По коридору летали бабочки. Желтенькие, лазоревые, крапчатый «павлиний глаз». Весело так летали. А стены просто светились солнцем. Как будто оранжевый июльский полдень был предусмотрительно впущен кем-то в бетонный блок больничного корпуса. И от этого на душе как-то сразу становилось просторнее и светлее.
Отделение патологии новорожденных и недоношенных для детей с весом в 950 граммов и больше. Федя приехал сюда на «скорой» один, без мамы, укутанный в два байковых и одно шерстяное одеяло, с грелками внутри.
Сверток казался огромным – но когда развернули и сложили одеяла, вынули грелки и переложили малыша в железную решетчатую кроватку приемного бокса и принялись заполнять бумаги, стало видно, какой маленький тот, кто был внутри. Чуть меньше Аниной любимой куклы Лизы.
Чепчик с ее пластмассовой головки был немного велик нашему новенькому малышу даже тогда, когда он уже вернулся, наконец, домой. А там, в этом доме печали и надежды, есть дети, которые весят в два раза меньше. Многие не дышат сами, почти у всех – серьезные проблемы с сердцем. У Феди не работает только желудок. Значит, у нас все не так уж и плохо.
Сегодня день посещений. Строго по часам, три раза в неделю. У крылечка отделения молчаливая очередь родителей. В основном мамы, но есть и папы. Разговаривать страшно. Особенно поначалу. Что спрашивать-то? Чем кончится вся эта история? Как жить, если окажется, что ребенок непоправимо болен?
Впервые пришедшие люди стараются спрятаться в поднятые воротники курток и капюшоны, будто бы от ветра, а на самом деле от гнетущей тревоги. Это потом, через два-три дня, первый испуг проходит, и в очереди завязываются знакомства. «Кто там у вас, как дела, какие новости?» Через неделю за незнакомый маленький сверток с веселенькими барашками на пеленке переживаешь уже, как и за своего малыша.
«Здравствуйте, мама Федора!» – робко улыбаясь, приветствует меня незнакомая мама в нашей палате. Вчера выписали маленького Илью, и в пластиковой люльке теперь тут новый постоялец.
Мы знакомимся, я гляжу на ее Дуню, всю в проводах, с носом-пуговкой, рядом с которой лежит мой сыночек, с трубкой в носу, ножке, ручке.
Над головами малышей – таблички с именами и фамилиями, вот почему нам легко знакомиться. Над табличками нарисованы бабочки, нежный образ присутствия Божия в этом скорбном месте. И я с благодарностью думаю о том неизвестном хорошем человеке, которому пришла в голову эта прекрасная мысль.
Мы все ужасно одинаковые в своей материнской униформе, выданной нам в этом стерильном мире недоношенных. Одноразовый халат, одноразовая шапочка, одноразовая марлевая повязка, одноразовые бахилы – к встрече готова.
Главное теперь – взять себя в руки, оставив свои страхи в санпропускнике вместе с мокрой от дождя курткой. Здороваться и улыбаться. Здороваться и улыбаться.
В палатах жарко, малыши лежат незапеленутые. Тикают аппараты, тикает мое сердце. Как то малыш провел эту ночь своей жизни без меня? В изголовье его колыбельки – иконка «Умиление», которую я принесла сразу же, в первый день. Как хорошо, что мы не одни.
Через полчаса уже не так страшно. Заканчивается обход, томительная неизвестность прошедшей ночи отступает, доктор – улыбчивая молодая женщина – спокойно объясняет положение дел.
От этой ее спокойной уверенности в том, что в конце концов все будет хорошо, от постоянных похвал в адрес нашего старательного сыночка, который изо всех сил цепляется за жизнь, становится легче дышать. Теперь я гораздо лучше понимаю, что это значит – «спокойствие лечит». На самом деле лечит, по-настоящему.
Замечаю, наконец, небо в окне. Тучи разошлись. В кленовых листьях, собранных в громадные полиэтиленовые мешки под окном, играют солнечные лучи. Человек в оранжевом жилете с пылесосом наперевес сдувает остатки листьев с больничных дорожек.
Это понравилось бы Мите с Макариком, если бы они были сейчас здесь, со мной, думаю я уже совершенно легкие мысли. Но они в другом городе с Аней, бабушкой и папой. Делаю для них фотографию, чтобы послать вечером с ноутбука.
