает вся человеческая жизнь, и от государства человеку уйти некуда. Вследствие необходимости защищать свое существование с оружием в руках оно требует от человека полного напряжения всех его сил; оно стремится подчинить себе без остатка всего человека со всеми его стремлениями и помыслами и, порабощая его, еще более закрепляет подчинение его духа началу биологическому. Борьба народов происходит из-за материальных благ, из-за новых территорий, рынков и иных материальных выгод. Отсюда – неизбежно присущая государству тенденция утверждать эти блага как высшее в мире, подчинять духовное экономическому».
Первые серьезные работы Евгения Трубецкого – «Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке. Миросозерцание Блаженного Августина» (1892) и докторская диссертация «Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Идея Царства Божия у Григория VII и публицистов его времени» затрагивают именно тему построения теократического государства. Евгений Николаевич рассуждает об опасности и недопустимости подмены идеи Царства Божьего на небесах утопической идеей построения «Царства Божьего» на земле.
«Гамлет русской революции»
В мае 1905 года при непосредственном соучастии Евгения Трубецкого в Москве прошел Первый Всероссийский земский съезд.
В начале 1906 года Евгений Николаевич баллотировался в Первую Государственную Думу от «Партии народной свободы».
Премьер-министр С.Ю.Витте (1903–1906) даже предлагал Евгению Николаевичу должность министра народного просвещения. Сергей Юльевич дал такую характеристику Трубецкому: «Это чистый человек, полный философских воззрений, (…) прекрасный профессор, настоящий русский человек (…), но наивный администратор и политик. Совершенный Гамлет русской революции. Он мне, между прочим, сказал, что едва ли он вообще может быть министром, и, в конце концов, и я не мог удержать восклицания: “Кажется, вы правы”».
В 1906–1910 годах Трубецкой работал редактором общественно-политического журнала – «Московского еженедельника», где опубликовал более 300 статей.
В 1907–1908 годах (а затем – в 1915–1917) являлся членом Государственного совета.
В 1911 году, в знак протеста против нарушения правительством принципов университетской автономии, за которые выступал еще его брат Сергей (был первым выборным ректором Московского университета, скончался 29 сентября 1905 года от кровоизлияния в мозг), Евгений Николаевич вместе с группой других профессоров покинул Московский университет. Он оставил Москву и вместе с семьей переехал в имение Бегичево (Калужская губерния).
По замечанию многих исследователей, Евгений Трубецкой все же не был политиком и даже «философствующим политиком». Скорее его можно назвать «философом в политике». Он всегда стремился осмыслить действительность и дать ей вневременную нравственную оценку.
Князь Евгений Трубецкой. 1910 год
Наследие
В 1913 году в издательстве «Путь» вышел фундаментальный двухтомный труд Е.Трубецкого «Миросозерцание Владимира Соловьева», который А.Ф.Лосев считал лучшим, что было написано о философе.
Совершенно особая тема – исследования Евгения Николаевича, посвященные философии иконы. Это «Умозрение в красках» (1915), «Два мира в древнерусской иконописи» (1916), «Россия в ее иконе» (1917). Иконописные изображения, по Трубецкому, представляют нам человека таким, каким он должен быть в Царствии Божием – сосредоточенным, но не замкнутым на себе, а обращенным к Богу и другим личностям.
Трубецкой считал, что «сущность той жизненной правды, которая противополагается древнерусским религиозным искусством образу звериному, находит себе исчерпывающее выражение не в том или ином иконописном изображении, а в древнерусском храме в его целом»; «икона в ее идее составляет неразрывное целое с храмом»; «отсюда – изумительная архитектурность нашей религиозной живописи». Так философия иконы оказывается невозможной вне философии храма.
Работой, подводящей итог философских исканий, стал труд «Смысл жизни», который был написан в трагическом 1917 году. По словам самого Трубецкого, «этот труд – выражение всего миросозерцания автора – представляет плод всей его жизни».
