Эволюция образа Отца и христианская вера

** ¹
Один из православных Отцов Церкви говорит, что понятие Отец больше и значительнее, чем понятие Бог. Бог означает отдаленность и различение, Отец же, напротив, — отношение, подобие, связь и даже соприсущность.

Если мы говорим о Боге как об Отце, то видим в Нем источник и причину нашего бытия. Он обладает творческой энергией и обладает как властью, так и авторитетом, силой убеждения (лат. potestas и auctoritas); у Него — вся глубина бытия, и это бытие Он нам передает. В этом смысле Он одновременно источник и цель. Это важно, потому что мы привыкли думать об Отце только как об источнике, говорим ли мы о физическом, о духовном отце или о Боге-Отце. Эсхатологически говоря, Он есть Альфа и Омега, начало и завершение. В этом смысле Бог — это то, чем мы потенциально являемся, но чем мы, однако, только еще должны стать. Во Христе актуализованы, осуществлены бытие Отца и Его Собственное бытие.

Все люди призваны к тому, чтобы быть такими, как Христос, то есть соединенными с Богом так, чтобы Он действительно, а не только аллегорически стал нашим Отцом. Святой Ириней Лионский пишет: Если мы действительно являемся телом Христовым, то придет время в завершении времен, когда мы в Единородном Сыне станем единородным сыном. В нашем единстве из общества отдельных человеческих личностей мы станем единой человеческой личностью, человеком. В другом месте он говорит, что Божии слава и прославление — человек, выросший в полную свою меру.

В этом смысле мы можем видеть связь между Отцом, Богом, и нами, но ее можно понять только в том случае, если мы знаем, что никто не знает Отца, кроме Сына. Христос — единственный и совершенный Сын Своего Отца; и у Него — такой Отец, Который — единственный — с нашей точки зрения не составляет “проблемы”. Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть (Мф 11:25–27).

Но это — Откровение не только в слове или в действии, но и в бытии. Мы можем познать Отца и отношение между Отцом и Сыном только во Христе и через Христа, если сами станем живой частью Тела Христова. Во Христе мы открываем Отца, так как Он, Христос, — наш Брат, и даже больше, чем Брат, ибо Он стал с нами одним. Благодаря этому мы и вступаем в отношения с Отцом.

Cейчас это означает для нас еще и надежду, наше эсхатологическое ожидание исполнения времен. Но фактически мы действуем и думаем в трагической ситуации, в которой мысли и понятия основываются на образах, возникающих в эмпирическом опыте человека. В этих пределах мы можем что-то понимать об Отце посредством нашего человеческого знания: в нем и через него мы можем что-то предугадать, однако, полностью постичь это мы еще не в силах, так как время для нас еще не пришло.

В нашем сегодняшнем мире речь об отце идет с двух точек зрения: во-первых, в связи с безотцовщиной в семьях, где отцов или уже нет, или никогда не было. Там, где такая ситуация образовалась из-за войны, она — часть мировой трагедии. Но гораздо трагичнее, если отец побыл недолго, только чтобы стать отцом, но не остался, чтобы отцом быть. В мире много детей, у которых нет отца в том смысле, что у них нет отношений с отцом, а есть отец только в том смысле, что кто-то стал причиной их существования. Но отец не остался присутствовать в их жизни, потому что в настоящее время отцы не берут на себя ответственности или даже ее вовсе не чувствуют.

Во-вторых, проблема отца возникает в напряженности между властью (potestas) и авторитетом (auctoritas). Potestas означает, что некто обладает властью, auctoritas, — что его слово и само его существо обладает силой убеждения, а это не одно и то же.

Особенность нашей современной молодежной проблемы состоит не в том, что наша молодежь — иная в сравнении с молодежью прошлого, но в том, что многих в молодежной среде больше не интересует старшее поколение. И это нельзя считать исключительно виной младшего или старшего поколения. Вся система, в которой мы живем, стала другой, нежели была в прошлом. Было время, когда дети, молодое поколение, жили вместе со старшими. Все, что можно было узнать о жизни, был опыт: жизненный опыт. Поэтому младшее поколение могло видеть в старшем мудрость; те, кто дольше прожил и накопил больше опыта, могли им поделиться. У сегодняшнего поколения дело обстоит совершенно не так. Часто даже малые дети уже не живут в семье. Школа, университет, группы в молодежной организации находят у молодежи гораздо больше внимания, чем семья, и там молодежь получает доступ к опыту мира, науки, — всего, чем старшее поколение не владеет. Молодежь не нуждается в нас в том же смысле, что раньше: сегодня у нас не больше знаний, чем у них, и опыт, который они получают через воспитание за пределами семьи, для них зачастую гораздо обширнее и важнее, чем тот, который передает им семья.

Поэтому и вопрос об авторитете ставится абсолютно по-другому. Старшее поколение как таковое не обладает уже само собой разумеющимся авторитетом. Отдельные его представители еще им пользуются, но не семья как олицетворенная мудрость старшего поколения. Те, кто моложе, обычно знают о мире гораздо больше, чем старшие, они более естественно, чем мы, уживаются с новейшими воззрениями на науку и технику. И поэтому отцы иногда хотят пользоваться властью (potestas), потому что у них больше нет авторитета (auctoritas). Но ведь это и стало одной из причин масштабной безотцовщины в нашем мире, потому что отец — это не тот, у кого власть; настоящее отношение отцовства основывается на творческой силе, которая может пробудить в молодом человеке то, к чему он призван, в то время как носители власти, которые пользуются ею только для того, чтобы ограничивать, отнимают у других возможность свободно развиваться.