Ведь, наверное, и вчера, и позавчера тоже было солнце. А я его не заметила. И только теперь впервые обратила внимание, что в больничном дворе множество детских площадок для выздоравливающих детей из других корпусов и удивительный забор. Не бетонный, с выдавленными квадратиками, как обычно бывает в больницах, а расписной, яркий, как мультик. Медведи, улитки, ежики, улыбчивые львы, нарисованные чьей-то доброй рукой на заборе, вселяют надежду в перепуганных мам.
«Надо же, как эти львы похожи на Аслана», – подумалось почему-то однажды, когда дела у малыша пошли немного получше, и ежедневная тревога отпустила сердце. Снова делаю фотографию на память и предвкушаю с радостью, как вечером буду описывать в телефонную трубку художественную концепцию забора.
Трамвай, на котором я каждый раз езжу в больницу, весело скрипит колесами на повороте дороги, блестят мокрые рельсы, хочется немедленно рассказать всем, сидящим в вагоне, что Федя-то у нас какой молодец, уже прибавил целых сорок грамм к своим двум кило. Трамвай набирает скорость, мне сейчас выходить. И послезавтра опять в больницу.
«Крещается раб Божий…»
На девятый день больничной жизни Федя был крещен. Прямо в палате, посреди пластиковых люлечек и кувезов. И хотя теперь это повсеместно разрешено, все-таки было очень тревожно – вдруг не позволят по каким-то больничным соображениям?
Но заведующая отделением, которая лечила нашего сыночка, с радостью разрешила, столик выделила, чтобы разложить все нужное для совершения таинства. Из деревни приехал отец Сергий, новый священник нашего храма. Он же и стал крестным Феденьки, а святым покровителем – непобедимый адмирал Ушаков.
Когда мы вошли в палату, спящий до этого малыш тут же открыл глаза и с удивлением поглядел на незнакомого бородатого человека. Отец Сергий был в больничной униформе поверх иерейского облачения – все тот же голубой одноразовый халат и бахилы, таковы правила. Ни звонкого кадила, ни купели с теплой водичкой, ни свечей. Зато Христос точно здесь, с нами. Это я несомненно знаю.
Отец Сергий открывает свой чемоданчик, и таинство начинается. «Помазуется раб Божий Федор… во еже ходити ему по стопам заповедей Твоих». Тоненькая кисточка со святым маслом касается Федюшкиных ручек, ножек, головки. Льются слова молитвы, слышанные уже столько раз, и каждый раз все равно новые. Малыш молча следит за рукой священника, в глазах – удивление и интерес, как у взрослого.
«Крещается раб Божий Федор во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь». Вместо купели у нас только бутылочка со святой водой, но сила таинства не перестает от этого быть силой таинства.
Сразу почему-то вспоминаю случаи из истории древней Церкви, когда крестили даже песком, посыпаемым на голову, за неимением воды под рукой. Но вот незадача – на малыша, опутанного трубочками и проводами, крестика никак не наденешь. Придется пока положить на полочку в изголовье, возле иконы, а как можно будет, сразу наденем.
«Облачается в ризу правды…» Не было у нас и ризы, белой, с кружевами, как полагается, как у моих старших, чьи крестильные рубашечки хранятся в шкафу на память. На Феде только больничная казенная распашонка. Но чем не риза правды? Я верю, что Христос, стоявший возле прозрачной колыбельки, с радостью принял его таким в Свою Церковь.
И опять, конечно, как у всех моих детей, еле нашли на лысой головенке сыночка несколько тоненьких волосков в жертву Богу от нового воина Христова. У Тебя, Господи, все есть. Весь мир. Что же еще мы можем дать Тебе? Только свою любовь в ответ на Твою.
«Я уже давно заметила – стоит ребеночка окрестить, он сразу идет на поправку», – весело сказала доктор после совершения таинства. И действительно, с этого дня малыш начал потихоньку усваивать молоко и прибавлять в весе.
Через несколько дней убрали все трубочки и приборы и разрешили взять его, наконец, на руки. Федю выписали домой 15 октября. Это был день памяти святого адмирала Федора Ушакова.