Евгений Николаевич писал:
«Чтобы найти Христа, человек должен принять на себя труд и подвиг Его искания».
Поэтому так необходимо не просто быть членами Церкви, но и активно искать Бога, поскольку
«Откровение – данный от Бога талант: мы должны растить его в себе, а не зарывать его в землю. Оно завершено и закончено только в вечном божественном сознании; наоборот, в сознании человеческом оно беспрерывно раскрывается и растет, подобно зерну горчичному. Закончиться для нас откровение может лишь тогда, когда закончится процесс нашего духовного роста, когда человечество придет в полноту возраста Христова».
И продолжая эту тему:
«Все мы должны быть деятельными участниками соборного разума Христова: иначе, несмотря на принадлежность нашу к Церкви, мы останемся непричастными ее откровению».
А основой всякой жизни, ее всеобщим истинным смыслом, не зависящим от того, верит в это человек или не верит, является, по Трубецкому, крест.
«Крест – есть наиболее универсальное, точное схематическое изображение жизненного пути. Во всякой жизни есть неизбежное скрещение этих двух дорог и направлений, этого стремления вверх и стремления прямо перед собой в горизонтальной плоскости. (…) ибо вне этих двух скрещивающихся линий жизни других линий и путей быть не может (…) Но, в зависимости от того, приводят ли эти жизненные пути к цели, завершаются ли они удачей или неудачей, – весь смысл креста будет различен. Если последний и окончательный результат всякой жизни есть смерть, то скрещение жизненных линий есть только предельное выражение скорби, страдания, унижения и ничего больше, – тогда крест есть только символ всеобщей муки: таким его и знало до-христианское человечество. Иное дело, если в скрещении своих линий жизнь достигает своей полноты, своего вечного, прекрасного и неумирающего смысла. Тогда крест становится символом этой высшей победы».
В 1917 году князь Евгений Трубецкой удостоился чести стать делегатом Всероссийского Поместного Собора. Более того, он был избран помощником председателя Собора от мирян. Собором была принята позиция именно Евгения Николаевича по вопросу о влиянии Церкви на грядущие выборы в Учредительное собрание.
Резолюция гласила: «Обратиться с воззванием к народу, не опираясь ни на какую политическую партию, и определенно сказать, что следует избирать людей, преданных Церкви и Родине».
«Мировая бессмыслица» и вечный смысл
Катастрофу 1917 года Трубецкой принять не мог. Об этих событиях он писал:
«На наших глазах апокалиптическое видение зверя, выходящего из бездны, облекается в плоть и кровь. (…) В минуту, когда я пишу эти строки, все общество у нас живет в состоянии войны (…) Есть только хищные волки, которые рвут друг друга на части или собираются в стаи, чтобы вместе нападать на одиноких».
В отличие от многих своих современников, Евгений Трубецкой не разделял увлечения теориями «мирового заговора» против России.
По его мнению, революция, поглотившая Родину, была вызвана недугом, охватившим весь мир:
«Наш русский кровавый хаос представляет собою лишь обостренное проявление всемирной болезни, а потому олицетворяет опасность, нависшую надо всеми (…) Провал современной государственности – явление всеобщее: он уже сказался для всех в самом факте всемирной войны и, так или иначе, его до дна переживут все.
Что такое эта кровавая анархия, которая с такою силою проявилась в России? Это – проявление крайнего практического безбожия».
В то же время Евгений Николаевич высказывался против увлечения идеями «русского мессианизма» и «народа-богоносца». В статье «Старый и новый национальный мессианизм» он писал:
«В идее “русского Христа” в одинаковой мере извращается и образ Христов, и русская национальная идея. Быть может, именно благодаря этому искажению мы до сих пор о ней так мало знаем. Увлечение Россией воображаемой помешало нам рассмотреть как следует Россию действительную и, что еще хуже, русскую национальную идею; духовный облик России хронически заслонялся фантастической грезой “народа-богоносца”».