В этой связи существенно знать о том, что же на самом деле означают такие слова, как дисциплина и послушание без тех искажений, которыми их наделяют молодежные организации, школа и армия. Дисциплина в библейском смысле слова восходит к латинскому discipulus, которое обозначает положение младшего относительно старшего, являющегося его учителем, у которого он хочет и может чему-либо научиться. Дисциплина связана со свободой выбора давать и принимать в добровольном подчинении.

То же самое по смыслу относится и к послушанию. Слово слушаться восходит к слушать, прислушиваться. Послушен тот, кто слушается добровольно и с большой охотой, кто из любви к другому и признавая его авторитет хочет у него учиться и, чтобы возможно было учиться, должен слушаться. Это и есть послушание в собственном смысле слова. При этом нельзя забывать, что тот, кто приказывает, также должен быть слушающим, причем в двойном смысле: он должен слушать глас Божий и голос того, кто задает ему вопрос или же находится в нужде. Это compatio (лат. ‘способность к состраданию’ — Ред.) с двух сторон — возможность быть одновременно с Богом и с ищущим помощи и обоих слышать.

Пример такой способности мы находим у преподобного Амвросия Оптинского. К нему пришел паломник, чтобы спросить совета. Старец молчал день, два, три — не говорил ни слова. Тогда паломник сказал ему: “Я не могу дольше ждать, дай мне ответ сегодня”. И старец ответил: “Что я могу тебе сказать? Я спрашивал Бога, и Он мне не отвечает”.

Это правильное равновесие между тем, кто повелевает и может говорить, и тем, кто слушает. Бог говорит, и тот, кто призван сообщить нечто о Его воле, должен глубочайшим образом вслушиваться и, если возможно, стать абсолютно “прозрач­ным”, как церковное окно, витраж. Церковное окно дает нам образ, соотносимый с Откровением. Оно светится; оно что-то значит только благодаря свету, который вливается снаружи; а свет открывается только благодаря церковному окну, через которое он проникает.

А как же обстоит дело со свободой? Что означает слово свобода?

Cвоими корнями оно уходит в санскрит. Там оно звучит как prija, что значит ‘быть приятным, любимым; нравиться’ ². Как существительное оно означает ‘милый, дорогой’, даже ‘люби­мый’ (ср. русск. приятель — Ред.). Понимаемая таким образом свобода — это нечто другое, нежели возможность делать все, что хочешь, или просто выбирать то, что вдруг на мгновение приглянулось. То же самое справедливо и для латинского liber­tas, которое обозначает состояние ребенка, родившегося свободным в доме свободного человека. Но чтобы остаться свободным, надо быть хозяином своим мыслям, своему сердцу, воле и телу. Человек рождается свободным, но остается свободным только благодаря дисциплине и послушанию. Однако отношение к отцу, которое стоит под знаком дисциплины и послушания, есть отношение любви, prija, свободы в глубочайшем понимании этого слова. В конце концов это отношение, чувство послушания в свободе любви, еще яснее проявляется в славянском слове свобода. Свобода означает самостоятельность; быть свободным значит быть тем, кто ты есть на самом деле. Но это уже задача духовного отца: так вслушиваться в человека, настолько созерцательно его рассматривать, что увидеть всю его основу; его сердце, его бытие, а не только поступки, — чтобы ему помочь в деле libertas, в деле disciplina и в послушании, чтобы он сам в свободе любви стал таким, каким его хочет видеть Бог — это и называется “я” в полном смысле этого слова.

Отношение к отцу динамично: это образ, не имеющий прообраза. Если духовный отец, священник, руководитель составил себе образ того, каким он должен быть, то он уже не свободен, он уже не может быть “витражом”. Он не может найти завершения в себе самом и никому не может помочь обрести завершенность. Определяющее свойство духовного отца — это его “прозрачность”, открытость, его свойство быть “витра­жом”. Это истинная, харизматическая апостольская преемственность, ибо свет, который должен проникать через одного и достигать другого, — это свет Того, Кто Сам есть Свет мира; это истина Того, Кто Сам есть Истина — не теоретическая истина в человеческом смысле слова, но Истина живая, личностная, Божественная. В этом-то и есть подлинная апостольская преемственность — не как иерархия, но как преемственность Духа и Откровения. В этом смысле отцом может быть только тот, кто сам до конца своей жизни остается сыном, остается прозрачным, кто есть сын Отца и остается им. Он должен быть ребенком с чистым, прозрачным сердцем, который сам любит Бога.

Христос стал человеком, — Человеком. И однажды и мы во Христе, а не только через Него, станем единородным сыном. В этом смысле Отец — это источник и цель, Альфа и Омега, начало и завершение. Завершение, о котором говорит священномученик Ириней, мы можем видеть, верить в него, знать его только в эсхатологическом видении: да, Бог — наш Отец, однако Он постоянно становится Им все больше и больше, и однажды Он станет нашим Отцом в том смысле, которого мы здесь, в истоках или в процессе развития этого отношения, еще не понимаем и не можем переживать.

Человеческий отец еще не всеведущ, даже если он “все знает”. Но он может стать мудрым, если пребывает в харизматической струе преемственности, в смысле церковного окна, о котором мы говорили. Он сам должен быть, он должен стать прозрачным, стать таким, чтобы научить нас найти наше “я”, научить нас жить ответственно, не пассивно, а творчески. И мы должны будем отозваться.

Мы живем в поле напряжения между тем, что мы наследовали, и тем, что мы есть, между полученным наследием и тем, что мы несем в себе как возможность. Мы — не начало и не конец; каждый из нас — звено в цепи. Но в завершении мы станем человеком, который будет единородным человеко-богом во Христе, так же как Христос стал Бого-Человеком.

Перевод с немецкого Е. Шохиной