В идее истинного мессианства он видел начало не обособляющее, а объединяющее все народы. В этом смысле Евгений Трубецкой солидарен с Владимиром Соловьевым:
«В «Трех разговорах» («Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» – философское сочинение, написанное весной 1900 года Владимиром Соловьевым за несколько месяцев до смерти. – Прим. автора) нет и следа «народа-богоносца», а есть вместо того три ветви единого христианского ствола, которые необходимо восполняют друг друга, в равной мере подготовляя пришествие истинного Мессии. (…) Русский народ (…) тут не в большей мере народ мессианический, чем Италия, родившая кардинала Симоне Баржонини, и Германия, давшая миру профессора Паули. Оставлена дерзостная мысль о том, что великий синтез вселенского христианства будет делом одной России. Этот синтез в «Трех разговорах» осуществляется не каким-либо народом, а всеми народами во Христе, сходящем с неба на землю».
При встрече с чудесным человек как-то сразу опускает руки
В своей последней статье «Иное царство и его искатели в русской народной сказке», которая была издана посмертно, Евгений Николаевич предельно честно и откровенно касается вопроса, почему именно в России революция разыгралась настолько масштабно и беспощадно.
Ответ – в русской народной сказке, то есть в духе самого народа, где вместе с высокими идеалами правды, справедливости и добра часто уживается образ «человека, который ждет всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей, личной ответственности». Трубецкой называет черты, которые «болезненно поражают в русской сказке»: «превознесение дурака над богатырем, замена личного подвига надеждой на чудесную помощь, вообще слабость волевого героического элемента».
Евгений Николаевич задается неизбежно возникающим вопросом: являются ли такие свойства сказочных героев типичными для всех народов? И вынужденно отвечает:
«По-видимому, нет. (…) Мифология и сказка других народов знает случаи сопротивления человека чудесному, богоборчества или, наоборот, содействия человека сверхъестественной силе. (…) Ничего подобного мы не находим в мифологии или сказке русской.
Тут при встрече с чудесным человек как-то сразу опускает руки. (…) не переходит к действию, а ждет неизреченного богатства жизни как дара свыше – от «щучьего веления», от серого волка, от вещего коня, от мудрой жены или от Божьей благодати».
Но в «диагнозе», данном Трубецким, нет обреченности. Он считал, что все эти «свойства» можно победить, преодолеть. Только для этого «недостаточно ни созерцательного экстаза, ни парения над житейским, ни даже молитвенного подъема к святому и чудесному. Для этого нужно живое дело».
Князь Евгений Трубецкой.
Художник Юрий Селиверстов
На последнем краю Русской земли
1 марта 1917 года, в Петрограде, в гостинице, под «лай пулемета над самой крышей и крики «ура» революционной толпы, раздающиеся на улице», Евгений Николаевич, продолжая свои детские воспоминания, писал:
«Долго еще придется ехать России, и мы не знаем, когда доедем и куда доедем. Эта неизвестность мучительна. Что же такое эта тоска по детской, которую я испытываю? Есть ли это проявление душевной слабости? Нет. Это иное, чрезвычайно сложное чувство.
Это – не бегство от настоящего, а исканиe точки опоры для настоящего».
Вся жизнь князя Евгения Николаевича Трубецкого – это поиск той точки опоры. Не только для себя, но и для ближних.
На пути России – в который раз – снова были страдания, жертвы и предательства. А земной путь Евгения Николаевича подходил к концу. В 1918 году он еще выступал в Москве в качестве оппонента на защите диссертации своего бывшего студента Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека».
Но угроза ареста заставила его отправиться на юг, в Добровольческую армию генерала Антона Ивановича Деникина. Оказавшись в почти опустевшем Новороссийске, он заболел сыпным тифом и умер 23 января 1920 года. В атмосфере всеобщей паники и отступления его тело похоронили на военном кладбище в необшитом гробу в присутствии всего лишь трех человек.
Как писал его брат Георгий, «он лежит на последнем краю Русской земли у моря».